Ветлуга поёт о вечном

Я – избу заскочил, да и дверь – на засов!

Слышу: рубят. Ну, думаю, вот она, – смерть.

Вижу: к окнам бегут. Ставен нет уж почти.

Я взмолился опять: «помоги и спаси!»

Вдруг выходит из кухни седой старичок.

Я-то думал, что дом обгорелый, пустой.

Удивился, что кто-то ещё тут живёт.

Говорю: «Как мне скрыться, отец, помоги!»

«Встань под образом! – тут мне старик приказал.

Да смотри, ни гу-гу! Стой, как будто и нет!

А потом ты отсюда к Ветлуге беги!»

Только он мне сказал, только в угол я встал

Под икону, да замер, едва и дышу,

Как в тот миг с треском дверь-то снесли уж совсем,

Да и в окна залезли два дюжих бойца.

Я стою перед ними открытый в углу:

Вот, берите живого! Уж сердце зашлось…

Но смотрю, они, словно не видят меня,

По избе-то шныряют туда да сюда,

Удивлённые: где, мол, я спрятаться мог?

«Видно, раньше в окно он, стервец, сиганул!»

Походили, потыкали всюду копьём

И ушли. Поискали вокруг, у избы,

Да совсем удалились, спеша к остальным.

Только тут я опомнился, деда ищу,

А его нет нигде. Я и вспомнил тогда,

Что его и при них-то уж я не видал,

И они-то его, как меня, не нашли.

Только тут и дошло до меня, что ко мне

Сам Никола угодник пришёл, чтоб спасти.

Огляделся, а дом-то уж как головня,

Даже крыша насквозь прогорела, и все

Стены – чёрные головни. Только один

Угол дома не тронут всеядным огнём:

Тот, в котором икона висела, где я,

Замеревший от страха, погибели ждал.

Подошёл я к иконе, взглянул на неё,

И озноб пробежал у меня по спине:

Из оклада иконы глядел на меня

Тот же старец, что только что жизнь мою спас.

Тут колени мои подкосились и я

Пред иконой упал и заплакал, молясь

О спасенье своём и о грешной душе.

Долго… долго молился. И вечер уже

Опускался над лесом, и крики кругом

Страшной бойни мне были уже не слышны.

К ночи выбрался я из горелой избы

И святую икону с собой прихватил.

Да в моей голове всё звучали слова:

«А потом ты отсюда к Ветлуге беги!»

Так попал я сюда и почти двадцать лет

Всё за души молюсь тех, кого загубил.

А икона так в келье моей и висит.

– Ты, Савватий, ещё расскажи и про то,

Как ты крест-то святой от грабителей спас, –

Подсказал инок Флавий, что рядом сидел.

– Нет, об этом уж, братья, не мне говорить. –

И монах замолчал, и глаза опустил.

– Ну, так я расскажу, – инок Флавий сказал,

Обратившись с улыбкой к сидевшим гостям. –

Вы сегодня-то видели сами того,

Из марийских вояк, что поймали в толпе,

У которого памятный крест на щеке…

Он рассказывал сам, как тот шрам получил.

– Да уж видели, – Прохор Щедровский сказал,

Что в Щедровке под Шанзой был знатным купцом.

– То Савватий к нему крест святой приложил!

Так руками его из огня и достал

Полыхающий жаром. И как только смог?

Покажи-ка, Савватий ладони свои.

– Что ладони… – угрюмо Савватий сказал

И гостям протянул, раскрыв, обе руки.

– Во, видали! – сказал инок Флавий. – Нигде

Ни ожога, ни шрама! А крест-то он нёс

До Ветлуги! Пока его в лодке не скрыл.

А марийцу на морде-то – шрам на всю жизнь!

Да и то чуть ни помер, как сам говорил.

Вот вам чудо так чудо!..

– Мне этот рассказ

На Торговом-то озере баба одна

Рассказала вчера. Думал, брешет она, –

Вставил видом дородный купец из гостей,

Что по прозвищу Ручкин. Прозвали его

Потому, что он руки любил потирать. –

На Торговом-то озере весь свой товар

Я почти уж продал! Уж остатки сюда

Перевёз, чтоб назад их с собой не везти. –

Начал хвастаться он, но толкнул его в бок,

Чтоб язык прикусил, третий гость из купцов,

Емельян Тараканыч, хитрющий мужик.

Он товары свои вёз теперь в Ярославль,

Где был друг у него, тоже хитрый купец.

– Что ты здесь о торговле!.. – и Ручкин умолк.

– А марийцу сегодня совсем не везёт:

Мужики-то изрядно помяли его.

Если б не Тихомир, Богу б душу отдал…

– Мы бесчинства зачинщиков выявим всех,

Да примерно накажем, чтоб не было впредь

Им повадно на праздниках драк затевать… –

Мальчик Вася сидел одаль пришлых гостей,

Он Степана Безрукого с ложки кормил,

Да на Вещего Деда весь вечер тайком

Всё посматривал. Странным казался ему,

Этот дед. Кто такой он? И здесь для чего?

У Арсения старца он тихо спросил,

Тот сидел рядом с ним, но с другой стороны:

– Что за дед это, отче? Ты знаешь его?

– Это дед Медвелом.

– Медвелом?

– Вещий Дед.

Первый раз появился он в наших лесах.

Долго он в деревнях никогда не живёт.

Погостит и уходит в чащобах бродить.

Только здесь я не видел его никогда.

Говорят, всю Ветлугу он вдоль исходил.

Но зверья он не бьёт, только ягоду ест

Да грибы, да траву, да орехи в лесу.

– А за что же его Медвеломом зовут?

– Говорят, он медведя в лесу завалил,

Да такого, что мог бы и лошадь сожрать.

Вон, игумен-то знает, он видел его.

– Как же он завалил, коль зверья он не бьёт?

– Так давно это было. Теперь он уж стар:

Не охотится, вроде, жалеет зверьё.

Может, глаз уж не тот. Может, мясо не ест.

Ты спроси у него. Не стесняйся, спроси. –

И Арсений парнишку слегка подтолкнул,