Въездное & (Не)Выездное

Впрочем, извини, снова с отступления. Паром, везущий нас из Коли в Лиексу, оказался морским (и это на озере, откуда до Балтики четыре сотни верст сушей!). С идеально опереточным бородатым капитаном, бархатными шторами и финской музыкой 50-х типа ум-ца-ца. Отчего Митя немедленно объявил окружающую действительность «пошлятиной» и надулся как спелая тыква.

Однако его настроение переменилось, когда по прибытии нас облачили в резиновые доспехи типа химзащиты, отчего мы все – человек, наверное, 20, позарившихся на карельский обед – выглядели как взвод карателей, намеренных выкурить партизан фосгеном.

Дальше, понятно, заскользили по глади такой красоты, широты и чистоты, что Митя, перекрикивая шум мотора, не переставал издеваться: «Ну что? Опять? Красота неземная?» – пока мы не влетели в пороги, появившиеся как партизаны перед полицаями. На носу нашей довольно большой лодки сидел мальчик из числа белобрысых финских херувимов. Так вот, когда мы нырнули в водопад, дите просто смыло волной – я поймал его в воздухе, и мы, облитые с головы до пят, являли скульп-турную группу из берлинского Трептов-парка: типа, «воин-освободитель». И началось: лодка черпала воды полным бортом, очки и камера заливались, херувим парил над водами, Митя гомерически хохотал – как школьник, упившийся кока-колы.

Кстати, и «карельский обед» оказался тоже аттракционом – только психологического толка. Представь себе остров с идеальным лесом (и идеально стерильным сортиром в лесу), а на его берегу – чум-вигвам. В вигваме костер, у костра семнадцать промокших финнов и трое таких же русских, все жарят на огне сосиски на прутиках (помнишь, мы так в пионерлагере жарили хлеб?), а старик финн ведет неспешный рассказ, прерываемый сочувственным «Йо! йо!» – должно, о зимней кампании 1939-го. Или о Лемминкяйнене. И ты отчего-то прекрасно все понимаешь, йо… Полчаса в трансе у огня. А потом выясняется, что обед – это не сосиски, а запеченный в костре в глиняных сковородах лосось плюс всякие там обожаемые Тимой шанежки и щучья икра со сметаной и луком – Митя уплетал за обе щеки.

Перед обратным паромом успели заскочить в местный музей карельского быта (среди изб пасутся овечки и прыгают кролики). Тут, знаешь, на любом хуторе для привлечения туриста непременно устроен музейчик: где – почтовых рожков, где – тележных колес. Так вот, в карельской деревне я испытал катарсис. Правда!

Ох, елки, я прерываюсь: Тамара кричит, что гриль готов, вино открыто, и ждут только меня. Завтра допишу.

5.

Ха-ха!

Но ты себе и представить не можешь, что такое – лососевое сафари, описание катарсиса подождет!

Хутор обещанного Анти располагался на краю васнецовско-билибинского леса, в тяжелых лапах елей. Сходство усиливал частокол с насаженными черепами исполинских лососей – не сомневаюсь, что в полночь глазницы их загорались мрачным огнем. А сам Анти оказался эдаким сиволапым мужиком, не говорившим не только по-английски, но и по-фински. Во всяком случае, за три часа мы услышали от него четыре слова: Antti (тык пальцем в себя), kala (рыба), iso (большая), pieni (маленькая). Когда Анти привел нас берег с очевидным намерением плыть на лодке, мы раззявили рты. Никаких лодок там не было, не считая одной, затопленной. Из сарайчика на берегу наш Сусанин достал новенький движок Yamaha, спасательные жилеты, затем перевернул утопленницу, вылил воду, заткнул дырку в днище промасленной тряпицей, приладил мотор и жестом пригласил садиться. Глаза Тамары стали белесы как февральская тундра, но Митя повизгивал, предчувствуя приключение. Она сдалась. И мы, дорогой мой, не понеслись, не полетели – мы на челне убогого чухонца телепортировались на середину озера со всеми своими спиннингами.

