Вино одиночества

— А как же мы? — закричал толстяк Леви. — Что же будет с нами?

В ответ раздался беспорядочный гул голосов.

— Нам нечего бояться белых, это точно, но мы оказались в центре сражения. Поэтому лучше нам бежать прямо сегодня ночью!

— Я же говорила вам! — с довольным видом прошептала старая госпожа Хаас.

— Фред! Разбудить детей?

— Конечно! И главное, одень их потеплее. Кто пойдет со мной за лошадьми?

Старый Хаас своим хриплым голосом стал отговаривать:

— Подождите до утра. Сейчас очень уж темно. Не дай Бог, попадете под шальную пулю. Да и куда ехать посреди ночи по морозу с женщинами и детьми?

Все матери вышли из своих комнат с детьми на руках. Те не плакали, а только смотрели широко раскрытыми от удивления глазками. Чтобы скоротать время, Рейс предложил сыграть в карты, и они, как в самый обычный вечер, расставили столы для бриджа. Элен огляделась: дети, и маленькие, и большие, сидели возле матерей, которые положили свои ладони либо на плечики, либо на прильнувшие к ним головки, словно пытаясь защитить ребятишек от пуль.

Рейс подошел к жене и с нежностью коснулся ее плеча.

— Не бойся, дорогая, не надо бояться, мы ведь вместе, — прошептал он, и Элен почувствовала тяжесть на сердце.

«Как же он любит ее... Ну, конечно, я и так знала, что он любит ее, она ведь его жена, — думала девушка, стараясь не показать своей досады. — Что это со мной?.. Я-то одна...»

Элен села на подоконник и рассеянно посмотрела на падающий снег.

Терзаемая незнакомой прежде болью, она размышляла:

«Он так сильно любит их, смотрит на нее, держит за руки сыновей... Не думаю, что ему есть до меня дело, хотя пять минут назад он меня так нежно гладил и целовал... Ах, к счастью, я не сказала, что люблю его... Но люблю ли я его?.. Не знаю, в любом случае мне больно, а я еще слишком молода, чтобы страдать из-за мужчины...»

Она с ненавистью посмотрела на мать и Макса:

«Это все из-за них... Как я ненавижу его, я бы хотела его убить! — по-детски думала Элен, наблюдая за Максом. И вдруг ее озарило: — Какая же я глупая... Ведь я могу запросто отомстить... Я сумела понравиться Фреду Рейсу, за которым бегают все женщины... Макс — всего лишь мужчина... И если я захочу... О Боже, убереги меня от этого соблазна. Однако она это заслужила... Моя бедная мадемуазель Роз страдала из-за них... Простить? Во имя чего?.. Да, я знаю, Бог сказал: “Аз воздам”. Ах, будь что будет, я не святая и не могу ее простить! Погоди, погоди, ты у меня попляшешь! Ты еще поплачешь, как плакала я! Ты меня не научила доброте и прощению! Да ты меня ничему не научила, кроме как бояться тебя и хорошо вести себя за столом! Как же я ненавижу все это, я так страдаю, мир такой злой! Погоди, погоди, старушка моя!»

Лампа отбросила последний луч света и погасла. Мужчины, бранясь, махали зажженными сигаретами.

— Ну вот, не осталось ни капли керосина, на кухне тоже пусто...

— Я знаю, где лежат свечи, — сказала Элен.

Она отыскала две; одну из них поставили между игроками, другую на пианино, чтобы в гостиной, которую Элен не суждено было увидеть вновь, стало хоть чуточку светлее.

Дети дремали. Какой-то мужчина то и дело повторял:

— Пожалуй, нам бы лучше пойти и лечь спать, глупо тут сидеть... Что мы здесь делаем?

Но женщины с тревогой в голосе говорили:

— Посидим все вместе, так спокойнее...

Первые выстрелы раздались около полуночи.

Побледнев от ужаса, мужчины бросили карты:

— Ну, на этот раз...

Матери прижали к себе детей. Перестрелка то приближалась, то удалялась.

