Виктор Вавич (Книга 2)

– Витя, Витя!
– звала из спальни Груня.
– А это, кто это такая? Груня держала в руке портрет, что отобрал при обыске Виктор.
– А? Хорошенькая какая, страсть хорошенькая! А?
– И Груня, приоткрыв рот, глядела на Виктора.

– Самая язва, - ткнул ногтем Виктор в Танино лицо, - это... это в жандармское. Жидовка одна. Положи.

Сеньковский сидел уже боком к столу, дымил толстой папиросой. Очень толстой, каких не видел Виктор.

– Это что?
– и Виктор ткнул пальцем в папиросу, пепел свалился на снежную скатерть. Виктор собирал дух, чтоб дунуть, сдуть пепел, а Сеньковский уж повернулся и размазал рукавом.

– Это все у нас - "Реноме", Грачек тоже эти самые. У тебя рюмка найдется?

– Сеньковский вертел головой, осматривал стол.
– В буфете? Я сам достану, сиди, сиди!
– Сеньковский с шумом встал, открывал одну за другой дверцы буфета.
– Вот!
– Он выхватил графин. Буфет стоял с разинутым ртом. Ничего, я в стакан, не вставай, - и Сеньковский налил полстакана водки. Да! Ты знаешь, чего я пришел?

Виктор сонно хмурился в дверцы буфета и качал головой.

– А черт тебя знает.

– Дурак! Грачек тебя к нам зовет. Чтоб переходил в Соборный участок.

Виктор перевел трудные глаза на Сеньковского, щурил тяжелые веки.

– Сукин ты сын, да ты понимаешь, что я тебе говорю?
– Сеньковский дернул Виктора за обшлаг.
– Да не кури ты этой дряни, - Сеньковский вырвал у Вавича из пальцев "молочную" папиросу, швырнул на лаковый пол, растер подошвой. Он совал тяжелый серебряный портсигар с толстыми папиросами. Идиот!
– чуть не кричал Сеньковский, и глаза совсем раскрылись, и будто от них и громко на всю квартиру: - Тебе же, прохвосту, прямо в пазуху счастье катит, дубина. Сейчас, знаешь, время? Где ваш пристав, борода-то ваша? К чертям!
– Сеньковский отмахнул ладонью в воздухе.
– Помощник теперь приставом!
– Сеньковский стукнул ладонью об стол, как доской хлопнул.

Сзади в открытых дверях стояла Груня. Она с внимательным испугом глядела на стол, на спину Сеньковского. Виктор досадливо мотнул вбок головой.

– Кто там?
– оглянулся Сеньковский. Груни уже не было.

– Да жена это, - сказал Вавич.

– А!
– пустил дым Сеньковский.
– Ну, так дурак ты будешь, если будешь преть тут в Московском да жидовок с водкой за подол хватать. С бакалейщиков живешь? Да? Ну и олух.

– Надо подумать...
– и Виктор кивнул бровями.

– Подумать!
– передразнил Сеньковский.
– Заважничал? Балда ты! Завтра, завтра, говорю тебе, еще четыре бомбы будут, и никто тебя к чертям не вспомнит. Ты чего смотришь? Чего я хлопочу, скажешь?
– Сеньковский вдруг сощурил глаза на Виктора, замолчал.
– Есть интересик!
– сказал раздельно и, не отводя взгляда, допил стакан, нащупал на столе хлеб, отломил. Жевал и глядел на Виктора.

Виктор опустил глаза в скатерть и, выпятив губы, тянул из папиросы.

– Ну, идет?
– через минуту сказал Сеньковский.

– А чего делать?
– сказал Виктор, все глядя вниз.

– Что надо. Что все. Ты думаешь, на дожде вымок, так дело сделал? Выучим, брат.

Виктор попробовал взглянуть на Сеньковского, но обвел взглядом мимо. Буфет глядел открытым пузом, и серело прямо в глаза пятно на скатерти, ложечка с варенья упала и лежала затылком в красной лужице; толстый дым шел вверх от папиросы Сеньковского, резал лицо его пополам. Вавич молчал. Груня не шла.

