Вице-президент Бэрр

— Мы ее устроим! — Джексон взмахнул трубкой, и в нас, словно артиллерийские снаряды, полетели облачка белого дыма.

— Ну, а вдруг испанцы не попадутся на удочку?

Он нахмурился.

— Вы спрашиваете, что нам делать с донами, если Джефферсон струсит?

— Да.

— Надо подумать.

— Вот именно.

— Джефферсон никогда не горел желанием драться. Помните, как он улепетывал от англичан? Те гнали его через всю Виргинию, словно лиса — нет, словно перепуганного зайца. Смешно! Позор!

— Думаете, мы все же сможем перейти Сабин без объявления войны и без разрешения Джефферсона?

Я знал, что ему не понравится слово «разрешение», так и вышло.

Джексон стал проклинать Джефферсона. Потом:

— Лично я рискнул бы. Либо вы завоюете Мексику и Джефферсон напишет вам вежливое письмо как правитель правителю, либо вас повесят доны и вам уже будет безразлично, что пишут из Вашингтона.

Джексон сказал то, что я хотел услышать, и я составил свой план.

На судне, предоставленном мне Джексоном, я отплыл 3 июня вверх по течению реки Камберленд в форт Массак, где меня ждал Уилкинсон. Мы провели вместе четыре дня. Он показал мне список рекрутов. Я показал ему свой. Мы согласились, что лучше всего начать кампанию следующей весной.

— Но сначала нам нужна война с Испанией.

Уилкинсон выпятил перетянутый портупеей живот…

— Скажите только слово, и я перейду реку Сабин. Я заставлю Испанию драться! Я даже Джефферсона заставлю драться. Это так же точно, как то, что завтра солнце взойдет с востока! — Затем Джейми дал мне письма к разным новоорлеанским магнатам и проводил меня до борта собственной баржи, по-королевски роскошной, сверкающей яркими красками, с командой из десяти матросов.

Я чувствовал себя прямо-таки императором Мексики, когда вплыл в Новый Орлеан, переполошив бездельников на пристани, которые сроду не видели столь экзотической ладьи.

Я не ожидал, что Новый Орлеан сулит столько радостей. Но будь жизнь снисходительней ко мне, не толкай она меня на великие свершения и в вечные водовороты, я бы тогда блаженно поселился там без долгих раздумий и провел остаток дней в комфортабельном доме с галереей на Вье Карре в окружении привлекательнейших женщин Америки и креолов, которые сразу покорили меня и которым, думаю, я тоже понравился. Ведь я, один из немногих американцев, говорил по-французски так, что меня понимали.

Я остановился в доме Эдварда Ливингстона, бывшего мэра, бежавшего из Нью-Йорка, где его обвинили в том, что кто-то из его подчиненных не по назначению использовал какие-то фонды. Подобно многим жителям восточных штатов, вступив в полосу невезения, он отправился на Запад и недурно там устроился. За две недели до моего приезда он женился на красивой и богатой креолке девятнадцати лет от роду. Он собирался стать сенатором от Луизианы. В настоящее время он всеми уважаемый посол во Франции.

— Я хотел спросить вас, скучаете ли вы по Нью-Йорку. А теперь нет нужды задавать этот вопрос. — Мы сидели в саду, и запахи тропических растений смешивались с ароматом жарящегося кофе, столь характерным для Нового Орлеана. В полотняном костюме Красавчик Нед больше походил на преуспевающего плантатора, чем на преследуемого мэра Нью-Йорка, которого я знал когда-то. Он лишь сердился на Джефферсона и на самоуправство, чинимое в Луизиане ее правителем Клерборном, не злонамеренным, но совершенно бездарным ставленником виргинской клики.

— Значит, вы сделали ошибку, когда голосовали за Джефферсона? — Я поддразнивал Красавчика Неда, который когда-то по собственному почину предлагал мне свой голос. Он был членом палаты представителей от республиканской партии, когда мы с Джефферсоном оспаривали президентское кресло.

Ливингстон покраснел.

