Виктор Вавич (Книга 2)

– Я думаю, - громко сказал Тиктин, - можно послать справиться. Может быть, мы напрасно ждем, - и Тиктин стукнул оборотом руки по часам.

Голова сделал скорбную гримасу. Тиктин отвернулся и снова зашагал.

– Просят!
– сказал сверху старик, сказал так, как выкликают номер. Никто сразу не понял. Гласные стали осторожно подыматься по лестнице. Лакей жестом указал направо

Растянутой группой стали гласные в зале. Три лампы в люстре слабо освещали высокие стены и военные портреты в широком золоте. Городской голова поправил на груди цепь, кашлянул, готовил голос. Скорбное, серьезное лицо голова установил в дверь; оттуда ждали выхода. Все молчали. И вдруг насторожились на легкий звон: шпоры! Звон приближался. Депутаты задвигались - смотрели на дверь. Молодой офицер сделал два легких шага по паркету и шаркнул, кивнул корпусом, улыбнулся:

– Его высокопревосходительство просил вас минутку подождать, господа.
– Он обвел улыбкой гласных и прошел через залу вон.
– Присядьте, - кивнул он вполоборота с порога. Никто не шевелился. Шпоры растаяли. Стал слышен за окнами простой уличный треск пролеток из-за высоких белых штор.

– Я предлагаю...
– тихо, но твердо сказал Тиктин, все опасливо оглянулись в его сторону, - через пять минут всем уйти отсюда. Сейчас без пяти минут семь.
– И слышно было, как брякнули ногти по стеклу циферблата.

Легкий шепот дунул среди гласных.

– Во всяком случае я ухожу отсюда ровно через пять...

Но в этот момент твердые каблуки стали слышны с тупым звяком шпор. И в тот же миг деловой походкой вошел генерал. Он смотрел с высокого роста, чуть закинув голову.

Его еще не успели рассмотреть.

– Генерал Миллер. Чем могу служить?
– уж сказал, будто хлопнул ладонью, генерал. Он стоял, отставив ногу, как будто спешил дальше.
– Ну-с!
– и он чуть вздернул седыми усами.

Гласные молчали. Голова глядел в генеральские блеклые глаза, слегка прищуренные.

Голова сделал шаг вперед:

– Ваше высокопревосходительство! Генерал глядел нетерпеливым лицом.

– Мы все, городская Дума, были глубоко потрясены событием, то есть случаем, имевшим место перед университетом...

– Это со студентами?
– нетерпеливо перебил генерал, чуть дернул лицом вперед.

– Да!
– всем воздухом выдохнул голова и поднял голову.
– Мы...

– А вы бы лучше, - перебил генерал, - чем вот отнимать у меня время на представления разные, вот этак бы всей гурьбой пошли б к вашим студентам, да их бы вот убедили депутацией вашей, - и генерал провел ладонью, как срезал всех, - депутацией вашей! Не устраивать стада на улицах и не орать всякой пошлости! А заниматься своим делом! Честь имею кланяться! И генерал, не кивнув, повернулся и вышел, топая по паркету, и брякали шпоры, будто он шел по железу.

Геник

ВСЕВОЛОД Иванович спал в столовой. Укрылся старым халатом, уронил на пол старую газету. Снились склизкие черви, большие, толстые, саженные, в руку толщиной, с головами. Черви подползали, выискивали голое место, присасывались беззубыми челюстями к телу, у рукава, в запястье. Всеволод Иванович хватал, отрывал. Но черви рвались, а голова оставалась, чавкала и смотрела умными глазками, и больше всасывалась, и еще, еще ползло больше розовых, толстых, склизких, и они живо переглядывались и хватали, где попало, за ухом, в шею, и Всеволод Иванович рвал, и весь в головах, и головы чавкали, перехватывали все глубже, глубже, и никого нет кругом, и новые все ползут, ползут. Всеволод Иванович хочет крикнуть, но за щеку уж держит голова и жадничает, чмокает, сосет. И вдруг стук. Всеволод Иванович сразу очнулся - стучало по мосткам за окном на улице. И голоса. Всеволод Иванович сразу вскочил. Под окном топала лошадь, верховой кричал:

– Гони в кучу!
– гулко у самого стекла. Загораживал, не видно улицы. Всеволод Иванович бросился к другому окну, прижался к стеклу. Толпа людей чавкала ногами по грязи, и крики:

– Куда! Куда! Пошел! Пошел!

