Виланд

Разбудил меня грохот и треск, похожий на удар грома, как будто молния свалила огромное дерево у самого дома. Затем наступила тишина, и, приподнявшись на локте, я долго соображал, что случилось. Димка лежал неподвижно, я не мог понять, спит он или нет.

В любом случае, я должен был встать. Ночные звуки не обязательно сообщают об опасности, но всегда важнее дневных, и внимание к ним часто бывает вознаграждено.

Звёзды и месяц на нитках сияли удивительно ярко, и в их свете я мельком увидел своё отражение в окне.

Я вышел из комнаты, думая о том, что Йолла мог задеть и свалить какое-нибудь ведро, спускаясь с потолка. Он предпочитал ночевать на чердаках, скучая по Дереву и высоте.

Странно, что Димка не проснулся...

Когда я миновал уже третью или четвёртую комнату, я, наконец, осознал, что происходит неправильное. Я был не дома. И если каждая комната была новым слоем реальности... я зашёл уже очень далеко. Так далеко, что даже Димке, может статься, будет непросто меня найти. Если, конечно, он ещё не проснулся.

Я медленно повернулся и посмотрел назад. И увидел зеркала. Коридор в зеркалах.

Неужели, ловушка? Но кому это нужно? На какую выгоду может рассчитывать похититель, если он знает, кто такой Димка?

Скоро я увидел и услышал местного жителя — он оказался дряхлым карликом. Держа в руке свечу, он двигался откуда-то слева, громко шаркая подошвами. Смотрел он себе под ноги и то и дело вытягивал вперёд ладонь, очевидно, не очень-то доверяя зрению. Я даже подумал, что карлик сам ничего не знает о моём появлении, и случившееся — результат вовсе не злого умысла, а всего лишь причудливая игра пространств.

— Вы здесь, сударь? Последние годы я, как лягушка, плохо различаю всё неподвижное, уж простите...

— Позвали бы в гости по-человечески, — выдохнул я. — Димка будет волноваться.

— Да причина-то именно в нём, в вашем спутнике. Я не хочу, чтобы он знал о нашей беседе, и мне стоило немалого труда устроить всё таким образом.

— Странно, что вы рассчитываете... я не скрою от него ничего.

— Да, я знаю. Но ведь это — потом. Когда наш разговор состоится. Вы всё поймёте.

Я — хранитель библиотеки. Это одна из самых древних сокровищниц дворвов, и одна из самых бесценных. Ваш спутник Дэни уже обнаружил хранилище, и я не в силах ему помешать. Когда вы войдёте в библиотеку вдвоём и увидите книгу... и когда вы прочитаете её, ваш спутник захочет уговорить вас не делать так, как написано в ней.

— Вот как? Значит, это опасная книга?

Карлик пожал плечами.

— Не самая опасная, насколько нам известно. Всего лишь описания опытов Тионата по смене тел.

Я почувствовал, как ледяные ладони прижимаются к моей спине.

— Тионат мог сколько угодно изменять своё тело — но что из этого?

— Не своё... — Карлик усмехнулся. — Он был единственным, кто умел перемещать чужие сознания. Вы знаете, скольким людям пришлось умереть? — одни стали жертвами бесчисленных неудачных опытов, другие послужили материалом. Тионат многим смертным правителям оказывал неоценимые услуги — и брал плату не холодным золотом и не бездушными самоцветами...

Конечно, я слышал о Тионате. Мастер, проникший в глубины магии — редкая книга о Древних и Магии не упоминала об опытах Тионата. Читая эти хроники, можно было подумать, что их авторы знали об одиозном мастере больше, много больше, чем решались доверить бумаге. Как будто судьба Тионата — одного из величайших магов, преступившего все и всяческие запреты, и, в конце концов, принявшего страшную смерть — леденила мысли, не позволяя им принять форму слов.

Если в книге, о которой говорил карлик, кроме осторожных упоминаний и намёков, действительно есть описание опытов, её ценность, равно как и опасность её, трудно даже оценить.

Очень мало можно найти книг, которые лучше уничтожить ещё до того, как прочтёшь. Книга Тионата, возможно, из их числа.

Я сказал это вслух. Карлик чуть заметно усмехнулся.

— Что ж, попробуй.

— Постой! Мне теперь кажется — ты подстроил это. Что Димка нашёл библиотеку.

— Подстроил? Нет... Мы, обитатели нижних миров, просто умеем ждать. Если надо — очень-очень долго.

— И если я откажусь...

— Мы просто подождём. Пройдёт ещё лет пятьсот. Пятьсот лет ваших. Снова страдания. Потери. Смерти. Сколько развоплощений выдержит твоё Сознание ещё, а, Эал?.. Для нас же мир замер, время остановилось... Я вижу, ты колеблешься? Хочешь, я предложу тебе в придачу ещё один, совсем уж ничтожный подарок? Мы не преувеличиваем его значения, это всего лишь жест... знак нашего желания идти до конца.

— О чём ты говоришь?

— Курулдин. Тот, кто вложил тебе в руки Иглу. Много-много лет назад. Он совершил ошибку, ибо соблазнился лёгким путём. Близость цели ослепила его. Мы тоже виновны, мы не решились помешать ему, Курулдин был силён, а его доводы убаюкали наш разум...

* * *

...Я чувствую следы. Это может случиться где угодно, но в вечерней тишине холмов, на лесных тропинках, в сумраке глубоких оврагов чувства обостряются, Их призрачное присутствие звенит тысячами струн. Они здесь. Всё помнит их. И ни один вещественный признак не подтвердит вам их существования. Их нет. И не было никогда.

Так бывает — идёшь по пустынной дороге, и в сумерках, за поворотом — ты знаешь — ещё теплится пепелище костра, ещё, может быть, дрожит ветка, задетая плечом...

Так бывает в пустой комнате, в которой словно ещё звучит чей-то звонкий всплеск радости, и удаляются лёгкие шаги.

Так случается даже в толчее улицы, когда вертишь головой, ища в незнакомых лицах промельк до боли знакомых (но в реальности никогда не встречавшихся) черт.

Этот другой мир, как будто чуть сдвинутый во времени... эти существа, которых ты любишь, никогда не видев... Ты готов идти на край света — только бы догнать, пересечь границу неосязаемости, обрести Единый, Истинный, большой Мир, мир, в котором одна дорога ведёт в тысячи разных мест — и тебе нужно лишь увидеть нужную, свою дорогу, и сказать ей: ты — моя; а она откликнется: ты — мой!

Время рассвета и время заката. Время, когда границы — зыбки, а пространства бесконечны. Удивительное время, когда невидимое видно, и бесплотные следы так же реальны, как сны в первые секунды пробуждения. Или погружения в сон.

Я набираю скорость. Я вижу, как мальчишка, раскинув руки, бежит по узкому перешейку двух высоких холмов. Ускользают травяные дали, вверху — жаворонки и небо.

Захлебнувшись воздухом, разрывается что-то, что держало небо и землю вместе, и они — небо и земля — падают. Вверх и вниз. Распахивая горизонт.