— Потушите свет! — раздался чей-то тревожный голос.

Несколько человек бросились задувать свечи. В темноте Элен слышала тяжелое прерывистое дыхание и вздохи:

— Боже мой, Боже мой, Господи Боже...

Она тихонько усмехнулась, ей нравились звуки выстрелов; тело ее трепетало от радости и дикого возбуждения.

«Как же они боятся, какие они все жалкие! А я не боюсь! Ни за кого не тревожусь! Мне весело, мне просто весело», — думала она, и стрельба, риск смерти превращались для нее в дикую, головокружительную игру. Ее захлестнуло ощущение собственной силы и какое-то злорадное веселье; ничего подобного она раньше не испытывала... Элен предчувствовала, что когда-нибудь ее любимый человек, ее ребенок отнимут у нее эту силу и, подобно остальным, она станет частью стада, которое в страхе жмется к родным. Все молчали. Матери кутали детей, полагая, что никто из них не доживет до утра. В темноте было слышно, как скрипят набитые золотом пояса; тихонько заплакал ребенок; плед старого Хааса упал на пол; он застонал и жалобно вздохнул; его старуха жена, опасаясь, что волнение и морозная ночь погубят больного, всхлипнула и притворно заворчала:

— Господи, нет мне с тобой покоя, бедный мой муженек...

Макс и Фред поехали в деревню за лошадьми. Наступало утро, а их все не было. Мадам Рейс спросила:

— У кого есть спиртное? Надо будет дать им выпить, когда они вернутся. Ночь-то морозная.

Она говорила мягким и спокойным голосом, как будто речь шла об обычной прогулке по полю. Элен пожала плечами.

«Бедная женщина! Неужели она не понимает, что они могут уже никогда не вернуться?» — подумала она.

Госпожа Хаас, позвякивая висевшими на поясе ключами, ушла в свою комнату и вскоре вернулась с бутылкой спирта. Мадам Рейс, взяв бутылку, поблагодарила ее. Когда кто-нибудь зажигал свечу, Элен замечала, что лицо ее было мертвенно-бледным.

«Она слишком сильно любит его, чтобы отчаиваться!» — подумала Элен, и в ее сердце просыпались запоздалые угрызения совести. — Если сильно любишь, смерти так легко не уступишь. Говорят, что любовь защищает. Даже если он не вернется, заблудится в снегах или в него попадет шальная пуля, она будет ждать его... Преданно... Возможно ли, что она ничего не заметила? Ах, а если она все давно поняла, ведь она, должно быть, уже привыкла... Только ничего не говорит. Она права. Конечно, Фред принадлежит только ей...»

Она взглянула на свою дрожащую от страха мать, которая с надеждой смотрела в окно, а госпожа Хаас тихо, с иронией говорила ей:

— Голубушка, ну зачем же так изводиться? Главное, ваша дочь рядом...

Элен казалось, что каждый из присутствующих невольно открывал ей свое сердце; она сидела на подоконнике посреди этой неразличимой в темноте толпы, болтала ногами и слушала ужасный гул нескончаемой перестрелки... Из страха, что пуля попадет в окно, все вышли из комнаты и расселись на лестнице, прижавшись друг к другу, как стадо овец. Кроме Элен в гостиной была только чахоточная девушка, которая неслышно вошла, села на табурет у пианино и принялась играть, едва дотрагиваясь до клавиш. Элен открыла ставни, и лунный свет разлился на клавиатуре и на худых руках, играющих искрометную, озорную мелодию.

— Моцарт! — сказала девушка.

Они ни о чем не поговорили и больше никогда не увидятся... Закрыв лицо руками, Элен слушала нежную, насмешливую мелодию, дразнящие смерть бойкие аккорды и упивалась пьянящим чувством — быть собой, Элен Кароль, «сильнее и свободнее всех»...

Утром ее позвали, лошадей уже подогнали к дому.

— Всем места может не хватить! — сказал Рейс. — Сначала женщины и дети.

Но женщины запротестовали:

— Нет, поедем все вместе...

Белла взяла Макса за руку: