Виттория Аккоромбона
Шрифт:
Чужеземец удивленно посмотрел на высокую женщину, а Капорале промолвил:
— Вы сегодня, уважаемая подруга, взволнованны, не развеселят ли вас природа и прекрасное яркое солнце, так чудно освещающее горы?
— Рассеют, — ответила она, — ведь самое благородное в природе и искусстве, зачастую унижая себя, должно служить увеселению зрителей.
— Наоборот, — заметил незнакомец, — становится еще благороднее и совершеннее. То, что в нас есть доброго, хорошего, истинного, всегда остаётся с нами.
— А вот этого как раз и нет, — промолвила синьора Юлия с глубоким вздохом. — Простите, мой благородный господин, вашего имени я еще не знаю. Ваша любезность ввела меня в заблуждение с первого взгляда, поэтому я повела себя с вами как с другом дома, перед которым нет необходимости скрывать свое горе. В этом месте, наверное, лучше вести другие разговоры.
Они покинули дом и вошли в прекрасный, заботливо ухоженный сад. Виттория шла молча рядом с матерью, веселый дон Чезаре тоже стал серьезнее, а незнакомец полностью отдался впечатлениям от окружающего, восхищаясь многочисленными сооружениями, живописной панорамой кустарника, величием деревьев: пиний и кипарисов, мерцающим блеском разнообразных клумб. Но больше всего его привели в восторг поющие фонтаны, мастерски имитирующие пение птиц, украшенные замысловатыми
53
Нереиды — дочери морского бога Нерея; Пан — защитник пастухов и мелкого рогатого скота, получеловек с ногами козла, часто изображался с козлиной бородой и рогами; водный орган(гидравлис) — античное сооружение, в котором вода служила для регулирования силы звука.
Когда незнакомец в своих похвалах стал изъясняться все с большим пафосом, Виттория не выдержала и, еле сдерживая гнев, заявила:
— Мне, конечно, известно, что весь мир восхищается этим садом и этими звучными фокусами, но не сердитесь на меня, дорогой друг, если я признаюсь вам, что без радости вступаю в этот парк: мне всегда казалось, будто здесь одинаково унижены и искусство, и природа. Подлинное искусство превращено здесь в диковину, которая, пожалуй, может вызвать удивление и даже восхищение, но не способна подарить настоящую радость. Природа здесь подавлена и искажена, превращена в рабыню для праздных забав, которые в конце концов утомляют, когда удовлетворено первое любопытство. Совершенно иное воздействие производит хорошая картина, музыка Палестрины {54} , свободный ландшафт, вон тот божественный водопад. Не кажется ли вам, что здесь хотят воплотить бред лихорадочного больного и добиться чего-то, что выходит за пределы наших человеческих потребностей? Однако каждый раз, когда человек предпринимает такую попытку удовлетворения своего тщеславия, он унижает свое собственное достоинство.
54
ПалестринаДжованни Пьерлуиджи (ок. 1525—1594) — итальянский композитор, глава римской школы, музыка которого отразила гуманистические черты эпохи Возрождения. Оказал большое влияние на творчество современников и композиторов более поздних эпох.
— Ай! Ай! Моя прекрасная синьорита, — воскликнул незнакомец, удивленно глядя на нее, — возможно ли, чтобы с таких прекрасных уст слетали столь суровые слова? Неужели вас никогда не приводила в восхищение прекрасная секстина или искусная канцона? {55} Как развили наш язык, речь, всегда так легко переходящую в крестьянский говор, Петрарка {56} , Бембо, Мольца {57} , Бернардо Тассо и многие другие! А эти механические изобретения, которые сами по себе способны вызвать только удивление и удовольствие, разве не могут быть поставлены на службу человеческим гением, чтобы и их, основанных на расчетах, знании математических законов и арифметических соотношениях чисел, включить в высшую поэтическую систему, порожденную свободной фантазией? Если природа, этот величественный водопад так восхищают вас и на мгновение заполняет вашу душу восторгом, то всё, что здесь, — та же природа в ее привлекательном проявлении, но в известных условных формах и получившая высшую поэтическую свободу другим образом. Эти прямые аллеи, эти пропорциональные и постриженные кругом клумбы подобны стансам или терцинам прелестной поэмы, где слово обычной речи с той же истинной детской радостью шаловливо облекается в формы, обусловленные строгими правилами, чтобы звучать изящнее и благороднее. А фонтаны, статуи, птицы, легкомысленные амуры и строгие кипарисы, трепет и легкое опьянение в пышных кустах между миртами, лаврами и мрачными кипарисами, вон та распростертая пиния, шелест и шёпот в вершинах, смешанные с благоуханием и эхом, эти почти человеческие звуки, пение птиц, горы там вдали, яркая синева неба над нами, сладкая игра лучей, темнеющая тень — неужели человеку ещё что-то надо в этом сладостном опьянении, неужели надо завидовать Юпитеру и его божественным палатам?
