Виолончель

Егор резко рванул ворот футболки, и она, не выдержав, лопнула по шву. Но он этого не заметил, а лишь простонал, как раненый зверь:

– За что? За что мне это, боже? Зачем мне эта мука невольного изгоя и разумного безумца? Зачем? Я же рождён для сцены, а не для суфлёрской будки! Я хочу жить, а не наблюдать, как живут другие….

Егор резко сдал коляской назад и, разворачиваясь, задел футляр виолончели. Футляр немного накренился, но не упал, лишь внутри него что-то гулко простонало и стукнуло. «Струна лопнула, вероятно…». Он посмотрел с сожалением на футляр и хотел продолжить движение, но, вновь заметив запылённость его, отправился на кухню за салфеткой. Вернувшись, протёр влажной тканью чёрный кожаный футляр. Критически осмотрел и, порадовавшись вернувшейся яркости кожи, открыл его. Скрутившаяся спиралью струна вызвала лёгкий оттенок досады, отчего Егор хотел уже захлопнуть футляр, но в последний момент передумал, извлёк инструмент и отвёз к столу. Положив его на столешницу, поехал в спальню и начал рыться по ящикам комода.

– Ну, были же запасные струны! Привозил же! Были! Куда она вас запихала, как ненужный хлам?!

Наконец необходимая струна была найдена, и Егор принялся реанимировать голос своей виолончели. Больше года она безмолвствовала. Больше года! Он и сам не мог поверить, что не прикасался к инструменту так долго. Поставив струну на место, уже хотел убрать виолончель в футляр, но в это время солнце, проглянувшее из-за туч, осветило его комнату, и инструмент блеснул струнами и лаком изящного тела. Егор посмотрел на окно и сквозь него в небо с разбежавшимися облаками – синева небес живительной свежестью впитывалась в его израненную душу. Невидимое за стеной солнце, отражаясь от оконных стёкол дома напротив, сверкало ярким пятном на потолке комнаты.

– Надо тебя, милая, настроить. И… давай немного поговорим.

Произведя настройку инструмента, взял смычок и провел по струнам – раздался бархатистый резонирующий голос, радостным эхом промчавшийся по квартире. Егор прислушался к звуку и тишине, оставшейся после него, и вновь провёл по струнам, пробуя голос виолончели. Зазвучала полная грусти и печали мелодия о потерянной любви и забытой радости, о горести расставаний, о горечи жизни без тепла любимых рук и глаз. Егор и виолончель, слившись в единое целое, пели Адажио Алесандро Марчело. На мгновение Егор остановился, кистью руки со смычком вытер слёзы, наполнившие глаза, глянул в окно – в синеву неба с белым облаком, выползающим из-за соседнего здания, и вновь полилась мелодия. Вновь виолончель пела в его руках. Слёзы капали на инструмент, но виолончелист уже не замечал их, полностью погрузившись в стихию заполнившего его душу и тело чувства. Он – страдал, виолончель – пела. Стены квартиры, мебель и утварь, впитывая вибрации мелодии, оживали – тепло полилось по дому. И на мгновение всё стало, как прежде – прекрасно. Мир прекрасен, когда душа поёт песнь радости, мир прекрасен, когда душа вновь становится радостным и беззаботным ребёнком, когда она отрывается от рутины бытия и голубем парит в синеве небес.

Мелодия закончилась, музыкант сидел, не шевелясь, безвольно опустив руку со смычком и повесив обессиленно лохматую, нечёсаную голову. В квартире опять воцарилась тишина. Егор встрепенулся и принялся укладывать инструмент в футляр.

– Спасибо тебе, родная, спасибо. Порадовала! Мы ещё поживём, поборемся…, мы ещё попоём с тобою.

Жизнь играет с нами в прятки

ДЕНЬ.

КВАРТИРА СВИРИДОВЫХ.

