Виттория Аккоромбона

— Не пойдет уже потому, — ответил поэт, — что я с ним совсем недавно разговаривал в Риме, и он был вполне приветлив со мной. Итак, продолжим: я бродил там, в горах Перуджи, размышляя, строя планы и проекты, переходя от досады к радости. Так я вышел в зеленое поле в вечерний час, солнце садилось, а мне еще хотелось побыть на свежем воздухе. Вдруг из зеленых кустов передо мной сверкнуло что-то так большеглазо, так неестественно огненно, что я подумал: может быть, вернулось солнце; и тут я увидел ее — то была Венера, вечерняя звезда. Но я еще никогда не видел ее в таком великолепии. Ну хорошо, я с радостью подивился тому, что в мире есть еще что-то столь прекрасное, и продолжал идти дальше, философствуя и размышляя о своей поэме. Действительно, в нашей жизни бывают минуты, когда ты забываешь о времени. Так было и со мной. Я все гулял, и тихая ночь застала меня. Когда я расхаживал таким образом, мне показалось, что на востоке поднимается, будто светлый туман, ясное, клубящееся сияние; подивившись этому, я совсем забыл, что, пожалуй, то могло быть сияние наступающего дня. Я отпрянул в испуге, ибо навстречу мне засверкала огненная колесница Юпитера, спустившегося на землю к своей новой возлюбленной. Божественно яркая звезда оказалась совсем рядом с зеленой землей, отражаясь в мокрой траве и лаская покрытые росой гранаты, — она была велика, подобно Луне, — чистая, белая, блестящая, она показалась мне, несведущему, божественной Афродитой, богиней любви. Тогда я, прелестные женщины, с благоговением задумался о вас; вы, Юлия, — моя вечерняя, светлая; вы, Виттория, — моя сверкающая утренняя звезда, и я не находил покоя до тех пор, пока снова не пришел к вам. Пусть на небе горят миллионы созвездий, для меня на нем только одна Венера. Не правда ли, кума?

— Вы галантны, дон Чезаре, — ответила донна Юлия, — и при этом поэт. Как жаль, что вы и многие подобные вам — женоненавистники.

— И вы верите в эту сказку? — спросил Капорале. — Только уродливые мужчины и те, кого не выносят женщины, прикидываются женоненавистниками. Ни один смертный не принимает такое всерьез, да это и не может быть серьезно. Каприз природы в том, что она создала женщин, и это — единственное, ради чего стоит жить. Все слабости, противоречия, неверность, недостатки характера, даже совершённое зло, о чем постоянно кричат моралисты своими хриплыми голосами, всегда только женской природы, которую они не в силах оценить. Кто любил одну женщину, кого когда-либо осчастливила возлюбленная, будет ценить ее ложь и глупости выше, чем правду Аристотеля и мудрость Платона. Могу ли я критиковать утреннюю звезду? Разве я требую от нее добродетели и морали? О ты, вечная непостижимая красота, ты, божественное, бессмертное, хотя и такое преходящее сокровище любви и наслаждения! Как грубо обходятся с тобой люди и манипулируют самим божеством, как будто это доска или деревянная подставка, чтобы хранить на ней старый забытый хлам.

— Не будьте таким скучным, — заявила мать, — и расскажите нам лучше, что нового в Риме.

— Громы небесные, — воскликнул поэт, — это же как раз признак нашего века, что ничего нового нет. Или вы подразумеваете под новостью каждый пустяк? Так, наш святой отец Григорий все еще мастерит свой новый календарь {44} , как будто вместе с ним мы получим реальное добро, если самое глупое и непостижимое в мироздании — время — будет распределено по-новому. Новый год теперь должен начинаться не с Пасхи и весны, а с холодного тривиального первого января, и т. д., и т. п. До сих пор мы верили, что папы заботились только о так называемой вечности, но теперь они ополчились и на земное время, чтобы и здесь навести порядок. Новости в Риме? Кардиналы плетут интриги друг против друга, в связи с юбилеем в Рим прибыло много чужеземцев, церкви и святые места посещаются; рассказывают, будто гнусный Амброзио выловлен со своей шайкой.

