Виргинцы (книга 1)

Капеллан был очень тронут тем, что Гарри вернул ему лошадь, и почувствовал к юному виргинцу искреннее расположение.

– Видите ли, сэр, - объяснял он, - я живу в мире и должен поступать, как поступают все. Мне живется не очень-то легко, мистер Уорингтон, и я не моту быть щепетильнее тех, с кем имею дело. Video meliora, deteriora sequor {Вижу лучшее, но следую худшему (лат.).}, как мы говаривали в колледже. У женя есть сестричка, - она учится в пансионе неподалеку отсюда, - и раз я слежу за своим языком, когда разговариваю с моей маленькой Пэтти, и от других требую того же, то должен сделать столько же и для вас.

Капеллан не скупился на похвалы Гарри в беседах с его тетушкой, старой баронессой. Ей доставляло удовольствие слушать, как хвалят ее племянника. Она отдавала ему всю любовь, на какую была способна; ей нравилось его общество, его красота, его мужественные манеры, краска застенчивости, так легко заливавшая его щеки,. нравились его ясные глаза, его юношеский басок. Его здравый смысл и простодушие постоянно развлекали ее. Будь он умен, учен или остроумен - будь он не таким, каким он был, - он давно ей надоел бы.

– Нам надо подыскать ему хорошую жену, капеллан, - сказала она как-то.
– У меня есть для него кое-кто на примете. Мы должны помочь ему утвердиться здесь, - ведь теперь ему будет непереносимо вернуться к своим дикарям, да он уже и не сумеет ужиться с этой методисточкой, его матушкой.

Тема эта также очень занимала мистера Сэмпсона, у которого тоже была на примете жена для Гарри. Вероятно, в Каслвуде у него были еще разговоры с милордом, который, как мы слышали, выразил намерение наградить своего капеллана хорошим приходом или еще чем-нибудь стиль же доходным, если бы тому удалось споспешествовать желаниям его сиятельства касательно замужества леди Марии. Сэмпсон был готов всеми силами помочь этой благородной девице, озабоченной поисками мужа, и теперь он старался разобраться, как обстоят дела, чтобы в нужную минуту пустить в ход свое влияние.

Сэмпсон был очень приятным собеседником, и уже через несколько часов они с молодым виргинцем сошлись очень коротко. Священник был наделен веселым характером, прекрасным аппетитом и добродушием, же отличался большой разборчивостью и чуждался ханжеских душеспасительных нравоучений, но при этом тщательно избегал легкомысленных и вольных разговоров, которые могли быть неприятны его молодому другу, - возможно, он совестился посвящать своего ученика в тайны, им самим, увы, слишком хорошо постигнутые, и он ограничивался, так сказать, второстепенными секретами. Для Гарри Сэмпсон был только веселым, находчивым и неутомимым товарищем в развлечениях, всегда готовым принять участие в пирушке, в любом состязании, в петушиных боях, в карточной игре или верховой прогулке, но его речи были пристойны, и он старался доставить удовольствие молодому виргинцу, а не свести его с пути истинного. И в этом капеллан преуспевал: он обладал не только природным умом, то и плотским жизнелюбием, а также не только богатым опытом в лизоблюдстве, но и истинным призванием к этому занятию, которым он снискивал себе хлеб насущный с ранней юности - с тех самых пор, как он был принят в колледж служителем и начал изыскивать способы преуспеть. Когда мы выше заметили, что блюдолизы теперь перевелись, это была лишь саркастическая шутка. Без сомнения, и ныне множество людей следует призванию Сэмпсона более того, родители отсылают маленьких мальчиков в пансионы с соответствующими наставлениями, и там они в самом нежном возрасте начинают обучаться лизоблюдству. Только лесть теперь стала не столь явной, как сто лет назад. У молодых людей и у старых есть свои прихлебатели и льстецы, во они держатся с фамильярностью равных, занимают деньги, блюда лижут, только когда этого никто не видит, и разгуливают под руку с великим человеком, называя его просто по имени, без всяких титулов. В те добрые старые времена, когда Гарри Уорингтон впервые посетил Европу, прихлебатель не позволял себе ни малейшей фамильярности, открыто пресмыкался перед своим патроном, именуя его так в разговорах с другими людьми, выполнял его поручения - любые, какие только могли прийти патрону на ум, - называл его "сэр", садился в его присутствии, только когда его приглашали сесть, и льстил ему ex officio {По долгу службы (лат.).}. Мистер Сэмпсон, нисколько не стыдясь, именовал Гарри своим молодым патроном - юным виргинским вельможей, которого поручил его заботам другой его благородный патрон, граф Каслвуд. Он гордился тем, что может появляться на людях вместе с Гарри в качестве его смиренного служителя, рассказывал про него сотрапезникам за табльдотом, отдавал распоряжения поставщикам Гарри, от которых, будем надеяться, ему перепадала некоторая толика в благодарность за рекомендацию, и вообще исполнял обязанности адъютанта - как исполнял бы некоторые другие, буде наш юный джентльмен потребовал бы их от услужливого священника, который уже столько раз с величайшей радостью играл роль ami du prince {Друга принца (франц.).} при многих молодых вельможах. Приходится сознаться, что далеко не все знакомства, которые завел мистер Уорингтон со времени своего прибытия в Англию, были очень удачными.

