Vive le basilic!

Дюфур спустился на одну ступеньку и принялся считать. Он досчитал до ста девяноста шести, когда дверь приоткрылась, выплеснув на плиточный пол лужицу желтого света. Полицейский, не теряя ни секунды, просунул в щель ногу и резко дернул дверь на себя. Тот, кто был внутри, отступил в глубь квартиры.

– Мсье, – агент, не выпуская дурно начищенной ручки, обернулся к Пикару, – входите.

В пахнущей дорогими духами комнате прикуривал от свечи мужчина. Он был в рубашке, брюках и штиблетах на босу ногу. Остальная одежда, включая пальто, валялась на ковре; отдельно отрубленной головой лежал цилиндр. Дверь в глубину квартиры была закрыта.

– Именем закона, – хмуро произнес полицейский. – Ваше имя.

– Спросите этих господ, они продиктуют по буквам.

– Негодяй! – Пикар повернулся к агенту: – Записывайте. Это…

– Спокойно, Пикар. – Поль вклинился между мужем и любовником, слегка расставив ноги, словно готовился к поединку. – Протокол составит мсье комиссар. Если, само собой, это потребуется, в чем лично я не уверен.

То, что Дюфур делал дальше, объяснялось тем, что журналист не терпел, когда ему навязывают роль в чужой пьесе. Исключением были разве что пьесы патрона, но тот оплачивал все издержки, и оплачивал щедро.

* * *

Сегодня Жером вернулся раньше, чем думала Эжени, а розы, которые внес привратник, были просто невероятны. Молодая женщина поцеловала мужа в прохладную, чисто выбритую щеку и лукаво улыбнулась.

– Если ты меня разлюбишь, торговцы цветами разорятся.

– Любовь моя, это невозможно. Ты сегодня выходила?

– Нет.

– А к тебе кто-нибудь приезжал?

– Да нет же. Будем обедать?

– Я пообедаю с коллегами. Эжени, сядь. Нам нужно поговорить. Я бы предпочел тебя в некоторые вещи не посвящать, но с тех пор, как изобрели газеты, мы живем как в аквариуме. Хотя лучше прочесть в газете, чем в анонимном письме.

– Лиза! – поняла Эжени и рассмеялась. – Она приезжала, только не сегодня, а вчера, и пыталась говорить про тебя всякие гадости.

– Какие?

– Ужасные. Ты точно не будешь обедать?

– Я не успею, детка. Она говорила, что я тебе изменяю?

– Она была отвратительна… Я запретила ее принимать.

– Все верно, но почему ты не рассказала мне?

– Забыла, – слегка покривила душой Эжени. Нет, о мерзкой Лизе баронесса в самом деле не вспоминала, но за собственную вечернюю беготню было стыдно.

– Если бы ты мне сказала сразу же…

– Ты бы решил, что я ревную.

– Я был бы этим счастлив и горд, но, видишь ли…

Жером рассказывал вроде бы понятно, но Эжени не понимала ничего. Он был на чужой квартире вместе с дамой? Их застала полиция? Полицию привел муж дамы? Это так или иначе попадет в газеты? В газеты! Совсем недавно баронесса прочла, как какой-то промышленник застал свою супругу в отдельном кабинете ресторана с кавалерийским офицером, а еще раньше пресса захлебывалась историей, в которой адюльтер мешался с шантажом и попыткой убийства. Эжени не делала различий между подобными случаями и бульварными романами и теперь растерялась. Жером понял ее молчание по-своему.

– Эжени, – воскликнул он, – поверь, ничего не было… Я когда-то ее знал, мы с тобой даже не были тогда знакомы…

Жером ее знал! Это была она… Женщина, которую он так и не смог забыть. Политика, женитьба на другой, совсем не похожей на нее, – все это были попытки убить ставшую мукой любовь. Он не виноват, но как же больно…

– Я понимаю, – прошептала Эжени. – Ты все еще любишь… Она написала, ты пришел. Ты не мог иначе, я тебя не виню… Нет, я виню тебя за ложь, ты не должен был на мне жениться… Ты не должен был говорить, что любишь меня…

– Эжени! Маленькая моя!

Теперь он уверял в своей любви, в том, что та женщина ничего для него не значит и никогда не значила. Дочь заурядного провинциального чиновника, разве могла она стать баронессой де Шавине? Да, она была недурна, ее тянула роскошная жизнь, и она искала мужчин, готовых предоставить ей выезды, туалеты, бриллианты в обмен на сомнительные чувства. Разве она может сравниться…

– Но ты пришел к ней… Пришел!

– Только потому, что ее нынешний покровитель – Маршан. Есть серьезные подозрения, что радикалы принимают деньги от иностранных финансистов. Если бы это удалось доказать, Маршан оказался бы в затруднительном положении… Оппозиции пришлось бы искать другого вожака, не радикала и не легитимиста. Маленькая моя, ты же должна понять…

Эжени поняла, и понимание это упало на душу куском жгучего грязного льда.

– У тебя что-то было с Лизой, – выдохнула Эжени чужим хриплым голосом. – Она тоже была тебе полезна, да? Из-за дяди? Пока дядя был депутатом? Ты сделал мне предложение, когда Лизы не было в Кленах, и у нее начались мигрени. Она перестала к нам ездить…

– Не говори глупостей! Лиза в свое время была полезна, и она мстительна, как черт, но я ни разу не дал ей повода. Ни разу!

– Ты только лгал ей о своем разбитом сердце! Теперь я вспомнила, это она мне рассказала… Именно она.

– Должен же я был ей что-то говорить… Бог мой, о каких древних глупостях мы говорим, а ведь у нас неприятности, пусть и не фатальные. Мы должны показать всем, что ничего не случилось.

– Ничего не случилось, – обреченно повторила молодая женщина, – ничего…

Только счастье разбилось, как ваза с золотыми хризантемами. Бесценная, единственная в мире ваза. Ее можно было склеить, но папа велел выкинуть осколки. Как же он был прав!

– Ты мне веришь? – тревожился ставший чужим человек в безупречном сюртуке и с уверенным, отлично поставленным голосом. Муж. Депутат. Барон. – Ну скажи же, что веришь…

– Конечно. – Эжени выдавила из себя улыбку. – Просто я устала…

– Устала? – Де Шавине торжествующе поцеловал жену в лоб, и она с трудом удержалась от того, чтобы отшатнуться. – Отдыхай, любовь моя. Я буду поздно… Мне надо обсудить положение с коллегами. Дюфур повел себя на удивление лояльно. Было бы неплохо, если б твой отец послал ему приглашение на обед. Мне искать встречи с человеком из «Бинокля» неудобно, но прояснить некоторые моменты необходимо…

– Я попрошу папу. – Сил улыбаться больше не было, и женщина спрятала лицо в цветах. – Ты не опоздаешь?

– Это же не заседание, а завтра… Завтра придется поехать в Оперу. Как же я не терплю этот глупый шум, но ты ведь, кажется, любишь.

– Очень, – подтвердила Эжени и поняла, что последний раз была в Опере до помолвки и что несколько часов с мужем будут невыносимы. – Я телеграфирую мадам Дави… Они снимают ложу на весь сезон и будут нам рады.

– Блестяще! Все решат, что мы приняли приглашение старых друзей… Господи, Эжени, как же я благодарен судьбе за тебя. Страшно подумать, что я мог связать свою судьбу с лицемеркой или истеричкой.