Вильямс
Шрифт:
Обширная коллекция почвенно-агрономического музея… располагает сотнями образцов таких реликтов из числа тех нескольких тысяч образцов, которыми музей обязан неутомимой энергии Дмитрия Демьяновича Букинича, проникавшего в труднодоступные места этой области».
Вильямс путешествовал в эти годы и сам. Засушливый юго-восток страны, полупустыня — вот районы, которые он еще знает недостаточно и где земледелие является наиболее ненадежным, стихийным. И Вильямс предпринимает две продолжительные поездки по засушливому юго-востоку: он изучает каштановые почвы Заволжья, знакомится с разными группами солонцов и солончаков, посещает опытные сельскохозяйственные станции Заволжья — Краснокутскую и Безенчукскую.
Никогда не считая географическое изучение почв своей главной
Известный ботаник-луговед профессор А. П. Ильинский вспоминал, что он в 1912 году по поручению Вильямса собрал почвенные монолиты из долины верхнего течения Волги, привез их в Петровку и расставил без всяких этикеток.
«И вот Василий Робертович стал для каждого монолита давать блестящую и точную импровизацию о характерной для него растительности: «Этот монолит из-под елового леса… А этот монолит взят на гривке с луговой растительностью» и т. д.».
Свободно и легко читал ученый великую книгу природы.
С природой он был в ладах, но начальство и в институте и в Петербурге его прижимало. «Красному» профессору ходу не давали, хотя и вынуждены были считаться с огромным его авторитетом и популярностью. В 1912 году у него «отобрали» курс земледелия. Были вместо одной созданы две кафедры: почвоведения — она осталась за Вильямсом, и общего земледелия, которая была передана профессору Дояренко. Вильямс отказался признать это разделение. Считая, что почвоведение и земледелие нераздельны, он, кроме того, имел все основания не доверять Дояренко, который уже тогда в развиваемых им агрономических взглядах ориентировался больше всего на «крепкое», то-есть кулацкое, хозяйство. Дояренко была чужда идея целостного овладения природой и комплексного подхода к сельскому хозяйству. Он пропагандировал лишь такие агрономические приемы, которые могли быть эффективны в отдельном «культурном» хозяйстве.
«Не признав» создание новой кафедры, Вильямс продолжал читать свой курс так, как считал нужным, излагая слушателям, наравне с почвоведением, и основы научного земледелия.
Преодолевая житейские трудности, ведя огромную организаторскую и педагогическую работу, Вильямс создавал в это время новое направление в науке — биологическое почвоведение.
Идя по стопам В. В. Докучаева и П. А. Костычева, Вильямс еще в начале своих научных исследований осознал, что самое большое значение в почвообразовании играет органическое вещество — «живое» и мертвое. Еще в конце прошлого века Вильямс писал: «Процесс выветривания является только первым шагом к почвообразованию: он дает тот материал, из которого впоследствии образуется почва; этот материал в почвоведении носит название материнской породы. Для почвообразования же характерным является то обстоятельство, что в нем решающее значение принадлежит факторам биологическим и климатологическим».
Такое представление о сущности почвообразования делается у Вильямса все более и более четким. Еще в 1902 году в своей речи «Значение органических веществ почвы» Вильямс говорил:
«Весь химизм почвы есть не более как функция органического вещества ее и притом вещества, частью мертвого, частью оживленного самой деятельной напряженной жизнью, и в материнской породе, в продуктах выветривания горных пород, мы не встречаем того деятельного беспрерывно идущего химизма лишь оттого, что эта порода мертва. Внесите в нее органическое вещество — внесите в нее жизнь, и очень быстро мертвая материнская порода обратится в живой комплекс, связывающий минеральную природу с органической, мертвую с живой, — она обратится в почву…
И когда неумелая обработка распылит строение почвы, когда запаса воды в ней нехватает даже для обеспечения самого малого урожая, когда жизнь в ней замрет, не находя необходимых для себя условий, не вносим ли мы в нее органическое вещество — навоз?..
