Виктор Вавич

— Ротозейничать, — шипел сквозь зубы Виктор и напяливал шинель. Валялась бумажка, уж двадцать дураков прочли. Виктор хлопнул дверью — ухнула сзади комната. Болотова сейчас приведут — черт с ним, пусть сидит мерзавец. Виктор боком глянул на постового — ух, верно, знает, каналья! Тянется, будто ни сном, ни духом. Виктор завернул за угол, глянул, не смотрит ли городовой, дернул во всю силу звонок у ворот и мигом вскочил в ворота. Дворничиха ковыляла через двор. Увидав квартального, побежала, путаясь в мужицких сапогах.

— А дурак твой где? — крикнул Виктор. — Сюда подать! — Баба осадила на бегу, замотала обмотанной головой.

— С дежурства он, спит он…

— Подать! — рявкнул Виктор.

Бабу как ветром в спину погнало. Виктор стукал по колену портфелем — сейчас я его. Всклокоченный, мохнатый дворник шел, натягивал на ходу тулуп. Жена сзади поправляла сбившуюся шапку.

— Подойди сюда, архаровец! — крикнул Виктор, хоть дворник шел прямо на него. — У тебя что же тут происходит? А? Что, говорю, у тебя, у стервы, происходит? Что, говорю, у тебя?.. А? Чего глазами хлопаешь? Пьяная рожа! Где тут Цигель? Цигель где у тебя?

— В шашнадцатом…

— Пошел вперед, веди.

На лестнице было полутемно и пусто.

— Ты мне, сукин сын, кабак тут устроил? Кабак?

— Какой может быть кабак, ваше благородие?..

— Какой? А вот какой, вот какой! — и Виктор два раза смазал дворника по физиономии портфелем — звонко, хлестко, прикладисто.

— Какой кабак?., видит Бог… — со слезой, с обидой захрипел дворник.

Виктору захотелось скорей тем же портфелем стереть оплеухи с волосатой рожи, и рука дернулась. Дворник заслонился и отшагнул к перилам.

— Ну пошел, пошел живей. Увидим.

— А увидим, так зачем наперед обижаться, — хныкал дворник вверху лестницы.

— Стой, не звони. Я сам.

Виктор подошел к двери и дернул звонок. Из-за двери ответил детский рев, что-то полетело и грохнуло.

— Ой, кто там? Кто? — кричал женский голос через ребячий визг. Дверь открыла женщина с ребенком на руках. Из-за нее глядела полураздетая старуха.

— Что вы хотели? — и женщина, разинув глаза, пятилась. Опрокинутое корыто и табурет лежали в луже воды.

— Кто здесь водкой торгует? — строго спросил Виктор.

— Что? Водкой? — и женщина подняла брови.

— Не квасом, не квасом, — напирал Виктор, — а водкой.

— И квасом? — женщина чуть не поскользнулась на мокром полу. — Это не тут, господин надзиратель. Это не здесь, господин надзиратель.

— А я сейчас все тут обшарю! — и Виктор шагнул через корыто, шагнул в комнату. Худенький мальчишка отскочил от дверей и лег с разбегу на кровать лицом в грязную подушку и завыл. Тоненько, так что Вавич не сразу расслышал эту тонкую ноту за шумом в своей голове. Швейная машинка стояла у окна, кучка обрезков валялась на подоконнике. На грязной цветной скатерти тетрадка и чернильная банка. Старательные детские буквы мирно глянули с тетрадки в лицо Виктору. Он стал и вдруг повернулся к хозяйке.

— Говори, говори, говори прямо, черт тебя раздери, торгуешь водкой? Торгуешь? Говори сейчас! — и Виктор топнул в пол, и звякнули подсвечники на комоде. — Да говори же скорей, рвань жидовская? — кричал Виктор со слезами. — Говори ты мне Христа-Господа ради, — он подступал к хозяйке; она, остолбенев, глядела и все сильней жала к себе ребенка, и ребенок кричал, задыхаясь.

— Ой, ой, что же это?

— Что это? — выдыхала старуха, и душной нотой выл мальчик в подушке.

Виктор видел, как женщина собиралась плакать, сейчас завоет, загородится криком, сядет на пол.

— Да стойте же, господа! — перекричал всех Виктор. Дворник что-то бормотал ртом и разводил шапкой, — знал, что не слышно: может быть, очень вольное даже. — Стойте же! Цыц, черт вас всех драл! — и Виктор шлепнул портфелем по столу.

На момент все смолкли, и только ребенок задыхался рвотной нотой.

— Ну, не торгуете, так так и говорите: не торгуем. Так и напишем. А выть нечего, не режут, — Виктор сел к столу, расстегнул портфель. С кровати мальчик поднял голову и робким глазом покосился из-под локтя. — Где твое перо? Ты, писатель! — кивнул на него Виктор. — Давай, давай живо!

— Гихер, гихер, скорей! — крикнула хозяйка. — Когда надзиратель просит, так надо гихер, что ты смотришь, Данечка. — Мальчик слез на пол и на четвереньках пополз. Он, не подымаясь, совал из-под стола зеленую копеечную ручку.

— Двух понятых мне мигом, — скомандовал Вавич. Дворник сорвался, хлопнул дверью.

— Вот видите, мадам Цигель, никто вам тут никакого зла не сделал и никого тут не убили, и, если совесть ваша чиста, зачем бояться полиции? Полиция — это защита честных слоев населения.

— Так я же женщина, господин надзиратель! Дай Бог вашей жене никогда это не видеть… муж в больнице. Я ему говорила: «Цигель, бойся Бога, одевай калоши…» Верите, господин надзиратель: пятая неделя…

Мальчик через стол, не дыша, смотрел, как хлестко писал на листе без линеек Вавич: глядел то в буквы, то в кокарду.

В сенях уже топтались на мокром полу тяжелые сапоги.

— Ну подходи, — крикнул Вавич, полуобернувшись. Два новых дворника шагнули в комнату.

— Где писать?

— Как же, не читая? Слушать, я прочту. Всегда надо знать… знать надо, а потом подписывать. Это генерал… отставной… может подписывать… и сам не знает, что пишет. Слушать.

Вавич встал и с бумагой в руках повернулся лицом к публике.

— Акт, — сказал Вавич и строго оглядел всех.

«13-го сего февраля по распоряжению его высокоблагородия господина пристава Московского полицейского участка города N мною было произведено дознание и осмотр квартиры № 16, госпожи Цигель, в доме № 47 по Успенской улице, причем признаков тайной продажи спиртных напитков обнаружено не было».

— Можете смотреть, можете пройти на кухню посмотреть. Почему нет? Пройдите. У нас одной бутылки нет. Муж это даже совсем не знает. Я не помню, или он пил на свадьбе, — заговорила, заходила Цигель, она трясла ребенка, и он икал тонко и больно.

Виктор прошел в коридор, из дверей посмотрел в полутемную кухню, холодную, с черными полками.

— И нечего пугаться, раз все в порядке, — говорил Виктор в дверях.

Тощими мертвыми руками водила старуха тряпкой в мыльной луже, возила седыми трепаными волосами по грязному полу.