Ветер знает мое имя
Шрифт:
– Надо его поскорее вытащить! – в ужасе вскричала Ракель.
– Ракель, если ты сможешь доказать, что вы немедленно эмигрируете, это будет проще. Нацисты не хотят видеть здесь евреев.
– Я надеюсь получить визы в Чили.
– Куда? – изумился Штайнер.
– В Чили, в Южную Америку.
– Дело может затянуться, – вмешался Фолькер.
– Ты не хочешь уехать с Самуилом? А Рудольфа мы отправим позже, – предложил Штайнер.
– Нет! Без мужа я никуда не поеду.
По мере того как дни шли, а возможность выручить мужа не предоставлялась, Ракель все больше впадала в отчаяние. Положение евреев в Австрии ухудшалось с каждым часом, и она даже думать
Консульство оказалось мрачной конторой – таких было много в здании, для центра города неожиданно безобразном. Несколько человек стоя дожидались своей очереди в приемной, где имелось всего два стула да письменный стол секретаря, хмурого коротышки, напустившего на себя важный вид. Им пришлось бы провести там часа два, не меньше, если бы Фолькер исподтишка не передал секретарю пару банкнот. Так они прошли без очереди.
С самого начала консул что-то заподозрил и насторожился. Когда Ракель рискнула намекнуть, что заплатит за визы для себя, мужа, сына и золовки, он сухо ответил, что ее запрос будет принят к рассмотрению, пройдет должным образом через все инстанции и через месяц-другой ее оповестят. Ракель поняла, что брать с собой Фолькера было ошибкой. Грозный ветеран смутил чилийца, который, похоже, очень осторожно проворачивал свои делишки.
– Попытаем счастья в других консульствах, – сказал Фолькер, когда они вышли, но Ракель заметила, как чилиец оглядывал ее с ног до головы, и решила явиться снова.
Через несколько дней, никому ничего не сказав, она добилась новой встречи с консулом. Надела обтягивающее платье из тонкой шерсти, туфли на высоком каблуке, накинула на плечи лисью горжетку, не забыла и жемчужное ожерелье с бриллиантовым кольцом, которыми собиралась подкупить консула. На этот раз она пошла одна.
Дипломат был весь прилизанный, с кокетливыми усиками и напомаженными волосами; он носил ботинки на толстой подошве, чтобы компенсировать свой малый рост. Он принял Ракель в том же кабинете, что и в прошлый раз, в комнате с высоким потолком, темной и потертой кожаной мебелью, портретом президента его страны и батальными полотнами. Несмотря на полуденный час, шторы были задернуты, комнату освещала только лампа на массивном письменном столе. Здороваясь с посетительницей, консул задержал ее руку на несколько секунд, которые показались ей нескончаемыми. Он говорил по-немецки скверно, и Ракель подумала было, что плохо его поняла, когда он сказал, что драгоценности – только плата за издержки консульства, но такая красивая женщина может добиться всего, чего пожелает. Он романтик в душе, добавил чилиец, обняв ее за талию и подводя к громоздкому дивану шоколадного цвета. Ракель Адлер была готова заплатить цену, которую от нее требовали.
Унизительная процедура продлилась меньше десяти минут, и Ракель пообещала себе тотчас же об этом забыть. То был незначительный эпизод трагической реальности, в которой она жила вот уже несколько месяцев. Потом консул привел в порядок одежду, пригладил расческой волосы, спрятал кольцо и жемчуг в ящик письменного стола и назначил ей свидание на следующей неделе, в гостинице, где он непременно вручит ей визы. Ракель была не в том положении, чтобы торговаться. Только одно было важно: спасти семью.
К началу декабря 1938 года Ракель Адлер трижды ходила на свидание с чилийским консулом, но все еще дожидалась визы в его страну. Женщина уже боялась, что этот тип не выполнит обещания, пока не насладится ею досыта. Она даже думать не хотела о том, что, взяв ее силой и забрав драгоценности, он может вообще не дать ей документы. Она держалась только на каплях и таблетках,
которые ей поставлял Петер Шнейдер; дышала со всхлипами, взахлеб, как будто не хватало воздуха; у нее сосало под ложечкой, а дрожь в руках уже невозможно было скрыть. Женщина никому не рассказывала о том, что происходит в номере гостиницы, где она встречалась с чилийцем, но полковник Фолькер начал что-то подозревать.– Вы получаете вести от мужа, госпожа Адлер? – как-то спросил он.
– Петер узнал, что он очень слаб, так и не оправился от побоев, но пока держится. Петер уверяет, что Рудольф получает мои письма, но сам не может ответить.
– Послушайте, история с чилийскими визами слишком затянулась, что-то я не доверяю этому консулу. Он может вас надуть. Мне кажется, пора позаботиться о безопасности Самуила.
– Я делаю все, что могу, господин полковник.
– Не сомневаюсь, но ждать больше нельзя. Вы же слышали – Великобритания предложила принять десять тысяч еврейских детей младше семнадцати лет. Множество английских семей готовы взять их под опеку. Самуил мог бы пожить там, в Англии, пока вы с мужем не устроитесь в Чили или где-то еще: тогда и заберете сына.
– Мне – расстаться с Самуилом? Да как вам такое в голову пришло!
Старый ветеран меньше всего хотел отпускать от себя этого ребенка, любовь к которому крепко укоренилась в его душе, но он лучше, чем Ракель Адлер, представлял себе весь масштаб угрозы и знал, что возможность спастись – это ненадолго, нужно ею воспользоваться, пока нацисты не запретили выезд. Он был уверен, что националистическая риторика Гитлера приведет к войне, а тогда уберечь Самуила будет гораздо труднее, если вообще возможно.
– Только что из Берлина выехала первая группа, человек двести детей, – поведал Фолькер. – Ехать недалеко, их сопровождают в пути и ждут в Англии. Удивительная женщина из Голландии, некая Гертруда Висмюллер-Мейер [4] , добилась разрешения вывезти из Австрии шестьсот детей. Я слышал, что предпочтение отдают сиротам, детям из самых бедных семей и тем, чьи родители в концентрационном лагере. Самуил подпадает под эту категорию. Умоляю вас, госпожа Адлер, подумайте о безопасности ребенка.
4
Гертруда Висмюллер-Мейер (1896–1978) – голландская участница Сопротивления; за девять месяцев до начала Второй мировой войны организовала международную акцию Kindertransport, благодаря которой было спасено более десяти тысяч еврейских детей.
– Вы просите, чтобы я отправила сына одного в чужую страну!
– Это временная мера. И единственный способ защитить Самуила. И решать надо скорее, детей повезут через несколько дней.
Петер Штайнер был согласен с Фолькером. Из-за цензуры, с одной стороны, и пропаганды – с другой трудно было узнать правду о том, что происходит в стране, но можно было осмыслить происходящее, сопоставив австрийские дела с весьма схожей ситуацией в Германии, а о том, что творилось там, Петер Штайнер был хорошо осведомлен: ему многое рассказывали и покупатели, и приятели по карточному столу.
Ракель в отчаянии бросилась к отцу и сестре, надеясь, что им придет в голову какое-то другое решение, но оба настаивали на том, чтобы она записала ребенка в группу голландки. Англия недалеко, твердили родные, мальчика можно будет навещать. Они и сами пытаются выехать – для начала в Португалию, а потом – туда, где их примут; исход евреев из Германии и Австрии приобретал размах, и получить визу становилось все труднее.
– Семья распадается на глазах, – рыдала Ракель.
– Сейчас главное – спасти Самуила, – убеждал ее отец.