— Я проявил слабость, полковник. А теперь у нас слабый президент, и мы потеряем Луизиану. Половина населения здесь мечтает о возвращении испанцев. Другая половина — о возвращении французов.

— И никто не хочет независимости?

— Здесь все время говорят об отделении; некоторые на Западе — особенно в Кентукки — ничем не лучше наших федералистов. А креолы вообще ненавидят американцев, и за это их нельзя винить. Они никогда не изъявляли желания стать колонией Соединенных Штатов.

До Ливингстона уже дошли слухи о том, что я замышляю, и он был готов помочь.

— Вы поймете, ключ к Мексике — католическая церковь. Недавно испанцы стали облагать налогом церковную собственность. И вот каждый священник в Мексике жаждет независимости. А святые отцы всегда добиваются, чего хотят! — Потом он устроил мне встречу с католическим епископом Нового Орлеана. Епископу так понравился мой план, что он сделал моими агентами трех иезуитских монахов. Меня принимала даже настоятельница ордена урсулинок; в монастырском саду за вином и сладостями я познакомился с монашенками (две были весьма симпатичные) и получил уверения в полной и искренней поддержке ордена.

И хотя я не замышлял отделять западные штаты от Союза, я заручился поддержкой таких политических деятелей, как сенаторы Браун и Адэр и генерал Джейми Уилкинсон, в свое время замешанный в «испанском заговоре». Но все это было раньше. Летом 1805 года никто и нигде в Соединенных Штатах, если не считать Новой Англии, не боролся за отделение. Я считал, и продолжаю считать, что различные части страны со временем пойдут своим путем, но уже без моей помощи. Я предпочитаю, чтобы будущий развал Соединенных Штатов отнесли за счет человека, который более других отстаивал суверенность каждого штата и право воссоединяться и отделяться как заблагорассудится, — Томаса Джефферсона.

В то лето я проехал от Нового Орлеана до Натчеза и Нашвилла (где второй раз встретился с Джексоном); от Нашвилла до Лексингтона и Франкфорта; от Франкфорта до Луисвилла и Сент-Луиса — столицы территории Луизиана, где безраздельно властвовал на своем посту губернатора мой соратник Уилкинсон.

Я прибыл в столицу Джейми 12 сентября. Голова у меня разбухла от парадов и речей, пиршеств и громогласных клятв сбросить донов в море. Да, Аарон Бэрр был в то триумфальное лето всесильным завоевателем — правда, лишь пыльных кладовок, бакалейных лавок да тенистых веранд просторных особняков, гордо выпячивающих фасады на полноводную Миссисипи. Запад я покорил. Так почему бы и не Мексику?

— Мы каждый день вербуем солдат! — Уилкинсон, как всегда, был полон энергии. Он сообщил мне имена армейских офицеров, которые к нам примкнут, и других, которые могут к нам примкнуть. Я предупреждал его, чтобы он не очень-то раскрывался, но он был слишком открытый по натуре. Так я думал в то время, во всяком случае. Он любил поносить Джефферсона на людях, я же старался никогда этого не делать. К сожалению, Уилкинсон был не только прирожденным негодяем, но и настоящим федералистом. «Джефферсон разделит всю собственность. Увидите». Он твердил это регулярно после второй бутылки кларета. «Он отнимет наши деньги. Он всех уравняет, если, — при этом он таращил красные глаза и театрально понижал голос, — мы не схватим тирана за руки!»

Уилкинсон слишком открыто мечтал об отделении Запада от Востока. Я предупреждал его, что это может кое-кого навести на ложные мысли о наших намерениях, но он и слушать не хотел.

— Мой друг, вождь, Roi.

— По-испански — Rey.

— Неважно!

Он так долго был связан с Испанией, однако не снизошел до того, чтобы выучить хоть слово из своего второго родного языка.

— Надо, чтобы доны пребывали в благодушном настроении. Тут залог успеха. Они не дураки. Они знают, что мы что-то замышляем. И пусть они думают, что мы возрождаем старый «испанский заговор». Предоставьте все мне. Уж я все устрою.