…мы вносим навоз только для того, чтобы вновь оживить в мертвой почве те биологические
процессы, которые угасли вследствие несовершенной, не отвечающей цели обработки, и без которых в ней замирает всякое движение вещества».Уже в начале нашего века у Вильямса сложилось достаточно цельное представление о биологии почвы, о связи высших растений с низшими — бактериями разных типов и грибами. Он понимал, что каждому типу почв присуща своя особая группировка и высших и низших растений и свой тип перегноя. В составе почвенного перегноя Вильямс особенно большое значение придавал органическим кислотам, а они были изучены совершенно недостаточно. Об этом Вильямс писал в 1900 году:
«Область эта настолько темна и неисследованна и дороги, которые пытались наметить в ней предыдущие работники, настолько перепутаны, что требуется жизнь не одного ученого, а работа целого поколения, чтобы осветить эту важную область почвоведения».
Вильямс подошел к изучению органических веществ почвы совершенно по-новому. Он. решил получить органические вещества — прежде всего перегнойные кислоты — из «живых» почв, находящихся в природных условиях, а не из образцов почвы, искусственно изъятых из нее.
Для этого он и начал свои колоссальные работы по выделению органических веществ из лизиметрических вод. Почвы в лизиметрах «жили» своей естественной жизнью, и органические вещества получались из почвы в процессе ее развития и эволюции. Но Вильямс не ограничивался этим. Почвы бывают разные, на них и в них живут различные организмы, значит нужно связать характер органического вещества, его состав и свойства с конкретным почвенным типом и с соответствующей ему растительной формацией.
На основании именно этого представления лизиметры были заполнены разными почвами, как местными — подмосковными, так и привезенными издалека. На почвах, помещенных в лизиметры, создавались различные растительные формации — еловый лес, луг, степь. Это была невероятно сложная работа; она представляла собой совершенно необычайный эксперимент, проводившийся непосредственно в природной обстановке. Много труда на эту работу положили Вильямс и К. И. Голенкина.
Загрузка лизиметров началась осенью 1904 года прежде всего материнской красной глиной, которая была вынута из специального шурфа рядом с котлованом лизиметров. Ею были загружены два лизиметра — седьмой и девятый. Последний в том же году был засажен еловыми двухлетними саженцами. Но посадка эта оказалась неудачною. Много саженцев не принялось, а оставшиеся живыми очень плохо развивались.
Исследователи принимали все меры, чтобы «оживить» погибавшие саженцы, но все усилия на протяжении двух лет оставались тщетными. «Еловый лес» не получился. В июле 1906 года Вильямс выдернул все оставшиеся в девятом лизиметре растения и засадил площадку под кол новой порцией еловых двухлеток, корни которых перед посадкой окунались в болтушку из местной дерновой почвы. Так было посажено 529 молодых елочек — 23 ряда, по 23 растения в каждом. Все растения хорошо принялись — еловый лес был создан.
Другой лизиметр, заполненный местной глиной, не был засажен ничем. Решили посмотреть, как он постепенно заселится травянистыми растениями за счет заноса семян ветром и птицами. На следующий год на этом лизиметре было только два кустика красного клевера, а еще через год клевера стало больше, появились мышиный горошек, овсяница красная, одуванчик, но особенно много было розового осота. «Растения были роскошные, — вспоминала К. И. Голенкина, — но еще очень редкие». Через несколько лет лизиметр густо зарос злаками, главным образом щучкой.
Другие лизиметры были загружены подзолистой почвой из лесной дачи, почвой с Люблинских полей орошения, луговым торфом Жабенского луга, «каштановым черноземом» из Донской области, подмосковным песком.
Песчаный лизиметр с сосной причинил Вильямсу немало неприятностей, сосновые саженцы погибли, и в мае 1907 года пришлось засадить лизиметр березой и осиной, но выжила только береза.
В каждый лизиметр закладывалось около шести тонн почвы. Легко можно себе представить, чего стоила доставка и засыпка такого количества ее.