– Какую репутацию создали вам здесь, сэр!
– сообщил мистер Сэмпсон своему патрону, вернувшись из кофейни.
– Мосье де Ришелье - ничто в сравнении с вами!

– При чем тут мосье де Ришелье? Я в жизни не бывал на Минорке, - заявил бесхитростный Гарри, ничего не знавший о победах, которыми этот французский герцог прославился у себя на родине.

Мистер Сэмпсон рассеял его недоумение. Хорошенькая вдовушка миссис Пэтчем, только что приехавшая на воды, без всякого сомнения, потеряла голову из-за мистера Уорингтона: ее вчерашнее поведение в курзале - верное тому доказательство. Ну, а про миссис Хупер известно всем - олдермен увез свою супругу в Лондон только по этой причине. В Танбридже ни о чем другом не говорят.

– Кто это выдумал?
– вскричал Гарри в негодовании.
– Дайте мне встретиться с этим негодяем, и я его обличу!

– Ну, я побоялся бы указать вам его, - со смехом ответил мистер Сэмпсон.
– Ему, наверное, не поздоровилось бы.

– Какая гнусность - чернить так репутацию женщин... да и мужчин тоже, продолжал мистер Уорингтон, в бешенстве расхаживая по комнате.

– Это я им и сказал, - объявил капеллан, печально покачивая головой с самым серьезным и возмущенным видом, хотя на самом деле он и не думал сердиться, когда в его присутствии Гарри приписывали такого рода шалости.

– Повторяю, это гнусность - чернить людей, как это принято здесь. У нас в Виргинии подобный сплетник скоро лишился бы ушей, а перед самым моим отъездом трое братьев застрелили мерзавца, который посмел злословить о их сестре.

– Негодяй получил по заслугам!
– вскричал мистер Сэмпсон.

– Они уже успели распустить обо мне клевету, Сэмпсон, - обо мне и бедняжке французской танцовщице.

– Слышал-слышал, - отозвался мистер Сэмпсон, скорбно вытряхивая пудру из парика.

– Гнусность, верно?

– Неслыханная гнусность!

– И то же самое они говорили про лорда Марча. Мерзость, верно?

– О, несомненно!
– поддакнул мистер Сэмпсон, сохраняя на лице невозмутимую серьезность.

– Просто не знаю, что было бы, дойди эти россказни до ушей матушки. Они разбили бы ей сердце - право, разбили бы. Да всего за несколько дней до вашего приезда сюда мой друг полковник, мистер Вулф, сказал мне, какие чудовищные ходят обо мне сплетни. Боже великий! Неужто они верят, будто джентльмен с моим именем, уроженец моей страны способен... Я - соблазнитель? Почему бы не назвать меня заодно конокрадом или грабителем с большой дороги? Клянусь, если кто-нибудь посмеет при мне сказать что-либо подобное, я отрежу ему уши!

