Вишни на березе

«Пенсии, как, возможно, и сумы, никому не избежать», – изрек Семен перефразировав всем известную поговорку, поддержав, тем самым разгоревшиеся дебаты и переключился с одной насущной социальной проблемы в социальном государстве на другую – еще более насущную и так ему близкую по роду деятельности. Заклеивая конверт, он вспоминал «последнее слово» одного чиновника – своего клиента, осужденного на три с половиной года за убийство в состоянии аффекта (речь, конечно, шла о женщине):

«… Все ради нее. Я же ее осыпал золотом. Машину – пожалуйста, коттедж – да, как за здрасте, и путевку ей, и чартеры, и апартаменты, и детей, которых она только портит, и теще – старой, выжившей из ума дуре – квартиру, а она еще на алименты… – вся в мамашу. А этот… шизанутый… пугать еще ментами вздумал, в моих же трусах…», – обдумывая все это и поправляя галстук Реутов заключил, что в жизни нет ничего более непостижимого, чем смерть и любовь: и то и другое ожидает каждого, не суля ничего кроме грусти, тоски и печали, впрочем, равно как и пенсия или тюремный срок.

– С вас еще три марки по семь двадцать, – сказала темноволосая маленькая, словно Дюймовочка, женщина с низким голосом, спасая мужчину от внезапно нахлынувшего приступа меланхолии.

– Все жалуетесь? – то ли спросила, то ли констатировала она, ехидно улыбнувшись краешком губ.

– Приходится, – коротко ответил Семен, передавая ей деньги и накрепко заклеенный конверт с жалобой на судебный приговор, который, как это обычно происходит, никого не устроил: подсудимый считал наказание чрезмерно суровым, потерпевший, вернее, его родственники, – мягким.

– Удачи, вам, – она пересчитала деньги и взяла протянутый конверт.

– И вам, – ответил Реутов, завязывая «французским» узлом шелковый шарф.

К двум часам, когда нависшую над городом свинцовую тучу, похожую на надкусанный в нескольких местах кусок пирога разрезал золотой луч, Реутов вернулся в офис, где его дожидался коллега.

Дмитрий Дмитриевич Брунштейн, невысокого роста, седой, сухой, с веселыми глазами и узким чисто выбритым лицом, этот адвокат обладал неподражаемой способностью сохранять невозмутимый вид при любых обстоятельствах. Как-то раз он защищал голкипера футбольного школьного клуба по обвинению в групповом изнасиловании учительницы старших классов, помнится, утверждавшей, что «это было не изнасилование, а издевательство какое-то». По счастливому стечению обстоятельств голкипер оказался единственным обвиняемым, остальные члены футбольной команды (всего их было четверо) шли по делу свидетелями. Его речь в защиту оправданного в последующем насильника начиналась со слов: «А какая светская дама тайно не мечтала отдаться известной футбольной команде», причем говорил он об этом так обыденно и спокойно, словно речь шла об ужине в ресторане или отдыхе в санатории.

Семен знал Дмитрия со времени, когда тот служил в милиции, а в последующем – в полиции, пока не стал адвокатом. Первое время относился к нему с опаской – бывших, как известно не бывает, но в последующем они сдружились и даже провели вместе несколько весьма успешных дел.

Брунштейн читал газету, но увидев Реутова заулыбался, протянув холеную лапку в знак приветствия.

– Варфоломеич, – обратился к нему коллега после обмена рукопожатиями, – ты, что такой хмурый?

– Да, так… задумался… о жизни и смерти, – он снял пальто и повесил его в шкаф.

– О любви надо думать, а не о смерти. Осень, а ведь как весной… сколько пташек вокруг порхает в коротких юбках, – заметил коллега, смотря в окно с живописным видом на автобусную остановку.

– Чай, кофе? – спросил Реутов и, не дожидаясь ответа, достал из комода чашки, поставил их на стол, включил чайник, закончив, наконец, движение по периметру, сел за письменный стол.

– Кстати, о жизни, – Дмитрий Дмитриевич поправил очки и продолжил после секундной паузы, – тут на днях защищал многодетную мать, – он внимательно посмотрел на собеседника, который в этот момент разливал кипяток по кружкам. – В семье, как обычно треугольник адюльтера: он, она и его секретарша… Жена подала на развод, а тут встречается ее благоверный на свадьбе дочери…

– Не к добру это, – то ли спросил, то ли констатировал Реутов.

