Въездное & (Не)Выездное
Шрифт:
И тут я вдруг стал замечать и другое. Как модерновые, роскошные здания с отличной современной скульптурой на опоясывающей лужайке, придуманной, чтобы поваляться, побегать, устроить пикник, отгораживались коваными заборами в позолоченных финтифлюшках – чтобы никто не смел и близко подойти. И это была не воля Назарбаева, а желание тех, кто хотел просто жить красиво, как эта красота ему представлялась. И на отличном современном мосту, изогнутом как лук, висели брежневскими фигульками какие-то советские светящиеся украшеньица, потому что ведь нельзя было такой замечательный мост не украсить.
И вот именно тогда я понял, почему Россия и Казахстан – это одно и то же, просто в чуть разных эстетических
Я как-то легко, как воет на луну волк, понял, в чем суть того, что мы называем «Азией». Она не просторы, не степь, хотя и это – потому что по просторам воля одного человека может катить долго, без сопротивления, бескрайне, пока не упрется в горы, море или волю другого такого человека.
Азия – это когда монарх, правитель и его правительство действительно есть единственный европеец, единственный тот, кто может и должен противопоставить местному грубому вкусу тонкий заимствованный. Он насаждает этот вкус, как сажают картошку или кукурузу, не обращая внимания, растет или не растет и уничтожая походя, как сорняк, все, что могло бы быть альтернативой.
А отказаться от власти царя, батыра, хана, довериться народу, выборам, общему вкусу – значит, никогда не построить ничего, лишь загадить, залепить сараями, разворовать, потому что такой уж у нас народ, а другого нет.
Простите, если я сгущаю, – но в сущности, именно так.
Вот почему азиатскому народу надобен азиатский царь – и наоборот.
Что и делает конструкцию невероятно устойчивой.
По сравнению с Европой – эта конструкция убога, конечно. Однако существует себе из века в век.
Нет ничего вокруг, степь да ветер, ветер да степь, и стоит в той степи хрустальный дворец, а во дворце царь живет, спи, мой Ревзин, спи-усни. Мы все умрем, а царь все будет жить.
«Боржоми» в России, спустя 5 лет после русско-грузинской войны, разрешили, а вот напоминающего Савонаролу Онищенко сняли, и между этими двумя событиями, несомненно, есть внутренняя связь (как есть историческая связь между Савонаролой и Онищенко).
Стадион в Петербурге, ради которого когда-то призвали Курокаву и ради которого снесли уникальный Кировский стадион (единственный в мире, представлявший собой стадион в жерле рукотворной горы!), все строят-строят, никак не достроят, и этой бесконечной стройке, похоже, не рады даже те, кто на ней сказочно разбогател.
Оба царя – и наш, и казахский – живы, и собираются, надо думать, жить вечно.
Bonus #Азербайджан #Баку
Там, где горит газ
Tags: Баку как гремучая смесь Парижа и Дубая. – Баку как столица-на-нефти. – Баку как шик, блеск и красота.
Предупреждаю. Хотя еще лет десять назад Баку, мягко говоря, не впечатлял, зато сейчас любой прилетевший сталкивается непременно:
а) с культом Гейдара Алиева: аэропорт имени Алиева, гигантский портрет Алиева из цветов на празднике цветов, дворец имени Алиева (бывший дворец «Республика»);
б) со старым городом с его улочками-закоулками (где снималась «Бриллиантовая рука» – знаменитый эпизод с «шьорт поберьи»!);
в) с принципиально другим, чем в Европе, типом толпы, особенно на окраинах: мало женщин и много громко разговаривающих, идущих в обнимку мужчин (что означает доминанту мужского братства);
г) с километрами мрамора и песчаника, в который в Баку сегодня упаковывают, как в подарочные
коробки, стандартные «сталинские» и гнусно стандартные «брежневские» дома;д) с лондонскими кэбами-такси, которые крашены в фиолетовый цвет, отчего их зовут «бадымджанами», «баклажанами»;
е) с десятирядными автобанами и строительством развязок и тоннелей, с возведением нигде в мире не виданных небоскребов (хотя иногда – виданных, поскольку в Баку есть и дубайский «парус», и половина лондонского «огурца»);
ж) с разговорами о нефти, о «соглашении века», подписанным Гейдаром Алиевым в 1990-х, в результате чего к бакинской нефти допустили иностранцев, и в Баку потекли деньги. Эти деньги стирают, как ластиком, советский Баку и отчищают досоветский.
Все это так.
Но главное – я не знаю другого города, который бы за несколько лет превратил себя в город-символ и сделал это с немецкой точностью, с восточной роскошью и, самое главное, с какой-то сладкою негой.
Сегодняшний Баку ошеломляет и влюбляет.
Баку – это южный житель, который вальяжно-лениво, как Онегин в театре, спускается к Каспийскому морю с холмов по естественному амфитеатру рельефа. Зависает в кафе и кебабных (их тут тьма), а также в заведениях с названиями Kolobok, Cudo-Pecka и Vkusnяsка, поскольку кириллица на улицах запрещена. Можно спускаться по Гоголя, можно по Бюльбюля, неважно: любой маршрут пересечется с пешеходной улицей Низами, которую все по древней привычке зовут Торговой. Там, на Торговой, прямо в небе висят гигантского размера люстры, там особняки-дворцы и фонтаны (фонтанов есть целая площадь), там прошло детство физика Ландау… Хотя, конечно, во времена Ландау не было подземных переходов с эскалаторами, а под ногами Ландау не лежал мрамор в виде морских волн, намекающих, что набережная внизу идет параллельно Торговой… И если продолжить спуск, то выйдешь к грандиозному морскому бульвару, над которым, словно нефтяная вышка, царствует парашютная вышка, – увы, ныне лишь геодезический ориентир.
Это краткий абрис, обобщающая схема, а начинать знакомство с Баку лучше всего в ночи и в стороне от сцены. Возьмите автомобиль, и – в ближний пригород. Вам нужно место, называемое Йанар Даг. Понятно, что «даг» – это «гора»: Аю-Даги, Капетдаги – слышали с детства. А «йанар» значит «горящая». И вот вы тащитесь в пробке, потому что в Баку всюду пробки, ведь плох бакинец без «мерседеса» – и за окном мелькают мелкие бесы придорожной торговли, смущающие бедноту, и висят в сетках, словно картошка, футбольные мячи, и мужчины застыли у входа (в любом углу исламского мира такого полно). И вы паркуетесь у какого-то шлагбаума, за ним какая-то, по виду, геологометеостанция. И со вздохом идете по тропе, потому что горы не предвидится. И вдруг застываете. Потому что горит склон холма. Метров в пять огненная полоса. В абсолютном мраке. В России так горит сухая трава, когда мальчишки ее поджигают. Но тут горит ярче и не трава. Тут три тысячи лет горит газ, пробивающийся из-под земли. То есть ты видишь ровно то же, что видели кочевники три тысячи лет назад (пребывая в том же ошеломлении).
Там стоят столы, ты пьешь бакинский чай, а потом бьешь каблуком в землю рядом со столом и чиркаешь зажигалкой. Земля загорается.
И ты представляешь вдруг очень отчетливо, что было тут, на Апшероне, когда вообще ничего не было. Тут лежали семь соленых озер и били семь огней. И зороастрийцы поклонялись им, и у одного огня, который лизал море (а море лизало его), стали строить странную башню, и жрецы по глиняным трубам отвели горящий газ наверх, и над кочевниками, купцами, верблюдами, молящимися и жрецами в немыслимой высоте полыхал огонь.