Виллу-филателист

— От одного теленка уже пошел хорьковый запашок, — зло заметил Ааду. Его обозлило, что они поддались Вики. И Тыну оказался первым, на кого можно было обрушить свое недовольство.

— А ты думаешь, что почетный караул возле кучи брикета что-нибудь исправит? — отпарировал Тыну.

Да, тут Тыну прав, признался Ааду. Он еще раз глянул на оконце и крикнул:

— Свен! Поищем ребятам и себе, чем бы накрыться! И ведра прихватим!

Ребята сразу поняли его план. Ильмар и Тыну жили дальше, на другом конце длинной улицы Колде. Бежать туда, только время терять.

— Но окно ведь изнутри на крючке! — удивился Свен.

Ааду подтолкнул его:

— Иди же! — и сам побежал к себе.

Когда все уже были кое во что обряжены и на четверых возле кучи стояло два ведра, Ааду вытащил из кармана стамеску и клещи. Стамеску он просунул под реечку. Скрипнув, подались гвозди. Рейки были сняты. И оставшееся без поддержки стекло само вывалилось на руки мальчишкам. Они осторожно отнесли его подальше, чтобы не попало под ноги.

Из подвала пахнуло затхлостью. Ильмар определил, что старый Таавет расчистил под окном место для брикета.

За час привезенный Таавету брикет был убран. Некоторые брикетины размокли и были мягкие, словно хлебцы из грязи. Но львиную долю удалось в целости укрыть.

Теперь предстояла работа, которая требовала внимания и твердой руки. Поэтому ее доверили Ильмару. Операция прошла успешно. Стекло было снова вставлено и закреплено планками, как и раньше.

Мальчики распрямились. И только теперь заметили, что дождь почти перестал. Уже и солнце набирало силу. Предвещавшие скорое лето теплые лучи разлились по длинной и тихой улочке Колде.

Промокший и перепачканный «Колдеский корпус» собрался у Ааду. В его квартире была ванная с горячей водой. Теперь это им было особенно нужно. Так же, как толстые бутерброды и горячий с малиновым вареньем чай.

Когда старый Таавет шел от автобусной остановки домой, окно в комнате Ааду было опять распахнуто. В сухих рубашках, взятых из шкафа Ааду, у окна выстроился весь «Колдеский корпус», как их однажды в шутку окрестил отец Свена. Из окна направо и налево и вверх к макушкам лип несся хриплый бас Луи Армстронга. Ударники и тромбоны так грохотали, что старый Таавет вынужден был остановиться и покачать головой.

— Ну и люди! Два часа толкутся кряду под окном и на крыльце и слушают эту… эту…

Он не находил подходящего слова. Все эти мотивчики и песенки были вовсе не такими, как в дни его молодости. Тогда мелодии лились тихо, и в трубы дули намного мягче. Тогда ездили на телегах.

Лошадка пофыркивала. Копыта поцокивали. Езда шла тишком да ладком. А как хорошо было напевать про себя эти мелодии…

Старик двинулся дальше, не произнеся на этот раз ни слова.

Да и что ты тут скажешь под этот грохот! Ну в точности как сегодня в центре города, когда машины, трамваи и другой разный шум не дают и словом перемолвиться с человеком! Кричи, как глухому на ухо!

Старик сделал несколько шагов и увидел под окном своего подвала брикетный мусор. Остановился и задумался. Потом повернулся полубоком к мальчишкам.

Тут же песнь Армстронга смолкла.

— Кому это брикет привезли? — спросил Таавет задрожавшим от волнения голосом.

— Вам! — звонко крикнул Свен.

— Мне? А где же он? — сообразил наконец старый Таавет о скрытом во всем этом противоречии.

— Кто ищет, тот найдет! — озорно воскликнул Свен.

И тут же грянул оркестр. Таавет закрыл уши руками, словно музыка мешала ему собраться с мыслями додумать все до конца.

Таавет медленно нагнулся к окну и приник лицом к стеклу. Смотрел, смотрел. Провел рукавом по стеклу, будто не поверил своим глазам, и глянул еще раз.

Затем выпрямился и уставился на окно комнаты Ааду. Там как раз мелькнули чьи-то ярко-красные штаны с металлическими бляшками. Их владелец усаживался на подоконник. А из магнитофона несся тот же грохот, что и два часа назад.

Скрипка и рубанок

Вот она! Эта ужасная практика!

Ээро стоит около столярного верстака. В воздухе приторный запах клея и смолы. Под ногами валяются доски и стружки. Где-то что-то неприятно гудит.

Напротив, по другую сторону верстака, стоит мастер в пыльной спецовке и изучающе разглядывает его.

Всегда, когда в школе заходил разговор о профессиональной практике, Ээро видел себя в оркестре: перед ним на пюпитре ноты, дирижер празднично одет, скрипачи прижимают к подбородку свои инструменты, и он вместе с другими. После концерта ему говорят:

«Такой молодой и так играет!» Слышать это приятно. Много приятнее, чем похвала мамы и родственников…

Ээро видит сильную рабочую руку и слышит слова:

— Здравствуй, будущий краснодеревщик!

Состроив гримасу, Ээро протягивает в ответ свои пальцы. Движение сопровождает короткое неразборчивое бормотание.

Мастер в темно-синей спецовке складывает губы в трубочку, словно хочет от удивления присвистнуть. Но свиста не слышится. Вместо этого он щурит левый глаз. Так он делает, когда надо оценить, вышла деталь прямой или она с кривинкой.

— Ладно! — говорит мастер коротко. — Начнем с азов.

У противоположной стены — шкаф. На его полках аккуратно разложены рубанки, стамески, сверла. Мастер берет рубанок, поглаживает его, словно нежит, и спрашивает:

— Знаешь, что это за инструмент?

Ээро стоит вполоборота к мастеру. Он даже глаз не поднимает. Безразлично бросает в ответ:

— Не знаю, и знать не хочу.

Кажется, что рубанок дернулся в руках у мастера. Или дрогнула рука? Затем мастер кладет инструмент опять на полку. Спокойно, с достоинством и осторожно.

— Садись на край ящика. А то мешать будешь.

Мастер уже не обращает на Ээро внимания. Берет наполовину сработанную деталь, закрепляет ее на верстаке, снова берет рубанок и начинает снимать светло-желтую стружку.

Ээро отступает на шаг и, сам того не желая, садится. Он ожидал негодования, окрика. Тогда бы и ответил, что будущему скрипачу во всем этом нет никакой надобности. Ответил бы так, как часто говорит его мама.

Но сейчас… Мастер спокойно продолжал свою работу. До того спокойно, словно и не было вызывающего ответа.

Странно. И неожиданно.

Ээро сидит.

В прорези рубанка вьются стружки и падают на пол. Где-то гудит мотор. Из-за стены доносятся приглушенные удары.