Виновник торжества

За последние две минуты пять раз поразили кольцо из-за дуги! Фантастика!

— Видно, вы большой любитель баскетбола. Анализируете игру прямо как спец! Сами играете?

— Да есть немного, любитель. Раз в неделю играем с ребятами из прокуратуры.

— В нападении или в защите?

— У меня лучше в защите получается. У нас есть один игрок, майор, невысокий, сухощавый, сутулый, крыть практически совсем не умеет, рост не позволяет. Но дальний бросок у него — фантастический. Процентов девяносто попаданий.

— Вот это да! Дайте его нам! — пошутил Ершов.

— Самим нужен!.. Кстати, а у вас какой рост?

— Да всего ничего — два метра четыре сантиметра. У нас человека четыре выше меня.

— А на праздники тоже уезжаете на игры?

— Когда как… На Новый год дома были, зато на Рождество в Португалию летали. Они же католики, у них Рождество двадцать пятого декабря.

— А на Восьмое марта? Жену удалось поздравить?

— Какое там… Она привыкла, не обижается. Мы в Италии были. Я ей оттуда подарков навез, здесь цветы купил, мы вернулись пятнадцатого марта. Вот тогда и отметили.

— А на майские?

— Дома были, с украинцами встречались. С ними болельщиков понаехало — мы даже удивились. Вроде бы и страна бедная, жалуются, а на трибунах сидят со своими желто-блакитными флажками, размахивают, орут: «Бей москалей». И за что они нас так не любят? Мы же никогда не кричим: «Бей хохлов!» Глупость какая-то…

— Приятно было с вами познакомиться. — Турецкий встал, собираясь уходить.

— А вы же у меня ничего не спросили.

— Все, что хотел, уже узнал.

В комнату зашли детишки. Девочка тащила братца за руку, он покорно плелся за ней следом.

— Как тебя зовут? — спросил на прощанье Турецкий, обращаясь к девчушке.

— Доченька.

— А тебя? — cмеясь, наклонился Турецкий к ее братцу.

— Мальчик.

Отец расхохотался и погладил обоих по разлохмаченным волосам.

Глава девятая Новая жертва

После третьего урока в ненавистном 5 А Аля зашла в учительскую. Настроение было безнадежно испорчено. Какое счастье, послезавтра конец учебного года и она не увидит пятиклассников до осени. В учительскую зашла «физичка» Тамара с классным журналом под мышкой. Поставив его в ячейку с надписью «7 Б», она понимающе спросила:

— В 5 А была?

— Уроды, — только и ответила Аля.

— Я сама их терпеть не могу. Ну и класс! Сборище гаденышей… Мне еще такие не попадались.

— А мне тем более.

Аля работала первый год, и когда ей к двум девятым, двум десятым и одному четвертому классам через неделю после начала учебного года добавили еще и 5 А, она не очень обрадовалась. Нагрузка и так была немаленькая, одних тетрадей сколько проверять, а тут совершенно неуправляемый класс. За неделю своей педагогической практики она о нем уже успела много чего узнать, с сочувствием выслушивая жалобы учителей. И радовалась, что сия чаша минула ее. Потом она догадалась, что путем каких-то скрытых интриг этот класс ей просто спихнула пожилая учительница Крауз Людмила Михайловна. Той оставалось до пенсии доработать два года, и она хотела их дожить без нервотрепки.

Когда Аля впервые зашла в этот трижды проклятый класс и в течение пятнадцати минут безуспешно пыталась докричаться до этих невменяемых маленьких гаденышей, как она их про себя назвала, в какой-то момент поняла всю тщетность своих усилий. Она выскочила из класса и, едва успев вбежать в учительскую, как в спасительную гавань, тут же разразилась душившими ее рыданиями. Пожилой учитель Мечислав Теодорович стал ее утешать, обняв одной рукой. Вместо левой у него был протез, о котором Аля потом много интересного понаслушалась. А в тот момент она была рада, что нашелся хоть кто-то, кто принял ее обиду и разочарование близко с сердцу. Аля работать в школе мечтала класса с третьего. Ребят из девятых и десятых она уже успела полюбить. Они были ей почти ровесники и приняли как старшую подругу. Им очень нравилось, что учительнице у них всего девятнадцать лет.