– Мне приходилось читать, сэр, что турецкому султану иногда присылают засоленные уши целыми бочками, - со смехом заметил мистер Сэмпсон.
– Если вы начнете отрезать все уши, которые слышали сплетни про вас или про других людей, вам не напастись для них корзин!

– И пусть, Сэмпсон! Я не дам им спуску - ни одному мерзавцу, который посмеет сказать хоть слово в поношение благородной дамы или джентльмена! воскликнул виргинец.

– Если вы прогуляетесь у источника, то соберете богатый урожай ушей. Я только что оттуда - там бушует настоящая буря сплетен и злословия. И вы можете наблюдать nymphas discentes {Ученых нимф (лат.).} и aures satirorum acutas {Острые рога сатиров (лат.).}, - объявил капеллан, пожимая плечами.

– Может быть, все это и так, Сэмпсон, - ответил мистер Уорингтон, - но если я услышу, как кто-нибудь чернит меня, я его проучу! Помяните мое слово.

– Мне будет очень его жаль, сэр, потому что ему придется несладко, ведь я знаю, что вы держите свои обещания.

– Не сомневайтесь, Сэмпсон. Ну, а теперь не пойти ли нам пообедать, перед тем как отправиться на чай к леди Тузингтон?

– Вам известно, сэр, что я не в силах устоять ни перед колодой карт, ни перед бутылкой, - ответил мистер Сэмпсон.
– Давайте начнем с последней, чтобы кончить первой.
– И оба джентльмена отправились в свою излюбленную ресторацию.

В том веке винопитие было куда более в ходу, чем в наши благонравные времена, и молодой виргинец после прибытия в его родные края армии генерала Брэддока почувствовал большой вкус к этому занятию и охотно наполнял свой бокал и провозглашал тосты, узнав от офицеров, что человек чести не отказывается ни от тоста, ни от вызова. Поэтому Гарри с капелланом спокойно и усердно попивали бордо, поднимая каждый бокал, по безыскусственному обычаю тех дней, за здоровье какой-нибудь дамы.

Капеллану по какой-то своей причине очень хотелось узнать, как обстоят дела между Гарри и леди Марией, - длится ли еще их роман или он подошел к концу, а к этому времени бордо уже достаточно развязало им языки и придало беседе то дивное красноречив, ту откровенность и дружескую непринужденность, которые дарит нам хорошее вино посла неблагоразумно обильных возлияний. О, благостные плоды аквитанских лоз! О, солнечные берега Гаронны! О; милые погреба Гледстейна и Морела, где покоятся пыльные бутылки! Неужели нам нельзя вознести благодарность за те радости, которыми мы обязаны вам? Или только одним поборникам трезвости разрешается вопить на площадях? Только вегетарианцам можно реветь: "Да здравствует капуста во веки веков!"? А нам, скромным винолюбам, нельзя воспеть хвалу возлюбленному нашему растению? Когда пьешь доброе бордоское вино, то рано или поздно достигаешь черты (я не говорю - "чарки"), за которой пробуждаются и обретают полную силу все благороднейшие свойства души, за которой начинает блистать свежейшее остроумие, за которой разум становится острым и всеобъемлющим, за которой сокровенные слова и заветные мысли вырываются из плена и резвятся на свободе, за которой нежнейшая благожелательность жарко жмет руку всем и каждому и робкая истина без покровов выходит из своего колодца и объявляет о себе всему свету. О, как под благодетельным влиянием вина пригреваем мы сирых и обездоленных! Как доблестно бросаемся мы на помощь обиженным! Перед лицом всех насосов, когда-либо качавших воду, я торжественно заявляю, что бутылка хорошего вина таит в себе минуту, которая, удайся ее удержать, навеки одарила бы пьющего остроумием, мудростью, храбростью, великодушием, красноречием и счастьем, но минута эта уходит невозвратно, и следующая рюмка почему-то бесповоротно губит состояние благодати. А утром голова трещит от боли, и мы уже не будем выставлять свою кандидатуру в парламент от нашего родного городка и не будем стреляться с французскими офицерами, непочтительно отозвавшимися о нашей стране, а когда в одиннадцать часов бедняга Джереми Диддлер является за вторым полусовереном, мы совсем больны и не можем его принять, и он уходит с пустыми руками.