Vita nova, nova…
Шрифт:
– Как ты меня отыскал? Как ты сумел!?
– Это было не просто. Я точно смог вычислить лишь географическое местоположение и приблизительный отрезок времени XX-ХХI века.
– Недаром первое твое послание пришло ко мне напечатанным на машинке, произведенной еще при Николае II.
– Почти угадала. Тогда я был в 1918. Как вычислял – рассказывать долго, но сомневался, по правде сказать, до последней минуты. Многое совпадало: звездная карта, начальная буква имени, хромота, но этого было недостаточно. Твое пусть неосознанное и смутное, но понимание того, что ты занимаешь не свое место и что тебе на самом деле уготовано что-то совсем другое, – вот это и убедило меня окончательно.
– Помню, конечно. Тогда ты и догадался?
– Да. И они примерно в то же время.
– Они разговаривали со мной. Все пытались выяснить, хочу ли я начать новую жизнь. Слишком затасканный метод.
– Самый действенный.
– И я ведь попалась!
– Не могла не попасться. Мне повезло, я опередил их на какую-то долю секунды.
– Странно, что они не стали действовать сразу, как только я сказала им «да» по телефону. Я ведь открылась: бери голыми руками.
– Наверное, они тоже хотели быть уверены до конца, Лун.
Теперь я уже и сама знала дорогу. Все вспомнилось как-то сразу, нахлынуло. От обилия новой, вернее старой, информации заболела голова. К тому же коленка этого тела, к которому я уже успела привыкнуть, все еще ныла. Это единственное, что я унесла из своей прошлой жизни. Как чувствует себя умерший, взирая на тех, кого оставил? Ему так же тоскливо и одиноко. Но я – иной случай. Такие, как я, не оставляют душевных привязанностей в прошлой жизни, чтоб не страдать. Ведь мы протохроны – те немногие избранные временем, которые помнят о своих прошлых судьбах.
Мне принадлежат восемь жизней, лично мне. Но однажды я прихватила себе девятую, чужую. И в ней потерялась без памяти. Тот, кому она предназначалась, наверное, не чувствовал бы себя в ней так же неуютно, как я. Гедеону непросто было отыскать меня. Но и карумионам пришлось понервничать. Это было сложным решением и особенно сложным из-за того, что пришлось принимать его в считанные секунды. Я слишком рисковала тогда, доверившись этим людям, которых считала своими верными последователями. И поплатилась за это.
Переход через Безвременье очень болезненный. Я должна буду лишиться этого тела вместе со всей его прошлой и будущей судьбой, и при этом сохранить память об этом чудовищном, ужасающем событии, событии, о котором обычные люди ничего не помнят, как и о своей прошлой судьбе.
– Ты уже выбрала карту? – спросил Гедеон, когда мы шли с ним по узкому коридору бункера Безвременья.
– Не все ли равно в чьем обличье предстать перед судом президиума.
– Волнуешься?
– О чем ты? Мне не впервой проходить сквозь Безвременье.
– Я о суде.
– Перед орденом я не считаю себя виновной. Наоборот, мне кажется, они сами меня толкнули на этот поступок. И эту карту я попрошу тебя им вернуть.
– Лун, Карум потребует твоей выдачи.
– Знаю. Но я сдаваться не собираюсь. Надеюсь, орден не выдаст меня. Хотя бы из уважения к отцу.
Мы подходили. Я остановилась перед дверью, за которой находился ось Безвременья. Никто из нашего ордена и ни одна живая душа не знала, как устроено это сооружение, если его вообще можно так назвать. Ось казалась видимой субстанцией из плотного темного газа, но только видимой человеческими глазами. Что же она представляет собой на самом деле, ощущаешь лишь внутри нее. Ощущаешь, но не узнаешь. Ничего о ее строении нам почти не известно. Это запретная тема для тех, кто имеет судьбу. Даже если он из ордена протохронов.
– Достань карты, я выберу сейчас любую наугад.
