Вирикониум

Он был сам не рад тому, что натворил. Зачем? Все эти нелепые игры с дворцовой стражей он затеял только потому, что был задет за живое и не желал ждать. Теперь он чувствовал себя подобно человеку, который, провалившись в яму на обычной улице, обнаруживает некий мирок — ловко, но не слишком успешно замаскированный. В своем новом подземном существовании он отказывается от привычных вещей и друзей. Он страстно жаждет спасения, но быстро находит, что больше не может влиять на ход событий; причина и следствие расходятся, как старые любовники, утомленные друг другом. Но Дело было не в том, что ему изменила сдержанность. Его удивляла еще и сдержанность дворца.

Былая спокойная красота, немного чопорная красота строгой упорядоченности, теперь дышала ледяным холодом. Казалось, чудовищные страсти обретают форму, заполняя все его пустоты. Что-то вторглось в коридоры, где с шелестом плавали сотканные из света невесомые скульптуры, в чьем смехе, древнем и непостижимом, не было ничего человеческого. Что-то сплетней бродило в холодных, отливающих перламутром закоулках, похожих на внутренности морской раковины, куда попадаешь неожиданно и непонятно как. Ковыляя в своей пыльной кожаной сбруе, карлик внезапно ощутил страшную усталость… и поддался ей, сам того не замечая. Огромная, как небо, она до сих пор напоминала о себе лишь неуловимыми полунамеками. Видения, явившиеся ему среди скал… Красно-волосый пьянчужка на рынке… Шаги в пустом коридоре… Звуки преследования на мгновение преобразились в странный сухой шелест, геометрия коридора обернулась рядом сухих, стерильных формул-скелетов, обступивших старого карлика. Он вдруг представил себя последним из оставшихся в живых на некоем судне, медленно вращающемся в бесконечной пустоте. В снастях запутались замороженные тела матросов, и их царственные лица смотрят в кормовые иллюминаторы…

«Я карлик, а не философ».

Гробец коснулся холодной стены, у которой стоял, и перевел дух. С тех пор как он вошел в альков, старая машина издавала мягкий, настойчивый, тихий шум, словно нуждалась в его помощи, чтобы достичь некоторого удовлетворения… интересно знать, каким образом. Теперь эти попытки совершенно неожиданно прекратились.

— Оугабо-ор-рундра! — прошептала машина. — Мо-орунга!

Она захихикала и выпустила странный луч света — даже не луч, а желтую световую пленку, похожую на крыло. Гробец-карлик высунул голову в проход и огляделся. В коридоре появилась фигура. Желтое обманчивое сияние искажало ее, и она казалась похожей на богомола со сложенными лапками. Карлик ждал. И вот богомол превратился в охранника — еще совсем мальчика, застенчивый, в кольчуге, покрытой черным лаком, и плаще цвета оловянной посуды. Новые сапоги звонко щелкали по истертым каменным плитам. На тонкой цепочке, охватывающей его шею, покачивался странной формы серебряный медальон…

Карлик попятился, ухмыльнулся и втянул голову. Со стороны могло показаться, что голова сидит на палке; кто-то убрал ее и она исчезла в стене коридора, залитого мягким шафрановым светом, куда шагнул ничего не подозревающий парнишка. По звуку шагов карлик понял, что мальчик проходит мимо, выждал, наверно, пятьдесят ударов сердца, а потом выскочил.

Машина разочарованно закудахтала у него за спиной.

Паренек шел из коридора в коридор, вверх и вниз по узким лестничным маршам, через покинутые залы — все время к центру дворца. Мерцающие столбики света что-то спрашивали у него, но он не обращал на них внимания. Не обращал он внимания и на вежливые просьбы старых машин. А за ним шел Гробец-карлик, усмехаясь, как смерть, руки — две связки костей… шел, чутко ловя звуки голосов, бочком огибая скругленные углы, сбавляя шаг на перекрестках и надеясь, что мальчик поможет ему понять, где стоит стража. Коридоры были холодны, как недобрые предчувствие, и в них обитала древняя скорбь. Здесь лестница уходила в темноту верхних ярусов «раковины»; там в переходах трепетал слабый отзвук шагов, возможно, сделанных в другие годы. К карлику возвращалась самоуверенность. Вскоре он начал играть с парнишкой: подбирался совсем близко, пока расстояние между ними не сокращалось до нескольких дюймов, делал непристойные жесты, корчил рожи, один раз даже коснулся полы его плаща — а потом снова отступал. Успех только подогревал его азарт. Он прятался в ниши и снова выскакивал, его голова, похожая на голову горгульи, снова и снова высовывалась из-за угла. Он передразнивал угловатую, чопорную походку мальчика, он старательно тянул носок и задирал подбородок. Карлик совсем забыл, что увязался за юным стражником только для того, чтобы незамеченным достичь покоев королевы, и вместо этого увлеченно издевался над ним.

