Виттория Аккоромбона

Виттория сидела около стены, выходившей на улицу. Когда она писала, послышался шорох. Казалось, будто зверь или человек шуршал за стеной на улице. Она прислушалась: всё стихло, потом шорох возобновился. Виттория, которая не была боязливой, хотела открыть окно и посмотреть, что там так подозрительно двигается. Но окно, безопасности ради, было так крепко заперто слугами, что она не смогла бы открыть его без посторонней помощи. Внимательно прислушавшись, она совершенно отчетливо уловила дыхание спящего человека. Все ее сомнения исчезли, когда раздалось бормотание, а затем храп. Но эти звуки, казалось, доносились не с улицы, а из соседнего помещения, и всё же она была уверена, что рядом с этим залом комнат больше нет.

Виттория обшарила руками длинную стену и обнаружила небольшую, размером с зернышко, кнопку, совсем незаметную на стене и такого же цвета. Как только она нажала на нее посильнее, стена бесшумно открылась. За стеной находилось небольшое помещение, откуда и доносились странные звуки. Молодая женщина немного помедлила, размышляя, не позвать ли слуг, ведь было далеко за полночь. Но после недолгого колебания, взяв в руки лампу, она вошла внутрь. Как же она испугалась и удивилась, узнав в спящем в кресле человеке своего брата Марчелло, высланного из Рима.

Поставив лампу на маленький столик, она разбудила спящего, который наконец пришел в себя и воскликнул:

— Ты, сестра? Ты здесь? Ты тоже разгадала этот трюк?

Ему пришлось рассказать, почему и как он попал в город.

— Я частенько бываю в Риме, — промолвил он, как обычно, равнодушно, — а твой приветливый маленький Перетти всегда принимает меня в вашем хорошеньком домике в саду, ключи от которого он хранит у себя. Урсула тоже всегда знает, когда я появляюсь здесь, и помогает мне незаметно войти и выйти. При этом добрая старушка молчалива, как могила. Как-то недавно я тоже был здесь, об этом знала только няня, но добрая душа на этот раз забыла обо мне, и пришлось ночью плутать здесь впотьмах. Так я совершенно случайно обнаружил это милое укрытие. Его соорудил когда-то твой хитрый свекор, строя этот дом для себя. Через тонкую стену можно слышать всё, о чем говорится в зале, а еще в соседнем переулке за скрытыми окнами. Старик, наверное, специально для этого всё придумал. Теперь он живет там, наверху, отдав вам свой маленький дворец. Сегодня я снова опоздал и проскользнул сюда, поэтому мне пришлось выслушивать всю вашу болтовню, сестра. Урсула сейчас спит, и мне придется искать самому обратную дорогу через сад и стену, ведь у тебя нет ключей от дома.

Невидимая дверь снова тихо и осторожно закрылась, и когда Марчелло оказался в саду, он еще раз обернулся и прошептал сестре:

— Остерегайся этой змеи Фарнезе, он задумал что-то злое против тебя, а твой муженек — о эта милая белокурая головка, — тоже хорошая лиса. Не доверяй ему.

Марчелло быстро удалился, а Виттория еще долго оставалась в зале, обдумывая его слова.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Италия снова отмечала праздник: великий герцог Франческо после смерти супруги женился на знаменитой Бьянке Капелло. Куртизанка стала княгиней. Кардинал Фердинанд, брат правителя, был оскорблен, но скрывал свои чувства, на публике показывал себя другом великого герцога, помирившись с ним. Он был вежлив и приветлив с новой княгиней, а поскольку сенат Венеции объявил Бьянку дочерью республики, присвоив тем самым ей высокий государственный дворянский титул, то было неудивительно, что знаменитые и малоизвестные поэты прославляли этот брак в своих стихах. Прекрасную поэму написал по этому поводу и бедный Тассо, уже томящийся в своей тюрьме; вечно бранившийся Спероне, всегда осуждавший лесть, тоже настроил на сей раз свою хрипло звучащую лиру. Было трудно понять, почему появилось это будто продиктованное смущением стихотворение, — вероятно, как дань уважения Венеции, а не новой великой герцогине.

Герцог Браччиано отозвался очень сдержанно об этом странном браке, и Виттория согласилась с ним, хотя и сильно бранила льстивых поэтов, даже старого друга дома Капорале.