44

…наш святой отец Григорий всё еще мастерит свой новый календарь… — Папа Григорий XIII (1572—1585) ввел в 1582 г. календарь, названный в его честь григорианским, по нему год начинается с 1 января.

— Амброзио? — переспросила мать. — Где же поймали негодяя?

— Говорят, в Субиако, — спокойно ответил поэт. — Шайка взломала и разграбила там ночью дом начальника магистрата, а самого хозяина утащили с собой в горы, чтобы отомстить ему, слишком уж он усердствовал в преследовании разбойников. Но добровольная армия внезапно напала на их логово и разорила все гнездо.

Матрона задумалась, а Капорале не мог понять, отчего эта новость так расстроила ее.

— Страшно подумать, — заговорила Виттория, — как с каждым днем множатся разбойничьи банды. Почти каждая знатная семья, защищаемая великими и сильными, имеет свою банду, сражается открыто, как на войне.

— Да, — промолвил Чезаре, — Орсини, Колонна {45} , флорентийцы — все имеют свои маленькие армии в нашем городе и в Римской области. Святой отец смотрит на это сквозь пальцы и чувствует себя слишком слабым, чтобы препятствовать бесчинству. Месть и убийство из-за угла считаются благородным делом, и можно с уверенностью сказать, что мы сейчас в безопасности лишь настолько, насколько нам позволяют эти убийцы. А частное лицо вынуждено поддерживать связь с той или иной бандой, чтобы не понести урон от всех остальных.

45

Орсини, Колонна — знаменитые римские аристократические семьи.

— Я не могу слышать об этом, — вмешалась в разговор мать, — меня охватывает ужас при мысли о том, что наша жизнь и благосостояние зависят от случая, и мы так уязвимы. Все рассказы о привидениях, какие я слышала в молодости, просыпаются тогда в памяти, а душа становится рабыней недостойных представлений, возникающих в расстроенном мозгу, и волосы встают дыбом.

— Нет, мама, — воскликнула Виттория, — не браните мои любимые призраки и тот поэтический ужас, охватывающий нашу душу, когда мы слушаем эти истории! Это как прохладный утренний ветерок, свистящий в дубовом лесу и приводящий в дрожь листья. Точно так же освежают и легенды о возвращающихся умерших, о темных демонах, живущих около уединенных озер, о тех странных кобольдах {46} , которые заманивают нас в опасные болота или в пропасти в горах; голоса оракулов в одиноко лежащих долинах, способность сумасшедших или больных отчетливо видеть будущее или увидеть друга в отдаленной местности и все эти сказки о волшебниках и заклинателях, о союзах со злыми духами. Ради одного только чудесного и загадочного Абано, или Пьетро Апоне {47} , я хотела бы побывать в Падуе и посмотреть его дом с большим залом и колодцами. Если подобный большой или маленький призрак придет в мою уединенную комнату, я, конечно, испугаюсь, но и обрадуюсь этому испугу и буду наслаждаться всей душой. Я посмотрю на существо, удостоившее меня своим визитом, и, наверняка, без ужаса попрощаюсь с ним. Я частенько обдумываю подробности такого происшествия и уверена в своем самообладании. Нет, призрачный мир не вызывает в нас таких ужасов, какие порождает реальная жизнь.

46

Кобольд — в сказках и народных поверьях злой карлик, устраивающий каверзы.

47

Абано, или Пьетро Апоне(1250—1316) — падуанский ученый и маг, герой новеллы Л. Тика «Пьетро из Абано, или Петр Апоне, волшебная история».

— Почему вы так считаете, моя поэтическая амазонка? — спросил дон Чезаре.