– Да, – он отхлебнул из кружки горячий чай, – как она его увидела, так завизжала, словно кошка, которой наступили на хвост, стала второпях собирать неразборчиво про свою испорченную жизнь. А тот сидит себе, как ни в чем не бывало, и рюмку за рюмкой – водку пьет. Так она выхватывает шило, знаешь, такое, которым мы уголовные дела раньше дырявили, – уточнил он, – и втыкает ему прямо в шею, аккурат ниже затылка.

– Компания, как по команде, замолчала и не шелохнется, – замер и Дмитрий Дмитриевич, нужно сказать был ошеломлен и Реутов, – стало тихо, будто на поминках и в этой тишине жена говорит: «Шило не вынимать, а то кони двинет». Она села за стол, налила себе стопку, залпом выпила и закусила соленым огурчиком. Тем временем родственники, взяв мужичка под руки, вывели его по-быстрому из банкетного зала и в травмпункт.

Реутов хлебнул горячего чая и откинулся назад в кресле.

– Смерть может поджидать тебя где угодно и когда угодно, – заметил он философски, – можешь умереть неожиданно быстро, – ему было искренне жаль мужика, – или медленно, но верно – по системе фаст-фуд, но конец – неминуем, – он с горькой тоской в глазах посмотрел на своего собеседника – им овладело уныние.

– Самое интересное, – продолжал свой душещипательный монолог Бруншейн, – шило вошло четко около позвоночного диска, не задев не один нерв, его вынули, перевязали шею и отправили домой. Шило – весомый аргумент в семейных спорах, – судя по выражению его лица, говорил он это абсолютно серьезно, без тени иронии.

Варфоломеич внимательно слушал, а Дмитрий Дмитриевич, допив чай, продолжил:

– Но жена на том не успокоилась и при первой возможности воткнула мужу в шею отвертку…

– Добила все-таки? – поинтересовался Семен.

– Нет, ему и на этот раз повезло… но не в этом суть, – он достал из кармана электронную сигарету и затянулся паром.

– Осудили ее за два эпизода покушения на убийство, в общем, районный суд, в совокупности за шило и отвертку накатил ей пятнадцать строгого, приговор, однако, в апелляции был отменен, ведь в случае с шилом, бедняга не пострадал. В итоге суд ее оправдал, не найдя умысла на убийство… если б хотела убить, то убила бы, она с этим шилом, все четко подметила… – заключил он.

– Ты молодец, – похвалил его Семен, надеясь перевести тему в другое русло.

– А помнишь, я вел дело, – его обуревали воспоминания, – где ревнивый муж с повинной в полицию заявился, сознавшись в убийстве соседа, про тот случай еще в газетах писали: мол, мужик пошел за пивом и, естественно, пропал… – с усмешкой подытожил он.

– Чего-то не припомню такого, – Семен, посмотрел на лежащие на столе документы с таким уставшим видом, будто провел не одну ночь с темпераментной женщиной и спросил:

– А как он его убил-то?

– Лопатой, вроде бы, – последовал ответ, – он так и написал в явке, мол, убил соседа на почве ревности к своей жене, крутила с тем шашни, пока муж мотался по командировкам, – пояснил Дмитрий Дмитриевич, поправив галстук, – и закопал под яблоней в саду.

Семен смотрел на своего собеседника не отрывая взгляда в течении целой минуты, а потом спросил:

– И что?

– Откопали соседа, правда, он уже сам на себя был не похож, через два года, но жена его опознала, по стальным зубам и бумажнику, что был при нем. А уголовное дело все-таки прекратили, – Дмитрий Дмитриевич, взял секундную паузу и триумфально улыбнулся.

Семен сидел и смотрел на него с таким искренним недоумением, словно не понимал о чем вообще идет речь.

– Зима, холодно, – начал он объяснять, – он только «откинулся», жить негде, вот он и объявился в полиции с этой своей весьма курьезной историей об убийстве, которую якобы услышал от кого-то из сокамерников, пока цинтовал¹ на «крытой». Не будь дураком перекантовался зиму в СИЗО, а как потеплело, заявил о непричастности. А самое интересное, тот, кто убил, тоже умер. Цирроз! – заключил он многозначительно, подняв вверх указательный палец правой руки.