– Ну, коли хочешь, так форси и дуй тут рожи всякие.
– Сеньковский встал.
– Да! А я б тебе еще кое-что сказал бы, штучку одну! Да!
– и Сеньковский прищелкнул языком.
– Так, значит, сказать, что, мол, малую цену дают и отказываешься? Так? Помощником полицмейстера, что ли?

– Да я не говорю вовсе, что цену, - и Виктор тоже встал, - и зачем цену! К чертям собачьим! Никакую цену, и я не говорю помощником.

– А что ты говоришь?

– Да мне ко всем чертям! Все равно!
– Виктор уже кричал.
– Я ни на что не напрашиваюсь! Да! И ни от чего не отказываюсь. Понял? Сам ты болван.

– А не отказываешься, так я так и скажу. Чего орать-то? Петух и в самом деле.

– Что?
– гаркнул Виктор, и мутно стало в голове от крови. Он присунул лицо вплотную к Сеньковскому, а сжатый кулак дрожал на отлете.

И губами, одними тоненькими губами Сеньковский сказал:

– Она-то и сказала, чтоб ты приходил завтра в двенадцать ровно, - и все улыбался и чего-то кивал подбородком за спину Вавичу.

Виктор круто оглянулся. Груня стояла сзади, с белым лицом, и в самые глаза в раскрытые кинулся взглядом Виктор.

– Ну а я пошел, пошел, - и Виктор не слышал, как прошагал Сеньковский.

– Я кричу "Витя! Витя", ты не слышишь ничего. Что это ты его бить? Витенька? Что он тебе говорил это?
– Груня держала Виктора за плечи.

Виктор дышал, грудь не находила ходу, сердце стукало во все тело.

– Что он это говорил?
– Груня глядела Виктору в самые зрачки.

– А, не надо!
– Виктор нахмурился, дернулся и заспешил к себе в комнату. Задел, опрокинул кресло.

Виктор сел на кровать, как упал. Стал стягивать сапог, тянул рукой, бил в задок ногой. Сапог чуть сполз и вихлялся, и Виктор без толку со злобой бил им об пол:

– Тоже болван! Болван! Болван!

– Витя, Витя, дай я, - Груня присела на пол. Виктор будто не замечал, а сильней еще хлопал сапогом по полу.
– Фрося, Фрося!
– кричала в коридор Груня.

Фроська бегом вбежала и любопытными глазами глядела то на Виктора, то на Груню.

– Чего содом поднимать?
– крикнул Виктор и сморщил лицо, глядел в пол между Фроськой и Груней.
– Ну? Так и оставьте в покое! Нельзя сапога снять, чтоб хай в квартире не подняли. Ну, чего стоите?

Груня тихонько вышла, прикрыла тихо дверь. Виктор, не раздеваясь, в полуснятом сапоге лег на оправленное одеяло, на отвернутый белый уголок. Горько, как от дыму, было в груди.

– К чертям собачьим!
– сказал Виктор вслух. И пустым жерновом завертелась голова.
– Болваны, - шептал Виктор.
– "Реноме" и болваны... все.

Подушка

КОЛЯ пил чай. И когда мама отворачивалась, глядел на нее украдкой вверх и старался без шума тянуть с блюдца чай. У мамы глаза красные, и все равно, о чем ни заговори, плачет. Потом остановятся глаза, на окно глядит, как ничего не видит, рот приоткрыт, и перекрестится.

– Мне один мальчик говорил, - начал Коля и нарочно набил рот хлебом, чтоб проще вышло, - он в нашем классе. Так его папу тоже, - Коля нагнулся к блюдцу, отхлебнул, - ждали аж два дня. Потом пришел поздно-поздно вечером.
– Коля отвернулся в окно.
– Заседали, говорит... Потом...
– Коля взял новый кусок хлеба.
– Потом, говорит, дайте мне чаю скорей, выпил аж пять стаканов и сразу спать. И как стал спать...
– Коля совсем забил рот хлебом и припал к блюдцу.

Мама всхлипнула и вышла. Коля вскинулся, глядел ей вслед. Вскочил. В спальне мама плакала, вся уткнулась в подушку.