— Одно видение, — ответила девушка, — преследует и пугает меня с самой ранней юности. Я одна глубокой ночью, моя семья ушла спать, моя служанка отпущена, хочу лечь в постель и погасить лампу, как вдруг передо мною появляются страшные злодеи в масках, бряцающие оружием; я оборачиваюсь, зову на помощь, и оттуда навстречу мне выступают такие же отвратительные фигуры. Спасения нет, слова застывают у меня на губах, дыхание перехватывает, грудь готова разорваться; я совершенно бессознательно и в то же время совершенно отчетливо вижу, как злодеи, а вместе с ними и сама смерть подбираются ко мне все ближе и ближе. И даже сейчас, когда я вам об этом рассказываю, теряю от ужаса рассудок. — Сгинь, кошмарное видение! — И можете ли вы после этого отрицать, что подобное уже не случилось где-нибудь? Мы все читали о таких нападениях. Разве это не может повториться?

— О дитя! — вскричал Капорале. — Вы пугаете меня. Успокойтесь, прогоните это наваждение из своей души, развейтесь и избавьтесь от этой чепухи, которая, кажется, уже пустила в вашей душе глубокие корни. Ваши слова пробуждают и в моей душе одно старое суеверие. Дело в том, что я никак не могу избавиться от убеждения, что если видение повторяется, то оно непременно необъяснимым образом сбудется. Фантазия является своего рода почвой, на которой позднее действительно вырастает ядовитый сорняк. Ради Бога, пусть эти фатальные игры останутся только в вашем воображении!

Мать содрогнулась.

— Неужели, — сказала она спустя некоторое время, — наша душа может обладать такой чудовищной силой, чтобы воплотить через идею что-либо подобное? Или это только способность предвидеть неизбежное, проявляющаяся в таком страхе и призрачном видении? Что вообще представляет собой мое «я»? Почему мы так легко говорим: мой дух, моя душа, как будто нами изнутри управляет кто-то, помимо того, кто стоит выше нас.

— Конечно, — заявил Капорале, — размышления о подобных тайнах не находят логического разрешения. Мы познаем себя только в деяниях — здесь раскрываются наши силы. Сознание и сила мышления таким образом постепенно отходят от нас и предстают в искаженном виде, как в тусклом, плохо отшлифованном зеркале, извращающем нашу суть. Разве наша душа однажды уже не была здесь? Неужели она — опустившийся дух, возвращающий в определенные периоды своей трансформации здешнюю жизнь в прежнее радостное состояние делом, раскаянием, искуплением? Может быть, это искра божья, посланная нам при рождении?

— Вы — дурной еретик! — заявила мать.

— Я только пытаюсь понять, что такое наша душа, ведь Писание и церковь, насколько я знаю, тоже не высказывают по этому поводу ничего определенного. Незыблемым остается только одно: Я есть Я.

— Детская болтовня! — воскликнула со смехом Виттория. — Кто хочет узнать, что такое душа, пусть придет ко мне, потому что я это знаю совершенно точно.

— Ты? — спросила мать, удивленно взглянув на нее.

— Я хотел бы, — промолвил поэт, — броситься к вашим ногам и, распростершись в пыли, услышать святое пророчество от высокой сивиллы {48} .

— Внемлите! — воскликнула девушка. — Душа в своей истинной сути — это маленькая серая мышь.

— Виттория! — воскликнула в гневе мать. — Как тебе не стыдно! Или эти детские глупости должны означать всего лишь шутку?

— Даже в стихах Берни {49} , — сказал Капорале, — в которых иногда рассказывается о совершенно непостижимом, я не встречал подобных сравнений.

48

Сивилла(с греч.) — женщина-пророк, ясновидящая, получившая от божества дар предсказаний. Она делает их в состоянии экстаза. Ее пророчества, как правило, грозят бедой.

49

БерниФранческо (ок. 1497—1535) — тосканский сатирик, автор бурлесков.