Егор, по своему обыкновению, сидел у окна и изучал мир за окном – такой близкий и знакомый, и такой уже чужой и равнодушно отстранённый от таких как он, лиц, потерявших некие общедоступные свойства и возможности. Мир, где легко и просто то, что ему, Егору, уже недоступно, и потому он вынужден приспосабливаться к новым условиям бытия. Но ни сознание, ни душа не хотели смиряться с необратимостью, не хотели принимать новые условия жизни как данность и неизбежность. Разумом Егор понимал, что если ситуацию не принять такой, как есть, то и новый мир не примет его и не пропустит в среду старого, переосмысленного и переоценённого, но до боли родного мира. Вселенский Разум, как шахматист, играющий сам с собой, где побеждает Бог – белыми, где побеждает Дьявол – чёрными. А человек – фигура, наречённая на ту или иную роль в пределах игры, её правил и поля. Всему дано свое место и своя малая крупица смысла. Но, не познав её, пешка так и останется пешкой. Рафинируя восприятие, недопустимо забрызгивать грязью рядом идущего. Каждому свое…, но, изменяя себя, невозможно не изменять мир. Иначе познание умрет вместе с телесной оболочкой. Аскетизм и самоозарение йогов – пусты, если не делиться искрой своего знания с ближним, не облагораживая и не ведя его за собой. Иначе всё – пустая игра, бессмысленная потеря времени и сил…. Жизнь – это экзамен на любовь, а любовь – ажурная ваза из тонкого и хрупкого стекла. Чем тоньше и изящней вещь, тем больше в нее вложено, тем более она хрупка, тем больше она заслуживает к себе бережного отношения и внимания. Постигая знак неравенства, понимаешь – гордыня и непрощение – это сумрачный и туманный элемент того, чего много и что призвано, играя на контрастах светлого и темного, злого и доброго, игрой разрушать Любовь и то светлое, что есть в этом мире. Гордыня – игра в иллюзию своего превосходства…. «Да, дилемма! На двух стульях не усидишь и, налево и направо одновременно не пойдёшь, а топтание на пороге – пусто. Пусто так, как может быть пустым проходное место – все идут, спешат, всё движется, но мимо тебя, и ты здесь на пороге – лишь досадная помеха, неудобное препятствие на их пути. Надо решаться уже на что-то… Надо искать свой новый путь. Старый – замело пылью прошлого».

Внимание Егора привлекла пара внизу, на остановке на противоположной стороне улицы. «Его» он заприметил уже давно – сложно не обратить внимание на человека, стоящего с букетом цветов на остановке и пропускающего маршруты. «Она» появилась за его спиной как бы из ниоткуда. В это мгновение он всматривался в людей, выходящих из подошедшего автобуса. Девушка его, вероятно, окликнула – он резко обернулся к ней. Она эмоционально жестикулировала, что-то говоря ему… Молодой человек протянул ей цветы. Девушка их приняла, наклонила голову, вдыхая аромат, и… неожиданно ударила букетом дарителя, затем, бросив остатки букета в молодого человека, развернулась и пошла прочь. До тех пор, пока она не затерялась в толпе, парень бездвижно смотрел ей вслед, и лишь затем, склонившись, начинал собирать изломанные и разбросанные цветы. Прохожие идут мимо, обтекая его; ждущие автобус или маршрутку сохраняют полный нейтралитет в связи с произошедшим, будто и не были свидетелями сцены, будто всё вокруг «не их дело». Мир безучастно живёт дальше. Он, собрав цветы, уходит в противоположную сторону. Егор пытался его отслеживать, но вскоре толпа поглотила силуэт парня, как и ранее девушку.

«Мы выбираем, нас выбирают – как это часто не совпадает. Я за тобою следую тенью, я привыкаю к несовпаденью…». Строки старой песни зазвучали в памяти, наполняя душу печалью и тревогой. «Что это было внизу? Акт возмездия за неверность или пустой каприз избалованной кокетки? Да…, вероятно, нам никогда не понять вас, вам никогда не понять нас. Живём на планете, как два разнополярных вида сапиенса, с разным типом мышления и логики, с разным пониманием происходящего вокруг и, соответственно, с разными ценностями. Ни вам, ни нам этого не изменить, а потому, дорогие мои… – Егор не заметил, как начал проговаривать свои размышления вслух, – надо принимать то, что дарит жизнь. Принимать как есть, не пытаясь редактировать в своём воображении. Мы лишь персонажи в этой пьесе, а не авторы. Знаю, принимать сложно. Так же сложно, как и мне сложно принять мою действительность. О, как это сложно – никого не винить, а просто принимать как факт».

Егор вспомнил о невскрытом письме Элеоноры. «Готов ли я прочесть то, что там, не виня, не обвиняя её? Готов ли я принять ещё один пинок судьбы?» С сомнением покачал головой. «Нет, не готов. Пока не готов… Мне надо выбраться из квартиры…, срочно на улицу, в потоки жизни, текущей по улицам города». Он посмотрел на индикатор зарядки инвалидного кресла – полон. «Тогда – в путь!» Заехал в спальню – надел спортивную куртку. В прихожей обул кроссовки. Егор давно приноровился обуваться сам, приспособив для этого кусок нержавеющей трубы – пропуская её под сгибом колена одной ноги, приподнимал трубу и укладывал её на подлокотники кресла, и обувал ногу. Точно так же поступал и со второй ногой.

Взяв ключи из ящика тумбочки подле зеркала, захлопнул входную дверь квартиры и вызвал лифт. Тот не заставил себя долго ждать и уже через мгновение, клацнув, разверз свой зев. Сердце учащённо билось: почти год он не покидал стены этого дома и впервые вышел на прогулку один.

Вот и первый этаж. В подъезде никого. Самостоятельно отстегнул от перил пандус, когда-то именно для него смонтированный здесь, аккуратно съехав, вернул его на место. В это время щелкнул замок, и дверь подъезда распахнулась – женский силуэт в светлом солнечном прямоугольнике.

