Високосный год: Повести

Необыкновенно ясный день привел его в уравновешенное, более того, в умиротворенное состояние. Степан Артемьевич подобрел, стал более улыбчив. Если вёдро постоит хотя бы с недельку, на зиму скот будет с кормом.

Было даже жарко, и ребятня, в том числе и Яшины-Челпановы огольцы, бегала по деревне в одних трусиках, а на задворках кое-где загорали приезжие люди, растянувшись на травке. Все блаженствовали. Кое-кто ковырялся в грядках на огородах. Это — «наследные принцы», приехавшие вечером на «Ракете».

За невысокой оградкой, среди картофельной ботвы, тронутой недавним заморозком, он приметил упитанное полуголое существо в сиреневом купальнике. Он шел по мосточкам, и женщина, услышав шаги, подняла голову. Степан Артемьевич узнал Розу Васильеву, о которой рассказывал ему на скамейке Чикин. Роза, застеснявшись, накинула на плечи газовый шарфик и, стянув на груди пухлыми пальцами эту чисто символическую накидку, сказала:

— Здравствуйте, товарищ директор!

Степан Артемьевич подошел к оградке и, взявшись руками за штакетины, ответил:

— Здравствуйте. Загораете?

— Да так, немножко, — сверкнула молодыми, живыми глазами Васильева, посмотрев на него искоса. При взгляде искоса, она это знала, глаза становятся выразительнее, ярче и чище сверкают белки. — Что делать? На юга дикарями нам ехать не по карману, а путевок нет. Погреться хоть здесь…

— Ну-ну, — обронил Лисицын и хотел было идти, но тут ему в голову пришла мысль, и он ей посоветовал: — Загорать надо в движении, равномерно. Если бы с грабельками на покосе!.. Поворошить бы хотя сено. Загар был бы более ровным и красивым…

Роза прищурилась и расхохоталась:

— Вон куда клоните! У вас что, работать некому?

— Почему? Работать есть кому. Это я между прочим.

Роза, ничего больше не сказав, опять растянулась на траве, на подостланной простынке, а он пошел дальше.

Но уже теперь ей спокойно не лежалось. Подняв голову, она поглядела вслед Лисицыну, и ей стало неловко. «Все работают, а я лежу. Ладно ли? Люди идут мимо, смотрят…»

Она поднялась, подхватила простынку и неохотно пошла в избу, оглядываясь.

В избе все оставалось в таком виде, как было, когда она, окончив школу, укатила в город. В кухне — стол, лавки, шкаф с посудой, никелированный самовар, ухваты у печи, ведра для воды в углу на приступке — все на месте. В горнице, просторной и прохладной, оклеенной полосатыми обоями, — широкая родительская кровать с металлическими завитушками, аккуратно застланная тканым покрывалом. На ней — гора подушек. На стене круглые заводные часы, картинки из журналов. Дом словно ждал, когда в нем хозяева снова поселятся постоянно и прочно.

Только цветы на подоконниках посохли — ухаживать за ними было некому, и у печи-голландки образовалась на боровке под потолком трещина от сырости. Печь протапливали изредка только летом или осенью. Зимой Роза сюда не заглядывала.

Натянув платье на упругое, согретое солнцем тело, Роза приготовила яичницу, вскипятила чай, поела. Потом села и задумалась. Муж обещал приехать рано утром, но, видимо, подвернулась срочная работа. Он в поселке лесозавода был участковым райотдела милиции. «Обедал, наверное, в столовой, — подумала Роза. — Приедет ли вечерним рейсом?»

В городе они жили в тесной комнате деревянного дома в рабочем поселке. В сравнении с просторной отцовской избой городское жилье выглядело клетушкой. Все в одной комнате — и столовая, и спальня, и детская… Не повернешься. Кухня общая на трех хозяек. Очередь на новую квартиру подойдет не скоро. Пройдет лет пять, а то и больше.

«Не перебраться ли сюда, в Борок? — подумала Роза. — Вон какая еще крепкая у нас изба! Я бы работала на ферме либо в полеводстве. Борис и здесь мог бы устроиться участковым. Вроде Анискина… Избу бы починили, огород есть, двор для скотины. Корову бы завели, овец, поросят. В городе-то все покупное, все втридорога. Вся зарплата уходит на хлеб насущный, и приодеться получше не на что. А тут харч был бы свой, денежки оставались. Завели бы машину или катер. Сыну Лешке тут раздолье — река рядом, лес, грибы, ягоды, рыбалка…»

Роза встала, подошла к комоду, зачем-то передвинула с места на место высокую узкогорлую вазу с прошлогодними цветками трясункой с мелкими золотистыми сердцевидными колосками. Над комодом висели в большой раме под стеклом карточки. Среди них — с открытку величиной — отцовская, фронтовая. Молодой, улыбающийся, в шинели, подпоясанной брезентовым ремнем, и в пилотке, с автоматом на груди, он стоял у стены кирпичного дома.

Он вернулся с фронта в сорок пятом, в апреле, после тяжелого ранения. Долго болел и дотянул только до весны сорок девятого… Мать одна поднимала Розу и братишку. Он теперь служит в Мурманске, на флоте, и Роза не виделась с ним давно.

Все тут, в этой избе, все воспоминания. Мать не любила сниматься, сохранилась лишь одна фотография: в цветастом платье, с косынкой на плечах, полная, темноглазая, на щеках ямочки. Улыбается. «Это в праздник снималась, Первого мая, — вспомнила Роза. — Тогда из города фотограф приезжал». В уголке рамы она увидела и себя, большеглазую, с челкой на лбу, как у лошадки… В восьмом классе тогда училась.

Роза вздохнула, прошлась по избе, выглянула в окно. Потом отправилась на поветь, нашла там старые запылившиеся грабли, они стояли в углу рядом с косой. Взяла грабли и, заперев избу, пошла на двинской луг, поворошить сено, тряхнуть стариной…

Там, на излучине, где свободно гулял ветер, пестрели ситцевые кофты и косынки и слышалась бойкая речь. Почти все население Борка пришло сюда: пенсионеры, учителя, подростки, сельсоветские служащие, доярки с ближней фермы. Растянувшись цепочкой по рядкам скошенного сена, ворошили его граблями, растряхивали. Сено уже потемнело, было неважнецкое, но при нужде зимой годное в корм. Тут Роза увидела и директора совхоза, он старательно переворачивал свой рядок. А рядом неумело действовала грабельками и его жена Елизавета, высокая, прямоногая, пригожая. Роза подошла к свободному рядку и тоже стала работать. Чикин, растряхивая поблизости сено концом граблевища, поглядел на нее и сказал:

— Ну вот, и городские пришли.

Роза ничего не ответила, даже не посмотрела в его сторону. Чикина она недолюбливала.

Вдали, у самого берега, работал трактор «Беларусь» с навесной косилкой. Он докашивал луг.

Лисицын снял рубашку, оставшись в майке. Руки у него были сильные, мускулистые, но, как у всякого интеллигента, мышцы заплыли жирком. Лиза потуже затянула косынку. Она присматривалась к работе других, стараясь приноровиться. Вскоре обогнала супруга, и он похвалил ее снисходительно, как школьницу: