Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Часть шестая

– Вы говорите, избавился?

– Подождите… Оба брата выросли: один на троне, и вы его министр; другой – в тени и одиночестве…

– И этот?..

– Мой друг.

– Боже мой! Что вы говорите, господин д’Эрбле? Что же делает этот бедный принц?

– Спросите сначала, что он делал.

– Да, да.

– Он был воспитан в деревне, потом заключен в крепость, известную под названием Бастилия.

– Возможно ли? – воскликнул суперинтендант, сложив руки.

– Один – счастливейший из смертных, второй – несчастнейший из несчастных.

– А мать его не знает об этом?

– Анна Австрийская знает все.

– А король?

– Король не знает ничего.

– Тем лучше!

Это восклицание, видимо, очень поразило Арамиса. Он посмотрел с беспокойством на своего собеседника.

– Простите, я вас перебил, – сказал Фуке.

– Я уже сказал вам, – продолжал Арамис, – что бедный принц был несчастнейшим из людей, когда Бог, пекущийся о всех своих созданиях, решил все же прийти к нему на помощь.

– И как же?

– Вы увидите… Царствующий король… Я говорю «царствующий» – вы догадываетесь, почему я говорю так?

– Нет… Почему?

– Потому, что оба по праву рождения могли бы быть королями. Вы тоже придерживаетесь такого мнения?

– Да.

– Решительно?

– Решительно. Близнецы – один человек в двух лицах.

– Приятно, что такой опытный и знающий законник дает мне такое четкое разъяснение. Значит, для нас установлено, что оба близнеца имели одинаковые права?

– Установлено… Но боже мой, какие загадки!

– Бог пожелал послать униженному мстителя, или, если хотите, поддержку. И случилось, что царствующий король – узурпатор… Вы ведь согласитесь со мной, не правда ли, что спокойное и эгоистичное владение наследством, на которое, в лучшем случае, имеешь половинное право, называется узурпацией?

– Да, узурпация – очень точное определение.

– Итак, я продолжаю. Бог пожелал, чтобы у узурпатора был первым министром человек с большим талантом и великим сердцем и к тому же с великим умом.

– Это хорошо, хорошо! Я понимаю: вы рассчитывали на меня, чтобы помочь исправить зло, нанесенное несчастному брату Людовика Четырнадцатого. Вы правильно решили, я помогу вам. Благодарю вас, д’Эрбле, благодарю!

– Нет, совсем не то. Вы мне не даете закончить, – сказал Арамис.

– Я молчу.

– Дело в том, что царствующий король возненавидел господина Фуке, своего первого министра, и ненависть эта, подогретая интригой и клеветой, к которой прислушивался монарх, стала угрожать состоянию, свободе и даже жизни господина Фуке. Но Бог послал господину Фуке, опять же для спасения принесенного в жертву принца, верного друга, который знал государственную тайну и чувствовал себя в силах раскрыть эту тайну после того, как имел силу хранить ее двадцать лет в своем сердце.

– Не продолжайте! – вскричал Фуке, кипя великодушием. – Я вас понимаю и все угадываю. Вы пошли к королю, когда до вас дошла весть о моем аресте; вы его просили обо мне, но он не захотел вас выслушать; тогда вы пригрозили ему раскрытием тайны, и Людовик Четырнадцатый в ужасе согласился на то, в чем прежде отказывал вам. Я понимаю, понимаю! Вы держите короля в руках! Я понимаю!

– Вы ничего не понимаете, – отвечал Арамис, – и снова прерываете меня, мой друг. И затем, позвольте мне заметить вам, что вы пренебрегаете логикой и к тому же кое-что плохо помните.

– Как так?

– Вы помните, на что я настойчиво указывал в начале нашего разговора?

– Да, на ненависть его величества ко мне, на неодолимую ненависть. Но какая ненависть сможет устоять перед угрозой такого разоблачения?

– Какого разоблачения? Вот тут-то вам и не хватает логики. Как! Вы допускаете, что я, раскрыв королю такую тайну, был бы жив в настоящий момент?

– Вы были у короля десять минут тому назад.

– Пусть так! Возможно, он не успел бы велеть убить меня, но у него хватило бы времени приказать заткнуть мне глотку и бросить в тюрьму. Рассуждайте же здраво, черт возьми!

И по этим мушкетерским словам, по этой вспышке несдержанности человека, который всегда владел собой, Фуке понял, до какого возбуждения дошел спокойный и непроницаемый ванский епископ. И, поняв, он вздрогнул.

– И затем, разве был бы я тем, что я есть, – продолжал, овладев собой, Арамис, – был бы я истинным другом, если бы, зная, как король вас ненавидит, подвергал бы вас еще более сильной ненависти? Обворовать его – это ничто; ухаживать за его любовницей – очень немного; но держать в своей власти его корону и честь! Да он, скорее, собственными руками вырвал бы у вас сердце из груди.

– Значит, вы ему ничем не показали, что знаете эту тайну? – спросил Фуке.

– Я предпочел бы выпить все яды, которые Митридат пил в течение двадцати лет, чтобы не умереть от отравления.

– Что же вы сделали?

– Наконец мы дошли до сути. Я думаю, что мне удастся пробудить в вас кое-какой интерес. Вы ведь внимательно слушаете меня, не правда ли?

– Еще бы! Говорите, прошу вас.

Арамис прошелся по комнате, убедился, что они одни и кругом все тихо, и вернулся к Фуке, который, сидя в кресле, в глубоком волнении ждал его откровений.

– Должен упомянуть, – продолжал Арамис, – о замечательной особенности этих близнецов: Бог создал их до того похожими друг на друга, что только он один и мог бы их различить. Их собственная мать не могла бы сделать этого.

– Возможно ли? – воскликнул Фуке.

– То же благородство в чертах, та же походка, тот же рост и тот же голос.

– Но мысли? Но ум? Но знание жизни?

– О, вот в этом неравенство, монсеньер, ибо бастильский узник несравненно выше своего брата, и если бы эта бедная жертва перешла из тюрьмы на трон, Франция узнала бы самого мудрого и благородного властелина, какой когда-либо правил ею.

Фуке сжал руками голову, отягощенную великой тайной. Арамис подошел к нему ближе и сказал:

– Есть еще разница, очень существенная для вас, монсеньер, между близнецами, сыновьями Людовика Тринадцатого: второй не знает господина Кольбера.

Фуке тотчас поднялся, бледный и взволнованный. Удар поразил более его ум, а не сердце.

– Я вас понимаю, – сказал он Арамису, – вы мне предлагаете заговор.

– Приблизительно.

– Одну из таких попыток, что меняют судьбы государств?