— Что же вы такая молоденькая? — недовольно сказала директриса школы, принимая ее документы. — Когда вы успели закончить институт?

— А я в школу пошла в пять лет, в пятнадцать закончила. В институт сразу поступила, в девятнадцать диплом получила, — оправдывалась уязвленная ее недовольным тоном Аля.

— И куда надо было так спешить, — проворчала директриса. — Я имею в виду твоих родителей.

— А им девать меня было некуда. Брат пошел в школу, заодно и меня отправили. Он старше меня на полтора года. Мама его когда готовила к школе, я всегда рядом сидела, читать-писать научилась. Вот мама с папой и решили — в саду мне уже делать нечего.

— В институте училась хорошо, — удовлетворенно констатировала директриса, изучая диплом с оценками. — Хочешь в старшие классы?

— Конечно, мне с ними интересно будет.

— И четвертый дам, будешь там классной руководительницей.

А через неделю ей впарили этот злосчастный 5 А. Крауз еще долго подлизывалась к Але, все-таки какие-то остатки совести у нее нашлись. Понимала, что за подарок благодаря ей получила совсем неопытная выпускница пединститута Аля Скороход. Даже приглашала ее несколько раз в гости, и Аля из вежливости принимала приглашение, но потом, находя какой-нибудь благовидный предлог, ходить перестала. Она утомилась выслушивать жалобы Крауз на школьного военрука, с которым та на старости лет вдруг вздумала связать свою судьбу. Военрук, здоровый мужик лет сорока пяти, был одинокий и неухоженный. И когда Людмила Михайловна стала его подкармливать, сначала угощая его пирожками домашней выпечки, потом принося ему в литровых банках всякую снедь, он, не избалованный женским вниманием и будучи по натуре человеком довольно примитивным, соблазнился ее хозяйственностью и таки прибился к ее берегу. Некоторое время они вели совместное хозяйство, он ездил с ней на дачу, окучивал ее сад-огород. Она расщедрилась и даже купила ему для дачи мотоцикл, а к нему новые ботинки. Вот с обуви все и началось.

— Представляешь, Аля, этот паразит в новых ботинках копает огород! — возмущалась она. — Извозил их в грязи, изгваздал, будто не понимает, что новую обувь надо беречь.

— Так это же теперь его ботинки, — робко пыталась защитить военрука Аля, хотя это было ей все равно.

— Обувь куплена на мои деньги, будь любезен — береги их! Он же мой труд не уважает, — возмущалась Крауз теперь уже тому, что Аля ее не поддерживает.

— Но огород-то он ваш копает! — не сдавалась Аля.

— И огород мой, и туфли мои, и мотоцикл мой. Мы уже три месяца вместе, а он нитку в дом не принес!

А когда в военруке однажды взыграла кровь и он завел шашни в соседнем садовом товариществе с какой-то молодкой, к которой к тому же ездил на купленном Крауз мотоцикле, разгневанная Людмила Михайловна отлучила его и от дачи, и от дома, и мотоцикл отняла. Ботинки он заносил к той поре так, что она на них уже не позарилась. Весь педколлектив был свидетелем семейной драмы, результат которой во всей красе отразился на лице Крауз: ее глаза в любой момент могли наполниться слезами, и еще не факт, что она умела совладать с ними в ответственный момент, например на уроке. Губы она стала красить так небрежно, что помада всегда оставалась на зубах, и в те редкие моменты, когда она улыбалась, становилось немного страшновато. «Улыбка вампира», — однажды сказала шепотом на ушко Але молодая учительница химии Таня Стеблева, и обе понимающе переглянулись, пытаясь скрыть улыбки.

Дело вроде было житейское, но бедный военрук Петренко загремел в психушку. Никто не знал, как он там оказался, но когда через два дня бесплодных поисков его все-таки обнаружили в психбольнице, все разом успокоились. Мужик под присмотром, слава богу, могло закончиться гораздо хуже. Все-таки он сразу лишился всего — и уютного дома, и дачи, и мотоцикла, и самой Крауз, да и молодки тоже. Попробуй смирись с такими лишениями. К счастью, разумом он повредился не окончательно. Когда Аля по своей душевной доброте пришла навестить коллегу и его выпустили под ее ответственность в небольшой садик при больнице, он, сидя на солнышке и жмурясь от удовольствия, вполне разумно распоряжался: