Висталь (том 1)

Оставаться человеком можно даже при самых неблагоприятных к тому обстоятельствах. И эта банальная мысль, имеет на самом деле самое решающее для жизни человека, основание. И испытывать гордость, можно только преодолевая собственные низменные флюиды и мотивы. Страх, тщеславие, слабость сердца и инфантильность души, злоба и несдержанность, – всё, что таится в каждом человеке, и старается захватить над ним власть, дано ему только для того, чтобы преодолевать всё это, и крепнуть своим «стеблем», передавая через гены своим потомкам становящиеся и укрепившиеся «волокна личности». Оставаться в этом мире действительно можно только постоянно и перманентно становясь, укрепляясь и совершенствуясь. И у каждого на этом поприще, своя начальная планка. Эта планка задаётся родителями, или точнее сказать всеми твоими предками, что переплелись сзади тебя своими корнями, словно древний лес, в котором, на самом деле нет возможности найти никакой прямой дороги.

Вы знаете, уважаемый Артём, вы правы. Человек, всю свою историю воровал, грабил и убивал, лишь сублимируя со временем эти свои особенности, одевая их в благородные одежды, и придавая налёт возвышенности в одном случая, и превращая в так называемый «честный поединок» в другом. Но в то же самое время, спасал, отдавал последнее, и любил. И ненавидел в себе лютой ненавистью всё жестокое и коварное, всё недоброе и подлое, выжигая калёным железом все эти склонности, черпающие свои начала в тропическом прошлом человека, где злоба и дикий оскал ряда зубов, позволял ему надеется на своё будущее, и будущее своих детей. Человек всегда боролся с собственными атавизмами и рудиментарными наклонностями, и вопрос лишь в том, кто побеждал в этой перманентной войне. Что же касается предначертанности судьбы по факту рождения, когда один родился в трущобах, а другой в царских палатах, это так же не имеет своей необходимости, и в разных обстоятельствах показывает всю несостоятельность такого предначертания. Я видел немало разных трансформаций, как одного вектора, так и противоположного. Когда человек, родившийся волей судьбы в клоаке социума, вырастал и становился самым возвышенным и благородным существом. И как иной, родившись в оранжерейных условиях высшего общества, низвергал себя в пропасть, и становился подлее самого подлого существа на земле!

Уважаемый Висталь, человек, осознанно или неосознанно всегда стремится к счастью, – к этой непознаваемой химере. Руководствуясь, на каждом этапе своей жизни, лишь своими представлениями об этом счастье, всегда и всюду и у каждого – иллюзорными. И не находя его нигде и никогда, чувствуя себя обманутым, либо проливал кровь на поле брани, либо уходил в пещеры, становясь отшельником, и живя лишь в собственном внутреннем мире. И как нам кажется, дело случая, куда именно он пойдёт. Но на самом деле здесь нет никакой случайности. Всякий находит только свои пенаты, предначертанные ему его судьбой. Судьбой, которая строго необходимо зависит не от каких-то высших сил, но сугубо от его характера, в самом глубоком и широком смысле слова.

Благодарю вас за содержательную беседу. Меня ждут мои дела, а вас ждут ваши. Мы вряд ли встретимся когда-нибудь, ведь это тот случай, случайность которого нельзя опровергнуть. И повторившись он, хотя бы однажды, неминуемо превратиться в закономерность. Хотя по большому счёту, откуда нам знать на самом деле, что в этом мире является случайностью, а что закономерностью. Этого не знает даже сама природа.

Висталь шёл по залитому ярким солнцем тротуару, и мысли его постепенно концентрировались на одной цели. Он давно искал встречи с одним из наречённых в народе Святых, ныне живущих и здравствующих. И хотя святость человека, пока он здравствует, почти невозможное явление, как и настоящая живущая с вами бок обок гениальность, но как всякий установленный и облагороженный идол, с лёгкой руки народной молвы, с её впечатлительной восторженностью и пафосом, этот священник был удостоен титула Святого уже при жизни.

Конечно, никогда нельзя знать заранее произойдёт ли это «оплодотворение», как нельзя знать заранее произойдёт ли вообще какое-либо просветление, в той или иной голове. Ведь головы должны найти свой резонанс друг с другом, их электрохимические реакции своими флюидами должны слиться в единую гармоничную «синтетическую полисистему», – в симфонию трансцендентального оркестра! Должна произойти некая «термоядерная реакция», некий «синтез трансцендентального пространства» в бескрайних просторах душевно-разумного пантеона личности. А это такое редкое явление, что всегда вызывает впечатление некоего волшебства! Настоящий «резонанс трансцендентального бытия», порождает новых Богов! Он разрушает границы и выстраивает новые стены! Он создаёт новые небывалые пантеоны! Он создаёт новый несуществующий до сих пор мир!

