VHS (именно так: Вэ-Ха-Эс), или Не-законченная жизнь, суггестивный роман
Шрифт:
Как же они назывались?
Вспомнил – фантики!
В глубине нижнего ящика я нащупал холодную сталь и вынул настоящий штык от винтовки образца Великой Октябрьской Социалистической революции. Помнится мне, что тогда мы это именно так и писали: все слова с большой буквы, кроме слова «революция». Или «Революция» также с большой… Социалистическая Революция?
Не помню, забыл…
Штык (именно штык, а не штык-нож, который особым устройством примыкается к карабину или тому же «калашу»), этот был не плоским, а четырехгранным, длинным, сантиметров тридцать-сорок, и наконечник, помнится, «зауживался» до диаметра спички. Такой «штык-молодец», в отличие от «пули
Откуда я знаю слово «рапид»?
Я помню, что учился в каком-то институте, изучал металловедение и даже знаю, что такое сопромат. Я помню (и я знаю), что я – автомобильный инженер. Но что это был за институт – не помню.
И как меня зовут, в конце концов?..
Тоже не помню.
Я положил штык на стол, открыл нижний ящик пошире, но того, что искал, там не было.
Он нашелся в портфеле за столом слева у стенки – школьный дневник.
Итак, зовут меня Михаил Карась, это мы уже знаем. Учусь я в донецкой экспериментальной школе № 5, в девятом «Б», и при этом учусь хорошо: четверки с пятерками, и последних гораздо больше.
Так ты зубрилка, оказывается.
А вот я, например, поумнел (и повзрослел) только к третьему курсу института… Впрочем, нет – несколько раньше, в армии.
Я служил? Да, я же ведь в армии служил!
Донецк? Нет, вот этого я не помню, никогда там не был.
Последняя запись в школьном дневнике – десять дней назад. По алгебре нам задавали функции, по физике – температуры, по литературе – Лев Толстой, как зеркало известно какой революции.
В соседней комнате послышался щелчок и негромкое гудение. И я узнал этот звук – так гудит стабилизатор. Была в советских квартирах такая штука, которая берегла ламповые телевизоры от перепадов напряжения. Прошло несколько долгих минут (это разогревались всяческие в телевизоре аноды и катоды), и давно забытый голос диктора (уж не Левитан ли случаем?) с полуфразы заговорил:
– …и число безработных в Великобритании превысило один миллион человек. Представители Дании, Ирландии и Норвегии подписывают в Брюсселе договор о приеме этих стран в Европейское экономическое сообщество. И кстати, на референдуме во Франции почти семьдесят процентов участников опроса высказываются в пользу расширения ЕЭС.
Женский голос:
– Президент США Ричард Никсон подтверждает, что его советник по национальной безопасности Генри Киссинджер, начиная с 1969 года, действительно вел секретные мирные переговоры с представителями Северного Вьетнама.
Опять мужской голос:
– Бундестаг ратифицирует договоры Западной Германии с Польшей и СССР, заключенные в 1972 году. Делегаты от христианских демократов при голосовании воздержались.
– Ты чо, и вправду ничего не помнишь? – услышал я голос за спиной.
В дверях стоял мальчишка лет десяти-одиннадцати в клетчатой синей рубашке, аккуратно заправленной в обтягивающее синее трико. В моем детстве я могу вспомнить лишь одного своего одноклассника, который на уроки физкультуры приходил в настоящем спортивном костюме. Все остальные – в чем попало: кеды и тапочки, черные или синие семейные трусы, а футболки и майки – самых разных цветов и в самых различных сочетаниях; спортивный костюм был редкостью.
Как тогда говорили – дефицит.
Тем временем женский голос из телевизора, словно из жестяного бочонка:
– На первичных выборах в штате Нью-Гемпшир сенатор Юджин Маккарти, выступающий
за установление мира в Южном Вьетнаме, одерживает верх над президентом Джонсоном. А от Демократической партии на предстоящих выборах свою кандидатуру выставил сенатор Роберт Кеннеди.Стоп-стоп, ведь Кеннеди убили…
Или это – не того Кеннеди?
В моем далеком детстве таких пацанов называли шкетами: на тощей шее большая голова, стриженная «под чубчик», остренький носик, торчащие розовые уши, а на улицу мамы надевали на голову тряпичную фуражку неопределенного серого расцвета, отчего уши из-под кепки торчали еще отчетливее.
Типичный шкет, что тут скажешь, я даже загляделся.
Мой младший брат?
– Правда, ничего не помню, – ответил я.
В его больших серых глазах читались одновременно две противоречивые мысли: с одной стороны, естественное и откровенное детское любопытство, а с другой – вполне отчетливое взрослое «не верю».
– И про насос не помнишь?
– Про какой насос?
Шкет не ответил, но моим ответом остался доволен.
– И что там, с этим насосом? – спросил я.
Шкет не удостоил меня ответом, словно не услышал, и снова спросил:
– И про колесо не помнишь?
Обычно младшие дети в семье балованные, потому что родители, как правило, любят их больше, чем старших, а старшим достаются лишь скучные домашние обязанности, в том числе и «заботы о младшеньких». Именно поэтому младшие растут капризными и не в меру требовательными, а старшие (незаметно и, как им кажется, тайно от взрослых) вымещают на своей «младшей обузе» свои «справедливые» недовольства.
Не во всех семьях, разумеется, но, как показывает мой житейский опыт, не общающихся между собой родных братьев и сестер весьма и весьма немало. Похоже, тут такая же ситуация.
– Я не знаю и не помню, что там с насосами и колесами, – ответил я.
На худощавом личике снова ничего не отразилось
– Ты кто? – спросил я.
И только тут у мальчишки даже рот от удивления открылся, он так с открытым ртом и простоял еще несколько мгновений.
– Я – Вовка, – проговорил он, наконец.
На его «востроносеньком» лопоухом личике в одно мгновение отразилась целая ниточка разных мыслей. Похоже, он еще и умен, в его глазах я не прочел ничего настораживающего или настороженного, но его следующая реплика прозвучала без паузы и ровно через секунду.
– Так ты и вправду ничего не помнишь, – согласился он с какими-то своими мыслями. – Ты должен мне девять фантиков.
Мы посмотрели друг другу в глаза: он сообразил, что я понял – никаких фантиков я ему не должен, и еще он прочел в моих глазах мое отчетливое понимание того, что и он обо всем догадался. Но нашу с ним молчаливую дуэль я закончил настолько для него неожиданно, что в этот раз он растерялся по-настоящему:
– Ну что ж, должен, значит, отдам. Эти, что ли?
Я выгреб из нижнего ящика целую колоду конфетных оберток и высыпал перед собой на стол.
– Они?
По его, мальчишеским, меркам эта горка цветных бумажек была настоящим сокровищем – на столе рассыпались и «Алёнка», и «Мишка», и «Гулливер», и что-то еще из моего собственного детства, но настолько далекого и прочно забытого, что даже их названия мне уже ни о чем не говорили. Помню лишь, что ценность фантика зависела от размеров конфетной обертки и качества бумаги, а также от того, шоколадная конфета в него была завернута или дешевый леденец. На столе лежала россыпь самых ценных фантиков того времени: из плотной атласной бумаги с яркими цветными картинками – Алёнками, Мишками и Гулливерами.