– Вот в этом вся ты, – сказал Гедеон почти с усмешкой.
Почти – потому что ирония была бы сейчас не уместна.
– Давай, – я вытянула
первую попавшуюся под руку карту.– Что там?
– Я снова отправляюсь в Библ.
– Только этого не хватало! Знаешь ведь, какая непростая это судьба? Выбери другую. Лишние заботы тебе сейчас не нужны.
– Гедеон, я уже выбрала. К тому же ты знаешь, что судьба почти всякий раз складывается по-иному… Лучше позаботься о том, что б я миновала на этот раз нежный возраст. Мне сразу же понадобятся взрослые мозги.
– Не беспокойся.
Я молчала и медлила. Нужно было еще кое-что сказать ему:
– Гедеон, я очень благодарна тебе за все. Ты многое сделал для меня. Когда все это кончится…
Я чувствовала некоторую неловкость, потому что не любила быть в долгу. А ведь Гедеон оказал мне огромную услугу только потому, что был верен мне, а не корысти какой-нибудь ради.
– Не считай себя моей должницей, – сказал он. – Ты же знаешь, ради чего все это…
Я подошла к оси Безвременья. Ее чрево еле слышно гудело. Главное было не думать, какая нечеловеческая боль вот-вот охватит все тело. И как тяжело сразу же будет душе. И какая жестокая это будет тоска. И пусть чудовищная физическая боль прекратится через мгновенье, потому что все телесные ткани, включая и нервные клетки, сразу же сгорят, но тоска еще долго не пройдет. Это тяжелая тоска об утраченных близких душах, от которой плачут все младенцы, только что вновь появившиеся на свет, и о которой забывают они, приобретая новый опыт новой жизни. Эта тоска во мне умножена будет во сто крат. Не думать об этом я заставляла себя, оттягивая последние секунды. Прыгнуть со стометровой отвесной скалы в море было бы в тысячу раз проще. Я шагнула…
От солнца можно было спрятаться только в кедровой роще, что росла неподалеку от храма. Туда я и направилась, мечтая лишь о том, чтоб отдохнуть в тенистой прохладе, пока распорядитель работ не вернулся с рынка. Но лишь отойдя несколько шагов от ворот, я услышала за спиной:
– Лидали! Куда ты опять отправилась, бездельница?! У тебя что, нет никакой работы?! Погоди!
Я не была почитательницей Аштарт, просто находилась в кабале у этого храма. Вот уже почти три года. Моя мать была вынуждена отдать меня. Впрочем, она не была моей матерью, а лишь женой моего отца. Но я ее не осуждала. Ей ведь нужно было кормить всех остальных своих детей. А я была взрослой, мне было уже 16 лет. Я могла работать и отрабатывать наши долги, и делала то, что приказывал мне распорядитель.
Работа моя была монотонной: каждый день я выполняла в основном одно и тоже. Готовила краску, красила ткани, сушила их, отглаживала. В маслодавильне отжимала оливки для масла. Готовила еду для служительниц Храма Аштарт. Раз в луну мне приходилось вместе с другими служанками выполнять самую нетрудную работу: вылавливать на побережье морских улиток. Из них наш мастер при помощи какого-то секретного метода извлекал красно-фиолетовую краску для тканей. Этой краской мы окрашивали материю, за которой к нам съезжались купцы со всей округи. А кисти моих рук вот уже три года имели фиолетовый оттенок.
– Тебе бы только отлынивать от работы! – продолжал свои наставления храмовый распорядитель.
– Посмотрите на небо, уважаемый Сахап, – обратилась я к нему, как только он подошел ко мне.
– Что? – удивился он и задрал голову вверх.
– Вы увидите, – продолжила я, – что солнце поднялось уже очень высоко. Я же встала ото сна и принялась за работу, когда оно еще только край свой показало из-за горизонта. И каждый день я не прекращаю своих дел, пока оно не опустится в море. Так почему же вы зовете меня лентяйкой?