Вирус бессмертия

– Да, хорошо, наверное, – кивнула Машенька. – Мне давно хотелось, но я боялась. Я и сейчас боюсь… Мне самой знаешь как одиноко? – Машенька подняла на Павла огромные красивые глаза. – Дроздов очень строгий, не позволяет выходить из дому. Шпионы, говорит, завербуют, что тогда делать?

– Какие тут шпионы? – усмехнулся Стаднюк. – Сколько водки выпил Дроздов, выведают?

– Ты знаешь, что он выпивает?! – удивилась Марья Степановна. – Откуда?

– Пахнет от него. Как же не узнать?

– Он строгий, ох какой строгий! – прошептала Машенька. – Так что я долго не засижусь. Не дай бог, поймает!

– А я примету знаю, – сказал Пашка. – Если в одиночестве встречать Новый год, то весь год одиноким будешь.

– А если вдвоем? – печально посмотрела на него Машенька.

– С кем встретишь, с тем и проживешь, наверное. – Стаднюк пожал плечами и, внимательно посмотрев в глаза Марьи Степановны, заявил: – Хочешь, я тебе честно скажу, что думаю?

– Ну, да…

– Мне кажется, что если не сегодня, то завтра Дроздов меня убьет. И не будет у меня никакого года. Мне бы сбежать… Не поможешь?

Машенька охнула и покачала головой, глядя на Павла круглыми испуганными глазами.

– Во дворе у дверей особняка красноармеец с собакой. Он и меня-то не выпустит, а уж тебя и подавно.

– А окон что, во всем доме нет?

– Где есть, там решетки, – вздохнула Машенька. – Но даже если бы ты и выбрался – куда потом?

– Да куда угодно, все равно лучше, чем в гроб! – отчаянно воскликнул Павел. – Я же совсем еще молодой! Я… я и с девушкой никогда не был! Никогда!

– Ой, миленький! – всплеснула руками Машенька. – Как же так?

– Да вот, – нахмурился пленник.

Секретарша покачала головой, потом решительно сказала:

– Жаль, что у тебя так все получилось. Но убежать… Все равно ничего не получится.

Внизу хлопнула дверь.

– Это Дроздов! – встрепенулась Машенька. – Я побегу! Прости!

Совершенно неожиданно она чмокнула Павла в щеку и выскочила из комнаты, заперев за собой дверь.

«И то неплохо!» – подумал Павел с некоторой надеждой.

Дроздов разделся и, стоя в прихожей, позвал:

– Машенька!

Марья Степановна отдышалась от быстрого спуска по лестнице и вышла из гостиной как ни в чем не бывало. Румянец на ее щеках быстро сходил.

– Я здесь. – Она шагнула навстречу энкавэдэшнику.

– Как Стаднюк?

– Вы не будете на меня ругаться, Максим Георгиевич? – тихо спросила Марья Степановна. – Я ему еловую ветку занесла. Уж больно мне его жалко стало…

– Это ты брось! – рявкнул Дроздов. – Не хватало мне еще личных отношений в мое отсутствие. Ишь! Стоит на шаг отойти, начинаются шашни. Уже до поцелуйчиков, поди, докатились? А как же комсомольская совесть? Аморальщина сплошная!

– Да нет! Что вы! – воскликнула Марья Степановна, заливаясь краской. – Ничего такого, боже упаси!

– Смотри у меня! – Максим Георгиевич на всякий случай подержал секретаршу под прицелом немигающих глаз и резко перешел на другую тему: – Звонил кто-нибудь?

– Нет, но есть почта, – сказала Машенька и отступила к дверному косяку.

Дроздов, против обыкновения не сняв уличную обувь, направился в гостиную.

– От кого? – поинтересовался Максим Георгиевич, увидев на столе пакет.

– Его принес посыльный. Сказал, что Козакевич для вас переслал.

– Козакевич? – переспросил энкавэдэшник, устраиваясь на стуле и распечатывая конверт.

Из конверт выпала небрежная записка от Козакевича, а следом – аккуратно сложенный нелинованный лист бумаги, на котором было написано всего несколько слов, и праздничная открытка с изображением мамы и дочки, наряжающих елку.

Козакевич писал:

«Шульгина, сучка, не знала твоего адреса, поэтому письмо для тебя прислала мне. Еще, тварь, новогоднюю открытку приложила. За жену Сердюченко буду должен, там целое дело».

У Дроздова задрожали пальцы, он развернул лист бумаги и прочитал несколько строк, написанных неразборчивым медицинским почерком:

«Здравствуйте, не уважаемый мною Максим Георгиевич!

По Вашему запросу отвечаю, что интересующая Вас пациентка лишилась девственности в промежутке между моими осмотрами от 12 октября и 15 ноября прошлого года соответственно. На вопрос, при каких обстоятельствах это произошло, пациентка отвечать категорически отказалась.

Без малейшего уважения к Вам,

доктор Шульгина.

Прощайте!»

Руки Дроздова задрожали сильнее.

«Надо было мне с этого начинать! – со злостью подумал он. – Дураком надо быть, чтобы не заподозрить, что двоюродный брат с сестрой, живя в одной квартире без родительского присмотра, перепихнутся между собой, к обоюдному удовольствию. При таком стечении обстоятельств эксперимент можно смело считать провалившимся. Куб оказался не из базальта, а Стаднюк оказался развратником, а не девственником. Два необходимых условия не соблюдены. Все, теперь только бежать. Бежать, пока дерьмо не всплыло на поверхность».

– Машенька! – громко позвал он. – Принеси-ка мне спички и пепельничку.

Секретарша принесла то, что он просил, и снова исчезла за дверью.

Спалив все улики, Дроздов хотел позвонить Козакевичу, чтобы тот не проболтался Свержину раньше времени, но передумал. Козакевич со Свержиным почти не встречались, а если позвонить, то Козакевич может подставить его из какой-нибудь выгоды.

«Пусть он лучше думает, что никаких секретов у меня от начальства нет, – решил Максим Георгиевич. – Тогда они меня хватятся не раньше послезавтрашнего дня. К тому же в первый день нового года Козакевич работает, а Свержин по обыкновению напьется и будет мучиться с похмелья. Ему будет не до меня».

Оставалось разработать такой план бегства, который позволит внушить противнику, что он, Дроздов, является не беглецом, а жертвой Стаднюка.

«Идея Свержина о том, что Павел может превратиться в чудовище, дает для этого массу возможностей, – усмехнулся Максим Георгиевич. – Но основную роль будет играть милая Машенька. Она останется единственным выжившим, хоть и очень пострадавшим свидетелем. И при этом она будет совершенно честна. Но сначала надо обработать самого Стаднюка, нагнать на него такого страху, чтобы он, не задумываясь, при первой же возможности ударил женщину бутылкой по голове, только бы спасти свою шкуру».