Вильямс

Далеко не все деятели науки сразу же стали на сторону большевиков, на сторону советской власти. Были среди них и люди колеблющиеся, были и прямые враги. И Вильямсу пришлось очень скоро в этом убедиться.

Его деятельное участие и в перестройке Петровской академии и во всех начинаниях советской власти в области образования и научной работы встретило резкое осуждение со стороны реакционной части профессоров Петровки.

В Петровской академии всегда было сильно влияние народнических, а затем и эсеровских настроений. Это было характерно и для значительной части студенчества. За годы первой мировой войны состав студентов пополнялся главным образом помещичьими и кулацкими сынками, находившими здесь спасение от фронта. Октябрьскую революцию это студенчество встретило враждебно.

Неудовлетворительный ход занятий в Академии объяснялся отнюдь не одними материальными лишениями и трудностями.

Реакционная часть профессуры и студенчества не желала и слышать ни о какой перестройке учебной жизни, ни о каком приближении учебного плана к практическим нуждам послереволюционного сельского хозяйства.

Трудно было Вильямсу и другим передовым ученым Петровки найти поддержку своим планам.

Надо было начинать с главного — с изменения социального облика студенчества, с пролетаризации высшей школы.

Не помещичьи и кулацкие сынки, а дети рабочих и трудовых крестьян должны заполнить академические аудитории. Эти будущие агрономы, подлинные представители народа, не имели возможности получить при царизме даже среднее образование.

Вильямс на опыте собственной нелегкой жизни знал, чего стоило в прежние времена добиться знаний детям неимущих классов. Сейчас, после революции, творческая инициатива народных масс, охваченных небывалой тягой к знанию, привела к рождению новой формы обучения — с конца 1919 года в стране стали возникать рабочие факультеты — рабфаки, где рабочие и крестьяне упорно овладевали основами наук.

Летом 1920 года коммунистическая ячейка Петровки выдвинула предложение об организации рабфака. Это предложение было встречено в штыки реакционной частью профессуры и студенчества. Но оно сразу же получило горячую поддержку со стороны Вильямса, его друга профессора Н. Я. Демьянова, профессора С. А. Зернова и профессора В. А. Михельсона.

Вильямс с первых же шагов возникновения рабфака стал его главным организатором, душой и нервом нового дела.

Ночи напролет сидел он за разработкой единого учебного плана и всех программ по всем предметам. Он увлекал своей энергией и горячностью и Демьянова и других профессоров. Он не обращал никакого внимания на остроты и злобные пророчества по поводу неизбежного провала большевистской «затеи», смеясь над реакционной болтовней о скорой гибели Петровской академии.

«Особенно тесно сблизила меня с Василием Робертовичем, — вспоминал академик Демьянов, — наша совместная работа по организации рабфака. В нетопленном помещении лаборатории Василия Робертовича, часто при очень плохом освещении провели мы много заседаний по разработке учебных планов и программ рабфака; особенную деятельность и энтузиазм в выработке всего учебного плана проявил Василий Робертович. Вспоминаю большие листы, на которых он изобразил учебный план, согласно которому науки должны были (Преподаваться в их естественной логической и, можно сказать, диалектической последовательности. Выработав учебный план и программу, Василий Робертович, я и В. А. Михельсон сами взяли на себя чтение лекций на рабфаке, к этому ядру примкнули затем некоторые другие профессора и преподаватели».

Осенью 1920 года у подъезда главного здания и в коридорах Петровки появились необычные в этих местах люди. Они были одеты в домотканные поддевки, рабочие пиджаки и главным образом в потертые солдатские шинели. Среди головных уборов преобладали буденовки. Эти люди пришли в большинстве своем с фронтов гражданской войны, где они грудью своей защищали родную страну и рабоче-крестьянскую власть.

Вильямс с особой, отеческой любовью встречал красноармейцев.

Младший сын Вильямса Василий был в это время на фронте. Туда со случайной оказией отец отправил сыну только что вышедшую из печати первую часть своего курса «Общего земледелия» и отчеркнул красным карандашом первые строки своего Предисловия, где он говорил о солнце свободы, о его багряном крае, показавшемся уже на горизонте, где он говорил о неминуемых жертвах, которых потребует защита этой впервые обретенной свободы.

Ее защитникам, пришедшим на новый фронт — фронт овладения знаниями, он старался помочь всем, чем только было можно.

— Кто из Красной Армии, — говорил он, — тому у нас место всегда найдется.

Но не так встречали рабфаковцев реакционно настроенные студенты и профессора. Вот что рассказывал об этой встрече один из рабфаковцев первого приема, ставший впоследствии доцентом кафедры неорганической химии в Тимирязевской академии, Ф. П. Платонов:

«Высадившись из только что остановившегося у фермы «паровичка», я подошел к стоявшему в студенческой форме молодому человеку:

— Где помещается канцелярия рабфака? Молодой человек, прищурившись, пренебрежительно осмотрел меня с ног до головы, усмехнулся и ответил протяжно: «Не знаю».

Вид действительно был у меня непрезентабельный. Только что демобилизовавшись из Красной Армии, я был в красноармейской шинели, на голове кожаная фуражка, на ногах буцы с обмотками защитного цвета.

Другой студент, к которому я обратился с тем же вопросом, после некоторой паузы ответил, что не знает, где помещается канцелярия рабфака, и не желает знать такого учреждения.

В то время состав студенчества Академии был засорен детьми помещиков, торговцев, кулаков; отношение их к советской власти и к нам, рабфаковцам, было самое враждебное. Но чем хуже относилась к нам эта братия, тем с большим энтузиазмом овладевали мы наукой, успешно занимаясь и ведя борьбу за свое академическое равноправие».

Враждебное отношение к рабфаку выражалось не в одних только разговорах. Реакционные силы повели в Академии систематическую борьбу против рабфака, не без основания чувствуя в нем угрозу своему господствующему положению. Рабфаковцев старались притеснить во всем: их лишали даже тех скудных пайков, которые существовали в то время, им не давали голоса в общестуденческих организациях, их не пускали в студенческое общежитие, и в первую зиму рабфаковцы жили в полуразрушенных, заброшенных дачах, размещавшихся на территории Академии. Рабфаковцам даже не предоставляли помещения для занятий, и нередко, воспользовавшись мало-мальски приличной погодой, они проводили занятия в академическом парке, перед главным зданием.

Вильямс не только нашел возможность читать свои лекции рабфаковцам в своей аудитории, но и отдавал ее в их полное распоряжение во все то время, когда там не шли лекции; он открыл для рабфаковцев и двери своих лабораторий.

И Вильямс, и Демьянов, и другие профессора, сделавшиеся преподавателями рабфака, встретились с такой благодарной, жаждущей знаний аудиторией, какой им еще никогда не приходилось видеть. И это давало профессорам необходимые силы для успешного проведения занятий в обстановке продолжающихся нападок на рабфак и на передовых ученых, «продавшихся большевикам».

Общение с новой, рабоче-крестьянской аудиторией, где было значительное число коммунистов, многому научило Вильямса. Он ясно осознал ту сложную классовую борьбу, которая происходила во всех областях хозяйственной, научной, политической жизни страны. Борьба против рабфака была одним из звеньев этой общей борьбы. Он увидел, что научные основы земледелия, разрабатывавшиеся им, встречают одобрение или, наоборот, порицание не только из-за их специальных, чисто научных предпосылок. Нет, и тут борьба развертывается между сторонниками революционной перестройки сельского хозяйства и недобитыми приверженцами отживших помещичье-кулацких порядков.