– Будьте любезны, придержите дверь – я выберусь из этого опостылевшего мне склепа.

– Не обожгитесь! На улице сегодня солнечно.

«Юмористка…». Улица обдала шумом, чириканьем воробьиной стайки, скачущей по кустам у подъезда, потоком солнечного света и тепла, упавшего, как жаркий поцелуй, на щёку Егора.

Философия новой жизни

ПРЕДВЕЧЕРНЕЕ ВРЕМЯ.

НАБЕРЕЖНАЯ ВОЛГИ.

Бодро скатившись по асфальтированному околоподъездному пандусу, кресло Егора устремилось вдоль дома – мимо подъездов, скамеек и клумб, мимо детских игровых площадок и автомобильных запруд, перекрывающих пешеходные дорожки. Егор направлял свою коляску бесцельно вперёд – просто радуясь свободе, весеннему теплу и незнакомым лицам людей. Атмосфера города обдавала подзабытыми ароматами улицы: цветов на клумбах, зелёной травы, влажной земли, яркими шлейфами женских духов и автомобильных выхлопов. Егор понял: он очень хочет увидеть реку. Её просторы, волну, отражения облаков в плавно текущих водах. Явственно почувствовал запах волжских вод и их прохладную свежесть. Душа, закованная в стенах квартиры, рвалась к воде, к свободе и вневремению, к воде, уносящей все наши печали и дарящей радость блеском волн и отражением небес. «Издалека долго течёт река Волга…, течёт река Волга, конца и края нет…» – мелодия этой песни всё настойчивее и настойчивее зазвучала в его голове.

Маршрут менять не пришлось – неосознанно он двигался в сторону набережной Волги. Перекрёсток, переулок, а вот и улица, распахивающая вид на Волгу. Старые дома, затенённые деревьями, отдалённый шум автомобилей, и, как свет в конце тоннеля, приближающийся вид на набережную, на блеск воды и сияние неба в кружеве белых облаков.

Егор пересёк проезжую часть, нашёл место, где было возможно преодолеть бордюр, и отправился вдоль чугунных ограждений и скамеек к фонтану, белыми арочными струями и слышимым водопадом манящему к себе прогуливающихся горожан. Вокруг толкотня – бегают дети, проскальзывают скейтбордисты и велосипедисты. На набережной идёт бойкая торговля мороженым, сахарной ватой, воздушными шарами и флажками. Егор, отвыкший от суеты и шума, давящего со всех сторон, растерялся и, не понимая, как ему встроиться во всё происходящее, отъехал к чугунному ограждению набережной. Выбрав свободное место, поставил коляску чуть наискосок, заняв позицию наблюдателя. Справа – река, слева – фонтан и толчея, впереди – аллея, сливающаяся с силуэтами гуляющих людей.

Мимо текли ручейки и потоки праздной публики, над шумом и гамом весенней толчеи густо и смачно растекались редкие гудки теплоходов, стоящих невдалеке у причалов. Туристы прогулочных лайнеров легко узнавались по-летнему, каютно-палубному наряду – лёгкие тапочки, шорты, майка и, как правило, фотоаппарат. Егор всматривался в окружающий мир, ранее практически недоступный из-за плотного гастрольного графика, а после аварии… из-за потери интереса ко всему, что вне его страдающей души. Этот мир распахивался перед музыкантом, как ярмарочный балаган, как карнавал праздности и безудержного веселья. И Егор пожалел, что не находил в себе сил выйти к людям раньше. Как наверстать упущенное, как нарадоваться единению с окружающими, чтобы забыть сумрак добровольного заточения? Егор не находил ответа на свой вопрос. Ему припомнилась фраза, когда-то слышанная: «Делай, что должен, и будь, что будет». Около него остановились две девочки с одним облаком сахарной ваты – они с невероятным удовольствием отщипывали по кусочку и при этом восторженно делились впечатлениями о покатушках на речном трамвайчике и электропоезде, кружащем в районе большого фонтана. Их удовольствие и азарт от выщипывания сладкой ваты передались и ему, и он стал высматривать, где продают продукт радости. Найдя автомат для изготовления ваты, заметил возле аппарата и прилавка с игрушками и надувными шарами парня в дорогущем быстроходном инвалидном кресле-коляске. Молодой мужчина был без ног и левой руки, при этом он ловко справлялся со всем одной правой, не забывая улыбаться покупателям и втягивая их в разговор. Позитив этого человека был таким притягивающим, что, проведя некоторое время за наблюдением, Егор решил подъехать купить ваты и пообщаться с бойким одноруким продавцом. Лавируя меж прохожими, он остановился возле автомата с ватой, где хозяин прилавка в это время ловко накручивал белые нити сахара. Рассчитав юного покупателя, однорукий посмотрел на Егора.