55
Секстина — строфа из шести стихов, была изобретена трубадурами в XII в., введена в итальянскую поэзию Ф. Петраркой, оттуда перешла в литературу Возрождения; канцона — песня, обычно писалась в Италии стихом в одиннадцать слогов и состояла из пяти-семи строф, достигла расцвета в лирике Петрарки (XIV в.).
56
ПетраркаФранческо (1304—1374) — поэт итальянского Треченто, автор сборника песен «Канцоньере» (1356—1373), героической поэмы «Африка» (1339—1341), «Стихотворных посланий» (1350—1352) и др. Был увенчан лаврами на Капитолии. Создал в «Канцоньере» особый художественный стиль — стиль ренессанс, который полтора века спустя оказал влияние на поэзию всего европейского Возрождения.
57
МольцаФранческо Мария (1489—1544) — итальянский лирик эпохи Чинквеченто, автор многочисленных стихов.
— Прекрасно, — промолвила мать. — Смотри, дитя, вот ты и нашла, наконец, противника, который мог бы сломить твое упрямство и, если бы счёл нужным, смог бы поучить и тебя.
— Возможно, — заявила Виттория, — то, что я хотела бы называть природой, красотой и свободой, — слишком узкое понятие, которое снова может привести к скованности и несвободе. И все же я не хочу по чьей-то воле ломать свой характер, а должна сначала сама пережить в себе сказанное дорогим чужеземцем. Я не могу повторять то, в чем
не убеждена, или подавлять свои лучшие чувства. Ни в книгах, ни в стихах я никогда не пыталась сделать это, пусть уж лучше сама буду заблуждаться, чем повторять чужие слова.Однако незнакомец считал, что в прозе и стихах, может быть, нужно согласиться с существующими, узаконенными правилами.
— Но вы таким образом противоречите сами себе! — воскликнула Виттория. Они, наверное, спорили бы дольше, если бы их внимание не привлекли две фигуры, неожиданно возникшие рядом. Пожилая женщина в сопровождении молодого, богато одетого мужчины вышла из ближайшего кустарника. Дама была крупная и полная, мужеподобная, загорелая, на подбородке и верхней губе даже проглядывала легкая растительность. Все почтительно встали и поклонились, давая дорогу пришедшим, направлявшимся к замку. Когда они удалились, незнакомец спросил:
— Кто эта дама, похожая на сильного пожилого мужчину?
— Нынешняя владелица виллы д’Эсте, — ответил Капорале, — знаменитая Маргарита Пармская {58} , дочь великого императора Карла V.
— Возможно ли, — воскликнул незнакомец, всплеснув руками, — что я именно здесь удостоился такого зрелища? Этот живой памятник старых событий, этот монумент великих времен, эта свободная сильная женщина прошла сейчас мимо меня, как портрет Фидия или Лисиппа {59} . Едва очнувшись от сна поэзии и искусства, я вдруг оказываюсь в чудесной старинной легенде, и мне не хватает духа, чтобы прийти в себя. Она, бедная, почти ребенком обрученная из политических соображений с жестоким, страшным Медичи, герцогом Флорентийским Александром, ставшая свидетельницей его убийства (с тех пор прошло ровно сорок лет), снова была выдана замуж и потом послана братом регентшей в Нидерланды, где, как настоящая королева, показала себя умной, сильной и великой в самых трудных ситуациях, образец благородства — полная противоположность великой Елизавете Английской {60} , пока не вынуждена была уступить неверной политике, коварству и кровожадности герцога Альбы {61} . Чего она только не видела, не пережила, не узнала! Она знает цену свету, князьям, противоречия и слабости людей, горе и счастье!