Вернувшись, и подойдя к небольшой часовне, которая не отличалась напыщенной красотой куполов, а сказать точнее она ими просто не обладала, Висталь шагнул по направлению к этому скромному храму. Что-то отвращало его от этих «бастионов веры», сердце не пускало в себя этих хрестоматийных наветов. В этих религиозных бастионах, к какой бы конфессии они не принадлежали, пахнет сильнее подобострастием и страхом, чем ладаном любви. Войдя в него, он, толи у прихожанки, толи у служительницы этого храма, старушки с повязанным старорусским манером платком, спросил; Где ему можно увидеть отца Святослава? Старушка, указав на священника, стоящего поодаль, продолжила свои хлопоты.

Отец Святослав? Спросил он, подойдя к скромно одетому в чёрный балдахин старцу. Да, ответил он, и, повернувшись к Висталю, одарил его светлой улыбкой поддёрнутого морщинами лица. Висталь почувствовал облегчение, подобное тому, какое чувствует всякий больной, лишь только встретившись с доктором медицины. Не уделите ли мне несколько минут вашего времени, я приехал издалека.

Я уделю время всякому, кто нуждается в этом сын мой, независимо от того, живёт ли он по соседству, или приехал с другого края земли-матушки, независимо от рода занятий и вероисповедания. Что беспокоит тебя?

Позвольте начать без всяких предисловий. Святой отец, я давно живу на этом свете и многое познал. Моя юность проходила в любви и радостях, печалях и грёзах, – в общем, ничего особенного. Мне очень близко то мироощущение, которым обладает большинство людей, каждый из которых родился и вырос в этом мире. Где всё и вся становится действительным лишь тогда, когда обретает свою предметность, со своими чёткими границами и параметрами. Где всякая самая идеальная, самая тонкая вещь, почти бестелесная сущность, чтобы обрести важность для нашего сердца, должна непременно стать системой. Где всякая мысль, чтобы иметь должное к себе отношение, непременно должна прикрепиться к какой-либо сложившейся и устоявшейся философеме, либо сама облачиться в доктрину. Где всякое мнение, чтобы стать по-настоящему весомым, должно непременно обернуться в красочный, вышитый золотом балдахин, словно невидимка в халат. И где даже самая эфемерная и по природе своей бесформенная астральная субстанция, чтобы найти своё место в этом мире, должна непременно приобрести определённую форму, найти своё воплощение, и стать ощущаемой всеми рецепторами человеческого органоида, а попросту сказать должна обрести власть над ним. В данный момент я имею в виду исторически устоявшуюся парадигму, что в этом мире всякая Вера должна принадлежать какой-нибудь доктрине, вероучению, или конфессии. Но как только Вера обретает эту доктрину, она растворяется в этой системе, превращаясь лишь в атрибут, – некий рудимент сознания, отдаваясь на волю самой системности, и тем самым теряя свою искомую первородность. Но в противном случае её перестают замечать и воспринимать как нечто действительное. Здесь всякая Вера должна быть воплощена в «стадный политес» со своей иерархией, где всё определяется внутренними правилами распорядка системы, превращая отдельных свободных личностей в послушников, а их существование в лагерь. И чем в своей сути такой лагерь отличается от «лагеря-государства», или даже от «лагеря для заключённых»? С моей точки зрения лишь грубыми в одном случае, смешанными во втором, и относительно тонкими – в третьем, методами воздействия доминантных властвующих адептов, на свою паству. А по сути, во всех случаях порабощения доминирующей доктриной сложенного и выверенного порядка, блюдущего интересы прежде всего самой системы, подавляя, всегда необходимо, свободные интересы личностей. И где сам механизм, к какой «лагерной системе» он бы не принадлежал, в сути своей мало чем отличается от последнего.