И людской гул рокотом стоял в улице, и как с испугу вздрагивали стекла.

Всеволод Иванович бросился в сени, сунул ноги в калоши и, как был, кинулся во двор. Пес оголтело лаял на цепи - ничего не слышно, и Всеволод Иванович махал в темноте на пса, привычной рукой отдернул задвижку. Ветер дернул, распахнул калитку. Густая толпа шла серединой улицы. Городовой пробежал мимо по мосткам. С револьвером, кажется, что-то руку вперед тычет.

– В кучу, в кучу все!
– кричал городовой.
– На запор!
– вдруг в самое ухо крикнул, и Всеволод Иванович увидал - прикладом на него занесся.
– Крой на запор!

Всеволод Иванович отскочил во двор.

– Крой! Растуды твою бабушку!

Ветер резал прямо в ворота, Всеволод Иванович напирал на калитку. Вдруг кто-то мигом комком рванулся в щель, кинулся пес на цепи. Всеволод Иванович с напору хлопнул калиткой и дернул задвижку.

Кто-то схватил Всеволода Ивановича за рукав, меленько, цепко.

Всеволод Иванович вздрогнул, дернулся.

– Я, я! Тайка!

Не узнал в темноте, еле расслышал за лаем, за гомоном Всеволод Иванович.

– Накинь, накинь, - кричала Тайка и со своих плеч пялила на отца шубейку, мохнатый воротник.

– Да цыц! Цыц!
– кричал Всеволод Иванович на пса. Подбежал, замахнулся. Пес залез в будку. И уж дальше стали слышны крики.

– Эй, куда! Назад!
– и глуше рокот.

– Видал, видал?
– запыхавшись, шептала Тайка и тыкала белой рукой в низ калитки.

– Ну?
– сказал Всеволод Иванович глухо.
– Ну и что ж... кто-то...

– Боюсь!
– и Тайка схватила отца за руку.

– Да нет уж его, - говорил старик, - нету, нету! Уж через забор, через зады... ушел уж... когда ему тут, - и дрожал голос, от холода, от ветра, что ли.

– Берем Полкана, посмотрим, берем, скорей, ей-богу, - торопила, дергала Тайка. Она дрожала, белая в ночной кофточке.

Во всех дворах заливались собаки. Полкан снова лаял и рвался на цепи.

– Туда, туда рвется, - Тайка махала в темноте рукой.

– Ну и ладно!
– кричал ей в ухо Всеволод Иванович.

– Что?
– кричала Тайка.

– Да не ори!
– дернул ее за плечо Всеволод Иванович, и шубейка слетела с плеч.
– Да ну тебя!

Стук раздался в калитку. Тайка больно схватила отца за локоть.

Отец ступил к воротам.

– Это я! Что у вас? Я, Израильсон.

Тайка отдернула задвижку, ее чуть не повалило калиткой. Израильсон держался за шляпу, его внесло ветром.

– Я тоже вышел. Слышу - у вас крик. В чем дело? Все в порядке? Не вижу кто? Закрывайте, какой сквозняк! Израильсон взялся за калитку.

– Да цыц на тебя!
– крикнул он собаке.
– Вы же простудитесь, идите домой! Идите, - он толкал Тайку в белую спину.
– Вы знаете, на Ямской весь народ арестовали. Прямо-таки весь. Это вот погнали. Очень просто.

– Сейчас кто-то, - говорила Тайка, у нее тряслись зубы и дробно выбивались слова, - к нам... в калитку...

– Тсс!
– сделал Израильсон.
– Тихо, тихо!
– и он в темноте неловко закрыл ладонью рот Тае.
– Тихо!

– Боится, дура!
– сказал Всеволод Иванович.