Вивальди

Под вечер путники прибыли в Брешию. Джован Баттиста испытывал нескрываемое волнение. После стольких лет вновь оказаться в родных местах! Удастся ли найти дом, где он родился и вырос? За время его отсутствия многое изменилось вокруг. Появились незнакомые улицы, выросли новые дома. В гостинице, где они остановились, он расспрашивал о Вивальди и Петтернелла, но ничего узнать не удалось. С тех пор много воды утекло. Зато с какой радостью на следующее утро он прошёлся по широкой людной площади Лоджиа, на которой возвышается башня с курантами. Здесь когда-то он бегал с мальчишками и слышал их бой. Вот и знаменитый дворец Бролетто, где испокон веку размещается муниципалитет. В церкви Санта-Мария делла Паче их уже ждали, и всё было готово для праздничного концерта. Там к ним подошёл органист Паоло Поллароло, который и предложил отцам конгрегации пригласить обоих Вивальди, особенно сына. Город жил ожиданием этого события. Ближе к закату храм стал заполняться публикой. Прежде всего местной знатью, священнослужителями, монахами и прочим людом. Концерт прошёл с огромным успехом, и под конец прозвучала оратория «Сретение», сочинённая по случаю праздника доном Антонио, позаботившимся ещё в Венеции о размножении партитуры для солистов и хора. Видимо, волнение отца передалось сыну, и он играл в тот вечер с особым воодушевлением и блеском, что не могло не быть оценено собравшейся публикой, устроившей рыжему священнику бурную овацию.

На рассвете 8 февраля отец с сыном покинули гостеприимную Брешию, увозя с собой добрые воспоминания и неплохой гонорар за выступления. Затея с поездкой в родные края явно удалась, чему Джован Баттиста был несказанно рад. По возвращении они нашли дома Камиллу всю в слезах. Дочери Маргарита и Дзанетта напрасно старались её утешить. Оказывается, в то самое утро Бонавентура, собрав в мешок кое-какие пожитки, покинул Венецию, где так и не нашёл для себя занятие. К двадцати шести годам ему не удалось овладеть никаким ремеслом. По натуре он был слабым, безвольным и нерешительным. Ему недоставало твёрдости характера Франческо, не говоря уже об одержимости и таланте Антонио. Отчаявшись найти себе в Венеции какое-нибудь применение, он не пожелал быть обузой для семьи. Возможно, кто-то из закадычных дружков, с которыми он вечно шатался без толку по городу, посоветовал ему поискать счастье на стороне.

— Видать, эти шалопаи надоумили его уехать, — причитала Камилла, не в силах сдержать рыдания. — Что с ним станет? Где его теперь искать, ума не приложу.

— Виной всему его зазноба, блондинка из Бири ^[20] , — заметила Маргарита, — девица отчаянная. Он давно завёл с нею шашни и, наверное, там и обосновался.

Как бы там ни было, сегодня на рассвете, несмотря на густой туман, Бонавентура разбудил сестру, объявив:

20

Один из окраинных кварталов Венеции, населённый в основном беднотой и пользовавшийся дурной славой. (прим. перев.).

— Ухожу насовсем. Передай привет маме и остальным. Я вам отпишу, как только устроюсь.

С того злосчастного утра он как в воду канул.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

— Антонио! — позвала сына Камилла, вернувшись с рынка. — Тебя разыскивают из богадельни. Пришёл хромой посыльный.

Что и говорить, попечители приюта Пьет а не могли не заметить, насколько в последнее время снизились исполнительский уровень хора воспитанниц и звучание оркестра. Такое положение стало сказываться и на посещаемости концертов. Публика начала отдавать предпочтение другим богоугодным заведениям, а это привело к резкому сокращению доходов. Волей-неволей вновь пришлось вспомнить о палочке-выручалочке, рыжем священнике. Признавая его заслуги, попечительский совет одиннадцатью голосами «за» решил пригласить Вивальди на службу с прежним жалованьем в 60 дукатов. По правде говоря, сумма незначительная, ибо один золотой дукат соответствовал одному цехину, содержащему 3,52 грамма золота. Хотя на 60 дукатов дон Антонио мог бы скромно прожить один. Согласно тогдашним оптовым ценам, которые регулировал сенат, на один цехин можно было приобрести одиннадцать цыплят или 100 килограммов пшеничной муки для выпечки хлеба, или же 26 килограммов свинины. Но дон Антонио считал своим христианским долгом заботиться о ближних и прежде всего о стареющих родителях, младших сёстрах и братьях.

Как раз в те дни на театральных подмостках давалось представление с привычными для Comedia dell’arteперсонажами-масками. В одной из сцен пронырливый Бригелла, слуга Панталоне, рассказывая о некоем преуспевающем торгаше, чей доход составлял 200 цехинов, заявлял:

— Да на такие деньги любой может жить на широкую ногу как истинный вельможа!

К счастью, запросы у дона Антонио были куда скромнее, чем у завистливого Бригеллы. К тому же он продолжал жить с родителями и каждый день мог столоваться вместе с воспитанницами приюта. Его возвращение в Пьет а было радостно встречено ученицами. Они окружили учителя, принимая у него плащ, треуголку и помогая освободиться от кипы нот, с которой он никогда не расставался.