Далеко, с севера, надвигалась тяжелая гроза. Мы кидали блесны (впустую). Анти таскал одного за другим окуньков посредством лески с крючком, намотанной прямо на палец. Когда гром грянул над нами, ливень стукнул в корму, а радуга встала в полнеба, мы телепортировались обратно к хутору, где посредством нехитрых товарно-денежных отношений одну iso kala типа лосось получили в собственность. И теперь рыбина корчится на углях, а мы нервно смеемся, вспоминая тряпицу в дырке…

Что же до вчерашнего музея – я ведь обещал про просветление. Так вот: потрясло то, что финский быт в конце 1930-х был нищ, как до революции совсем уж убогое село под Смоленском, с крытыми соломой хатами (я такие видел на старых фото). Полати для ночлега вповалку, топка по-черному. А на обратном пути на пароме (который, кстати, оказался ретро-паромом, отсюда и ум-ца-ца, и бархатные бомбошки на шторах) я смотрел финские фотоальбомы, как наши прадедушки смотрели волшебный фонарь с движущимися картинками.

Представь, Финляндия еще в 40-х была абсолютно нища, а до середины 60-х на снимках мало отличалась от СССР: стриженные под «бобрик» малыши таращат глаза на осмотре у врача в сельском детском саду. Но с конца 60-х пейзаж меняется: вот появляется частная гостиничка, вот подъемничек, вот у частной заправки улыбающаяся пара на Volvo. Ни у кого в Финляндии не было достаточно денег, и они осваивали свой край медленно, нежно и в складчину. Вот коттеджный поселочек, вот новый горнолыжный спуск, вот появилось его освещение ночью (а мы тогда в СССР гордились исключительно бомбой и космосом). Вот еще лица с вытаращенными глазами, а вот уже европейские.

Ты, кстати, спрашивал, много ли сегодня горнолыжных курортов в Финляндии – так вот, милый мой, 80 штук. И это при равнинном рельефе и населении в 5 миллионов. А летом лыжные курорты превращаются в то, что я тебе день за днем описываю: в северный рай, куда многие едут, потому как – недорогой «низкий» сезон.

…Я снова прервусь – Тима с Митей зовут смотреть на закат…

…Вот, вернулся. В доме играет диск, подаренный соседом по лодке на Панка-коски – его звали Аско, он оказался главой комитета по культуре той самой Лиексы, городочка в табакерке. Вот теперь у меня оркестр Лиексы сменяет молодежный джаз Лиексы, а затем вступает духовой оркестр Лиексы, а потом хор мальчиков местной школы. Juuret Suomessa, «Корни в Финляндии», как переводит быстро осваивающая финский моя жена.

Вот она сидит рядом, и глаза ее влажны.

Скоро нам уезжать, – может, поэтому.

Или она думает о судьбе крохотной страны, поднимавшейся из нищеты, держась друг за друга. Или об оркестриках, джазиках и хорах, всей этой структуре жизни маленького городка…

Закат в правых окнах нашей гостиной гаснет, но через четверть часа загорится в левых. Такие тут, на севере, оптические эффекты: проделывая тайный путь в подземном царстве, солнце ежевечерне устраивает второй закат, под углом градусов в сорок пять к первому.

Так что зори здесь тихие, но странные.

Если бы ты знал, как не хочется возвращаться.

Тамара передает тебе привет, но, кажется, вот-вот зарыдает, и я, кажется, присоединюсь.

Обнимаю.

<Send>

2007

COMMENT

Да уж какие тут комментарии? Не думаю, что за 5 лет в Коли что-нибудь изменилось. Неизменность – вообще ключевая характеристика рая.

2014

Bonus #Финляндия #Швеция #Аландские острова На велосипеде по грибы

Tags: Морская щука, банкиры и ведьмы. – Лисички, белые и грузди. – Лебеди, топотуны и единороги.

Было одно лето – я ездил на велосипеде, собирал грибы на Аландских островах.

Во фразе ничто не кольнуло?

Я так и знал, что «Аландские острова»! А я-то, на самом деле…

Впрочем, все по порядку.

Аландские острова – замечательные, 6757 штук, добраться до них проще финской пареной репы, паромом пять часов из Турку: лежат они между Финляндией и Швецией, имея при этом собственный парламент, собственную почту с собственной маркой и даже российское консульство с консулом, существование должности которого на Аландах является несомненным доказательством существования если не бога, то рая и божественной должности в нем. Потому что в местном представлении рай – это покой, тишина, малолюдье, развитая цивилизация при единении с природой (плюс – пока меня не слышат политики из партии Истинных финнов – автономия от Финляндии. А когда-то Аланды были самой западной точкой Российской империи, мир праху ее).