Он спрятался за статуей. Тихонько захихикал. Мальчик оглянулся: никого. Он позволял себе шаркать ногами — получалось хуже, чем железом по стеклу. Он подражал голосам всевозможных тварей — правда, не слишком громко.

Он был везде и нигде — жестокая шарада. Паренек догадался. Он прибавил шагу, остановился, прислушался, оглянулся через плечо, рука лихорадочно стиснула рукоять новенького меча. Он не издал ни звука, боясь себя выдать, только глаза округлились, и белки блестели как яйцо, только что сваренное и облупленное.

Потом парнишка коснулся серебряного медальона в виде насекомого у себя на шее… и со всех ног припустил по коридору.

Гробец ограничился тем, что позволил ему снова услышать свой смешок. Их тени, слившись, бежали глубоко внизу, когда они пересекли высокий изящный мост, и разделились на перекрестке, где уже двести лет никто не проходил, только чтобы соединиться снова и в миг соединения исчезнуть в беззвучной вспышке пурпурного сияния, которое испускал какой-то допотопный экспонат.

Карлик расслабился. И вот, вышагивая, точно лилипут, каких любят держать при себе в качестве ручных зверьков южные принцы — не хватало только дублета, имитирующего петушиное оперение, и желтых чулок, — он внезапно оказался лицом к лицу со своей жертвой. Юному стражнику было довольно просто обнаружить у себя за спиной старого безумного карлика с ножом в скрюченной руке и странной ребячливой гримасой, искажающей и без того жуткую физиономию, чтобы испытать настоящее потрясение.

— Я… — Гробец посмотрел на свою руку. Он задавался вопросом, как долго он нес нож, не осознавая этого.

Мальчика трясло. Его глаза наполнились слезами. Потом он предпринял мучительную попытку вытащить меч.

— Не надо! — проговорил карлик. — Я не собираюсь…

Возможно, он объяснил бы, чего именно не собирается делать, если бы не услышал приближающийся топот ног, который доносился из коридора.

— Извини, — сказал он юному стражнику и пнул его пониже левой коленной чашечки.

Мальчик осел на пол и замер, глядя на своего мучителя снизу вверх, как раненый зверек. Гробец вытащил его новенький клинок из ножен и взвесил на руке, оценивая баланс. За неимением топора…

— Хлам, — сообщил он, отшвырнув меч на безопасное расстояние. — Заведи чем-нибудь поприличней, как только представится случай.

Он опустился на колени рядом с мальчиком, который даже не шевельнулся, чтобы остановить противника, приставил острие своего ножа к его горлу и взглянул в круглые безнадежные глаза.

— Что это у тебя на шее?

Но парнишка не мог произнести ни слова.

— Не бойся, — сказал Гробец. — Сделай одолжение.

Оба слышали, как приближаются шаги, и ждали.

Ждать пришлось недолго. По коридору шел Рожденный заново. Причудливые кроваво-красные латы указывали на принадлежность могущественному Дому, на черном плаще, который развевался у него за спиной, горел причудливо извитой желтый вензель. Дрожащее, как марево, сияние брони превращало воина в эфемерный образ, существующий лишь в воображении, возникающий и тут же пропадающий из Времени, которое нам известно. Забавные тупые шипы на плечах и удлиненные сочленения делали его похожим на некое ракообразное неизвестного вида. Он не носил шлема, на лице застыло выражение неприступности, и его спутники казались совершенно неподходящей компанией — включая его соплеменницу, мучительно тонкую, бритоголовую. Эта девушка двигалась неуклюже, словно никто до нее не использовал свое тело таким способом. На губах играла бессмысленная улыбка, и она тихонько напевала:

Мы покинем нынче Вегис,Фал-ди-ла-ди-я…

Рядом шли еще двое: грязный убийца из Низкого Города с походкой разочарованного хищника и физиономией испорченного мелкого аристократишки… и темная молчаливая фигура, похожая на труп, закутанный в расшитый плащ.

Гробец вскрикнул и уставился на них. Потом подался вперед, оторопело хлопая глазами.

— Кромис? — прошептал он.

Боль затопила его. Он забыл про мальчика и шагнул навстречу Галену Хорнраку… Конечно, это был он, угрюмый, как волк, нетерпеливый, обидчивый и вздорный, как девчонка, обнаруживший, что дворец, это древнее путало, не производит на него никакого впечатления — старое здание, не более того.

Карлик подошел и коснулся истерзанной металлической птицы, висящей у него на поясе вместо меча. Несколько секунд он разглядывал лицо убийцы, потом вздохнул. Просто отдаленное сходство. Стоило присмотреться — и становилось ясно: в этих чертах нет ничего, кроме мучительной дикости, которая никогда даже не проскальзывала в чертах поэта-героя. Карлик тряхнул головой и повернулся к Эльстату Фальтору.

— Извини, дружище. Просто показалось…

Фальтор рассеянно улыбнулся, глядя на него сверху вниз.