Виниловый ад
Шрифт:
Федор отошел от стола к окну, включил приемник и посмотрел на засыхающий кактус.
«Нет. Этот точно не тот, кого мы ищем».
Песня доиграла, и началась реклама.
Федор кивнул.
– Это?
– Да.
Федор набрал в стакан воду и полил кактус. Казалось, если наклонить голову, можно будет услышать звуки жадных глотков изможденного цветочка.
Динамик запел мультяшным голосом:
«Пам-пам, сломался кран? Пум-пум, подвинуть диван? Пам-пам, напиши нам. Пум-пубум, мы спешим к вам. Заходите
Федор развернул горшок с кактусом другой стороной к солнцу.
– Анатолий, ответьте. Почему вы не удивились нашему появлению в вашей квартире? То, как вы говорили. Мне показалось, вы нас ждали.
– Я написал. Я для нее написал.
Анатолий потер глаза.
– Написал на асфальте… Как он мне посоветовал…
– Что написал?
– А оно… Оно вон…
– Кто вам посоветовал?
– Вон оно как обернулось.
Анатолий побледнел. Застонал, упал на пол, схватился за голову и перекатился на бок.
– Подольский, что с вами? Эй, все хорошо?
Федор подбежал к столу, возле которого лежал подозреваемый. Анатолий не отвечал, его трясло.
– Врача! – крикнул Федор в коридор.
– Я. Я написал на асфальте. Как он сказал… Я все, как сказал. Написал, что люблю ее…
– Кого ее? На каком асфальте? Кто сказал?
Анатолий высморкался и застонал.
– Пионер – всем пример!
– Что? Анатолий, какой еще пионер?
– Взвейтесь кострами синие ночи… Мы… пионеры – дети рабочих.
Анатолий пел через хрип. Он уставился в одну точку – на одну из фотографий, свалившуюся под стол.
– Анатолий. Слышите меня?
– Взвейтесь кострами, синие ночи! – пропел он громче, стал смеяться и бить себя ладонью по лбу.
– Анатолий?
Он пел, бил и повторял через строчку, что он хороший и послушный мальчик, что он хороший, послушный и красивый мальчик и что он добрый мальчик, он обещает учиться на одни пятерки, и он никого не обижает. И он ее не обижает. И он ее любит.
Федор думал, что никогда не дождется врачей. Он не отходил от окна, теребил колючки кактуса, с нетерпением высматривая, когда же приедет скорая. Ему казалось, что уже прошло не меньше года с того момента, как Подольский начал пускать слюни, но прошло всего пятнадцать минут.
– Ну наконец-то. Проходите, – Федор обратился к доктору.
– Что с ним?
– А я откуда знаю? Я проводил допрос, а этот повалился и начал бредить. Песни запел. Припадок какой-то, наверное, – ответил Федор и отошел в сторону, мол, все, теперь это ваша проблема.
– Допрос, значит?
Федор кивнул и нахмурился. Сейчас опять из него сделают крайнего. Он собрал фотографии, забрал папку и вышел из кабинета.
– Следак, подожди.
Федор обернулся.
– Что? Я здесь ни при чем.
– Дверь придержи, пожалуйста.
– А. Ладно.
Федор открыл дверь и стал ждать, когда Подольского вынесут.
– Вот ответь мне, – обратился доктор
к Федору. – И что за мода у вас такая пошла? Какого черта вы допросы проводите в кабинете?– Так вышло.
– Вышло… Каждый раз одно и то же. Вот сейчас сам возьмешь его и со второго этажа потащишь.
– Повторяю, я здесь ни при чем.
– Угу. И выключи уже это радио! Бесит.
Федор подошел к приемнику, выдернул шнур из розетки, вернулся к двери, подпер ее стулом и, не прощаясь, молча ушел.
– Эй, ты куда?
Федор не остановился. Он обернулся и едва слышно произнес:
– Отстаньте. Я здесь ни при чем.
Глава 7
После неудачного допроса Федор вышел из отделения и набрал номер Анастасии.
– Алло. Насть, привет. Это я.
– Привет.
– Как там по моему делу? Есть какие-нибудь новости? Выяснила, что это за оружие было?
– Да.
– Да? – Федор удивился, он не ожидал положительного ответа. – Круто. И что? Я оказался прав? Это струна?
– Нет.
– Хм. А что тогда? Скальпель?
Он зажал телефон между плечом и ухом, достал сигарету и почиркал спичкой.
– Судя по характеру повреждений, раны были нанесены чем-то острым и тонким, но не скальпелем. Скорее всего, иглой.
– Иголкой?
– Да.
– Но тогда как он так ровно? Под линейку? С помощью циркуля круги чертил, что ли?
Федор представил Подольского с огромным циркулем в руках.
– Не похоже. Выглядит так, словно порезы нанесены каким-то промышленным аппаратом.
– На станке?
– Да. Что-то наподобие ЧПУ-станка.
– Жесть. Больной пионерский извращенец, – Федор едва сдержался, чтобы не матернуться.
– Пионерский? Почему пионерский?
– Да так, – Федор затушил окурок, хотел подкурить вторую, но сигареты в пачке закончились. – Похоже, я ошибался в своих сомнениях. Видимо, это сделал он.
– Задержанный?
– Да, Подольский.
– Он сознался?
– Нет. Но я видел его припадок. В таком состоянии он явно себя не контролирует. Бредил про какую-то женщину, для которой написал любовное послание. Говорил о каком-то друге, который дает ему подсказки. Псих он, короче.
– И что сейчас?
– Ничего. Забрали в больницу. После того, что увидел, больше не сомневаюсь. Получается, Подольский их убил, отрезал язык, а потом запихал тела под резак…
– Нет.
– Что нет? Думаешь, не он?
– Нет. Не в том дело. Все куда хуже.
– Это как?
– Жертвы определенно были живы, когда он производил над ними свои манипуляции.
От слов Анастасии Федору стало не по себе. Он сглотнул и оперся о столб.
– Алло. Федь, меня слышно?
Федор молчал. Он представил, как Анатолий под крики женщин задорно поет свою пионерскую песню.
– Федь? Алло.
– Да, алло. Прости, да.
– В общем, похоже, порядок был такой: он обездвиживал, удалял жертве язык, после делал круговые надрезы на теле и только потом убивал, путем отрезания жертвам головы при помощи дисковой пилы.