— Конечно, — говорила она, — для каждого стихотворения нужен какой-нибудь повод. Сколькими шедеврами мы обязаны этому случайному порыву вдохновения! Но уже стало традицией или неизбежной необходимостью, что стихи звучат по любому поводу: чье-то возвышение, смерть или рождение, бракосочетание какого-нибудь князя или властелина, сооружение нового дома. И как жалок, безвкусен и неприятен тот напиток, который пытаются выдать за пьянящее вино! Восхищение дамами, которых давно уже нет в живых, лицемерные связи и галантные, изящные намеки на любовь, — а где же в этом глупом модном восхвалении возвышенность веры и служения отечеству, где ненависть к тиранам и позорному произволу, где воспевание истинно благородного, где настоящая, вечная любовь? Именно этот постоянно повторяющийся лепет и заикание и заглушают истинное пение, и дело доходит до того, что даже самый хороший поэт начинает жеманничать. Где та полнозвучная арфа, на которой орел Данте играл своими большими крыльями, — и родина, добродетель, Небо и природа в едином эхе отражали каждый проникновенный звук, и поэзия становилась супругой пророчествующего гения?

Когда сближаются две благородные души, подобно сведенным судьбой Виттории и Браччиано, каждое слово, каждое выражение, сказанное в волнении высокой страсти, принимает характер посвящения: любящий воспринимает речь своего избранника как предсказание и долго размышляет над оброненным случайно словом и выискивает в нем потаенный смысл. В таком слиянии сердец для обоих всё становится поэзией и правдой. Так, и герцог, и молодая женщина постоянно находили во всём, что они слышали и читали, в событиях дня, в старой истории намеки на себя и свои отношения. «Где я жил до сих пор и как? — спрашивал себя герцог в минуты уединения. — Ведь я никогда не замечал и не понимал ценности человека, величия женщины? Неужели мне нужно было дожить до зрелых лет, чтобы начать понимать самого себя и тайны собственного сердца? И неужели я не завоюю того, что создали для меня Небо и природа?»

Однажды в таком настроении герцог снова отправился в дом Перетти, как обычно, без сопровождения. Войдя, он обнаружил, что дом пуст и только Виттория сидит в беседке одна. Он застал ее врасплох: задумавшись над стихами, она так углубилась в свою работу, что заметила его только тогда, когда он, склонившись над ее плечом, уже прочел написанное. Виттория удивилась, но не испугалась и не пыталась изобразить испуг, обнаружив себя неожиданно наедине с возлюбленным. Браччиано порадовало ее самообладание, а она ответила:

— Если бы я сейчас расчувствовалась или разгневалась, вы, мой друг, могли бы принять это за притворство, поскольку вы застали меня так внезапно за моими стихами и таким образом познакомились с ними. Но это совсем не так. Вы, кажется, сказали вчера, что не сможете навестить нас сегодня. Моя мать и Перетти у кардинала — ушли благодарить его: процесс о наследстве наконец завершен, и в нашу пользу. Слуги получили приказ отклонять все визиты, и только ваше имя не было упомянуто, ибо я не надеялась увидеть вас сегодня.

— Значит, мне выпало негаданное счастье встретить вас совсем одну, — ответил Браччиано, — а теперь позвольте мне прочесть эти милые признания.

— О Виттория, — воскликнул он спустя некоторое время, — что ты за существо, что за чудо! — Он обнял ее, и она не стала уклоняться от его поцелуев.

— Что с тобой? — спросил он, почувствовав, как она дрожит.

— Со мной? — переспросила она взволнованно. — Я не могла себе вообразить, что нам, людям, дано испытать такое блаженство. Я слишком счастлива рядом с тобой. Такое счастье, говорили древние греки, боги не допустят, они вскоре разлучат нас или пошлют беду. О Джордано! Мы дерзновенно испытываем судьбу, такое непозволительно простым смертным, и боги накажут нас. А ты счастлив?

— Больше, чем можно передать словами, — ответил герцог в восторге. — Ты так умна и благородна, что без единого слова почувствовала и поняла мою любовь. Поблагодарим же богов, вместо того чтобы их бояться, — наше чувство, наше мужество вызвали их благосклонность. Пусть к нам спустится весь Олимп, не будем бояться участия в их триумфе.

— Что ты чувствуешь, любимый? — спросила она.

— Что безоговорочно принадлежу тебе, а ты мне, — ответил он в опьянении, — что между нами нет сомнений, никакой страх не может помешать нам быть честными и искренними друг с другом и омрачить эту радость; ты не скроешь от меня ни одного уголка своего сердца и на каждый вопрос с любовью дашь ответ.

— Да, мой друг, — сказала Виттория, — я всегда этого хотела, но если ложь должна быть изгнана из наших отношений, то всё же надо признать, что иногда бывает очень трудно найти настоящую правду. В притворстве и лжи говорит злой дух, но в страсти не всегда говорит голос правды.

— И ты, любя, всё же не можешь решиться стать полностью моей, отдаться мне без остатка? — промолвил Браччиано. — Разве ты сама не хочешь этого? И можешь равнодушно наблюдать, как я исхожу в тоске? О обожаемая, давай не будем увеличивать наши страдания, собственными руками возводя преграды на своем пути.