Но вместе с радостью на их лицах можно было прочесть и явную озабоченность, которую им не удалось скрыть от учителя. На его вопрос, в чём дело, одна из учениц шёпотом пояснила, что в приюте разразился скандал, о чём велено строго-настрого молчать. Оказывается, в течение ряда вечеров послушница Пьерина после отбоя тайком покидала приют. Стало известно, что убегала она к своему ухажёру Винченцо Лоредану, которого ублажала игрой на скрипке в компании его дружков на ночных пирушках. На рассвете беглянка крадучись пробиралась в спальню. Однажды ночной сторож увидел её вместе с тенором Джузеппе Чаки в одном из переулков, пользовавшихся дурной славой. Но пример Пьерины оказался заразительным, и вскоре группу девушек вместе с их наставницей обнаружили на вечеринке во дворце французского посла Де Помпоне, где собравшиеся гости, в основном мужчины, допускали вольности в отношении приглашённых девиц и рассказывали скабрезные анекдоты. Всё это закончилось тем, что Пьерина была с позором изгнана из приюта, а другие провинившиеся ученицы вместе с их наставницей сурово наказаны.

Выслушав грустную историю, дон Антонио быстро поднялся по овальной лестнице и крикнул взгрустнувшим девушкам:

— Довольно о дурном! Идёмте-ка заниматься делом.

Прошло шесть лет с того дня, как Вивальди покинули своё прежнее жилище, переселившись в соседний приход. Но обитатели площади Брагора и прилегающих переулков их не забывали, так как Джован Баттиста продолжал держать там свою лавку цирюльника. Дело было прибыльным и пользовалось спросом в Венеции. Правда, он относился к нему без прежнего рвения, да и годы сказывались. Как-никак, а скоро шестьдесят стукнет. Но пока только дон Антонио приносил кое-что в дом. Бонавентура, отрезанный ломоть, устроился где-то в Вероне или в Болонье. Все остальные чада сидели на отцовской шее. Но в семье ждали, что Чечилия, опередив старшую Маргариту, вот-вот выйдет замуж. Женихом её был некто Антонио, дальний родственник преуспевающего семейства венецианских сценографов Мауро. О нём в округе поговаривали как о славном, но незадачливом малом: хотя не вертопрах, но без ремесла в руках. Однажды под вечер он явился в дом к невесте, подарив ей, как это было принято, золотое колечко с двумя крохотными алмазами. Чечилия с радостью приняла дар. Но мудрая Камилла узрела в этом жесте некий намёк на затяжку с женитьбой. Джован Баттиста не стал разубеждать жену, но заметил, вспомнив старую пословицу:

— В любви любое промедленье способно погасить влеченье.

Ничего не поделаешь. Видать, дочь на выданье не скоро покинет родительский дом. Зато верным подспорьем отцу оказался третий сын Франческо Гаэтано, из которого со временем должен получиться хороший цирюльник. Дела в лавке шли неплохо, и клиенты-завсегдатаи часто спрашивали Джован Баттисту о его старшем сыне-священнике и дочерях. А женщины у колодца, поглядывая на бывшее жилище Вивальди, вспоминали весёлый праздник на площади по случаю возведения в сан дона Антонио и его игру на скрипке, звуки которой тогда разносились по всей Брагоре.

Как-то Джован Баттиста припозднился в лавке, и когда принялся закрывать ставни на окнах, из темноты перед ним выросла фигура дона Лоренцо, освещённая фонарём, который держал в руке служка, точно codega(так в Венеции называли театральных слуг, в обязанность которых входило освещать зрителям путь после спектакля). Священник сообщил печальную весть о кончине старой зеленщицы Кате. Несмотря на годы, тетушка Кате изрядно пила. Он предложил помянуть добрую прихожанку, которую любили в округе за весёлый нрав.

Они пошли в соседний переулок, где светилось окошко в таверне «Старая мальвазия». Там посетители засиживались допоздна. Заказав по стаканчику вина, цирюльник и священник помянули добрую зеленщицу. Вскоре разговор зашёл об Антонио Вивальди. Дон Лоренцо поинтересовался, пришло ли от патриарха предписание, освобождающее его от обязанности служить литургию по состоянию здоровья. Он даже припомнил, что такой льготой в своё время пользовались известные святые Джакомо и Лаврентий после их возведения в священнический сан, но позднее за сугубое молитвенное усердие оба были канонизированы.

Почувствовав некоторый подвох в вопросе старого прелата, Джован Баттиста заверил его, что сын не расстаётся с молитвенником, да вот только болезнь постоянно даёт о себе знать. Частые приступы проклятой астмы столь мучительны, что дону Антонио иногда трудно подняться к себе в комнату наверх, а тем паче совершать прогулки по городу. Он теперь вынужден частенько пользоваться услугами гондольера, чему на днях немало подивился наш приходский священник. Но сын успокоил его, заявив, что торопится на премьеру оперы «Агриппина» Генделя в театре Гримани в приходе Святого Иоанна Златоуста, до которого ему трудно дойти пешком.