Да. «Лагерь-государство» и «лагерь для заключённых», при близком рассмотрении, вызывают отвращение своими явными признаками подавления и угнетения, своими неприкрытыми ничем методами воздействия доминирующей касты. Религиозная же доктрина, такая, к примеру, как Ислам, или Христианство, на первый взгляд не имеет к этому никакого отношения. Но это только на первый взгляд. Система, какой бы она не была, какие формы бы не приобретала, какой идеей бы не руководствовалась, в своей сакральной сути имеет общий для всех систем в этом мире, механистический принцип. Её природа такова, что в ней всегда превалируют интересы большинства, интересы системного порядка, над интересами отдельной личности. И каким бы ни казалось благонамеренным рабство, во что оно бы не воплощалось, в какой области оно бы не существовало, какими высокими принципами не прикрывалось, какие бы изысканные завуалированные идеи оно не приобретало, остаётся всё же, тем же рабством. И его нельзя оправдать никакой изысканностью и тонкостью, и тем более никакой благонамеренностью. При всей своей гуманистической пропаганде, выступающей в доктринах и принципах религиозного архиполитеса, убеждающей всех в праведности, добре, благонамеренности и божественной необходимости этой системы, с её утончённой завуалированной диктатурой, уверяющей каждого своего пленника в его собственной свободной воле, её цель всегда остаётся в области «создания и укрощения стада», приведения его в порядок, обеспечивающий самой системе, – власть. Власть возвышенного сверхтонкого политеса. Власть, обещающая укрепление и продолжительное будущее и процветание самой системе. Её глубоко скрытая цель, гнездится в латентных мотивах этой власти, – власти доминирующего порядка большинства и её адептов, – власти системы над личностью.

Что может быть более дорогостоящим, что может давать большее счастье, как не то чувство себя свободным, как не та гордость за свою силу и самостоятельность, которая позволяет чувствовать себя настоящим человеком. Не подобострастным и преклоненным, с раболепием и самопринижением, не перекладывающим свою ответственность на некое «сверхсущество», но возвышенным и повелевающим собой, своей жизнью, своими поступками и мыслями, несущим гордо своё знамя. Но в силу популярности различных религиозных конфессий на земле, я подозреваю, что человек в массе своей, не боится и не отвергает рабство, но напротив, стремится к нему. И как всякий заключённый в пределах лагеря может вполне себя чувствовать относительно свободно, так всякий из паствы, – всякий, кто когда-либо причислил себя к определённому религиозному учению, или к определённой конфессии Христианского института, или любого другого, может вполне чувствовать себя комфортно в рамках выбранной доктрины. Я осознал во всей неопровержимой реальности, что человек на самом деле боится более всего на свете именно свободы! Ибо в глубине своего подсознания чувствует, – как она, на самом деле вредна и опасна для него. Во-первых, всякая свобода действительно негативна, ибо подразумевает под собой квинтэссенцию хаоса. Во-вторых, подсознательно человек всегда чувствует, что свобода – словно наркотик, попробовав который однажды, никогда не забудешь, и будешь всю жизнь стремиться к нему, обречённый увеличивать постоянно дозы. В-третьих, свобода – словно то «яблоко с древа познания», откусив от которого уже невозможно вернутся назад, на луга беспечного неведения, а значит того вида счастья, которое несёт в себе всякое неведение, и всякое беспечное существование. В-четвёртых, свобода – словно та сладость, которая, если употреблять её в больших количествах каждый день, неминуемо вызывает диабет и, становясь ядом, в конце концов, убивает.

Я, конечно же понимаю, что отвергать одно, не значит утверждать противоположное, и правда никогда не сидела на одном из стульев. Как Мисологос, (отвергатель всякой веры), так и Ортодокс, есть суть проповедники монотеизма. И я прекрасно осознаю, что в этом смысле нами движут два вида заблуждения, которые стоят друг друга, и благодаря которым мир социума до сих пор существует. Будучи приверженцами одного вида заблуждения, мы убеждены, что всё зависит от бога и проведения, и мы лишь рабы, или плывущие по течению рыбы. Будучи приверженцами другого вида, мы убеждены, что всё зависит только от нас самих, мы сами строим свою жизнь, а значит и ответственность за нашу жизнь, целиком и полностью лежит на нас самих. Каждый выбирает для себя тот вид заблуждения, который ближе ему по духу. И большинство выбирает именно первый вид заблуждения, как и присущий ему вид свободы и вид счастья. Но более просвещённые личности, – личности, познавшие иной вид счастья, счастье свободной воли с её кандалами ответственности, счастье гордости за себя, ощущения себя повелителем над всеми обстоятельствами, – более совершенные представители человечества. И они знают ту метаморфозу жизни, которая определяет всякое наше отношение не только к свободе и несвободе, но и к боли и наслаждению, страданию и благоденствию… Метаморфозу, которая предопределяет все наши аффекты, и несёт в себе фатальную невозможность обретения истинной свободы, и настоящего благоденствия для всех живых тварей на земле. Ведь сам мир есть суть система. И он так устроен, и так устроена наша жизнь, что страдание и благоденствие, строго зависимы друг от друга, и всегда находятся в паритетном соотношении и никак иначе. Что чем больше человек обретает внешней свободы, тем меньше у него остаётся внутренней. Чем больше он обретает внутренней свободы, тем тягостнее для него становятся самые незначительные попирания внешней свободы.