58
Маргарита Пармская(1522—1586) — внебрачная дочь императора Карла V. Жена герцога Пармы и Пьяченцы. Была наместницей испанского короля Филиппа II в Нидерландах (1559—1569). С прибытием туда герцога Альбы сложила с себя полномочия и удалилась в Италию.
59
Фидий — древнегреческий скульптор периода высокой классики, V в. до н. э., создатель статуи Зевса Олимпийского и др.; Лисипп — древнегреческий скульптор второй половины IV в. до н. э.
60
Елизавета Английская(1533—1603) — правила Англией с 1558 г. Прославилась как мудрый и вместе с тем коварный и жестокий политик.
61
Герцог Альба, Фернандо Альварес де Толедо (1507—1582) — испанский полководец, наместник короля в испанских Нидерландах. В 1580 г. руководил захватом Португалии.
— Совершенно верно, — ответила донна Юлия. — Сейчас пока она живет на этой вилле, но, может быть, как княгиня мне недавно сказала, еще в этом году отправится в свои замки в Абруцци и в Неаполь. Сегодня она была очень занята, иначе, конечно, обратила бы на нас внимание, ибо всегда была весьма милостива и благосклонна по отношению к моей семье и особенно к моей дочери.
— Она — уникальная женщина! — воскликнул Капорале. — По крайней мере, я еще никогда не встречал и не слышал о подобной. Вы не поверите, но она еще и сейчас во время охоты, несмотря на свой возраст, даст фору опытному охотнику. Она искусная наездница и не боится даже самых диких лошадей, охотится впереди всех шталмейстеров, короче — настоящая вираго {62} в самом благородном значении этого слова.
62
Вираго(с лат.) — мужеподобная женщина. В эпоху Возрождения так называли женщин, обладавших героическим, «мужским» характером и умом (см. об этом: Буркхардт Я.Культура Италии в эпоху Возрождения. М., 2001. С. 272).
Молодой человек, беседовавший с княгиней, теперь поспешил к компании и попросил старого поэта Капорале представить его семье, которой он уже намеревался нанести визит. Капорале заявил:
— Примите благосклонно, уважаемые дамы, моего замечательного молодого друга графа Пеполи из Болоньи.
— Мы слышали о вас, ваших благородных делах и вашей благотворительности,— сказала мать. — Когда встречаешься с болонцами, нет ни одного, кто не пел бы вам славу.
Граф изящно поклонился и ответил на эту лесть подобной же. Они пошли домой, где их ждал простой, непритязательный обед.
Есть характеры, которые, если и не отличаются силой духа, то все же привлекают сердца ненавязчивой благожелательностью и человеколюбием, а также тонким обращением. Граф принадлежал к их числу. Он сразу расположил всех к себе, как будто уже давно был членом семьи. Граф составлял приятный контраст со вторым чужеземцем, который казался хоть и благороднее, но не настолько знатным: в свободном, непринужденном поведении графа чувствовалось, что он с юности вращался в блестящих кругах, воспитывался дворянином, и большое унаследованное состояние с давних времен освобождало его от всякой нужды и от любого неудобства жизни. Другой гость, чьи живые глаза одухотворенно блестели, а губы так изящно улыбались, был более похож на ученого, профессора университета или на важное духовное лицо.
После обеда все направились в небольшую беседку в саду, где наслаждались свежестью дня и любовались видом красивых окрестностей.
— Здесь, в этом приятном обществе, — воскликнул Капорале, — нам нужно, как это сейчас стало модно, организовать небольшую поэтическую академию, где было бы можно импровизировать на любые темы. Если же сочинение не получится, то можно на ходу набросать небольшое стихотворение или поэму, если позволит муза.
Мать извинилась и ушла, Фламинио сопровождал ее. Остальные сели вокруг стола и Капорале предложил тему — «Сила любви».