Византия сражается

За неделю я достаточно разбогател, чтобы купить немного приличного кокаина. Я до сих пор помню приятную дрожь, которую испытал, втянув первую после долгого перерыва дозу. Я был не одинок. Все прочие офицеры вели себя так же.

Одесса, как нам казалось, начала снова оживать. Веселые дома на одной знакомой улице около Карантинной бухты открывались и процветали, в них появлялись все новые девочки, и рулетка оставалась любимой игрой солдат, посещавших эти заведения. Мы надевали парадную форму, отправляясь в увольнение; наконец и я получил свою, белую с золотом, с зелеными и черными знаками отличия; ее изготовил местный военный портной. Его услуги стоили очень дешево. Когда я находился в его лавке, он предложил подогнать другую прекрасную форму, за которой так и не пришел заказчик. Она, по его словам, была сшита почти по моей мерке. Это была форма полковника донских казаков. Я осмотрел эту одежду и сказал портному, что возьму ее как есть. Обе формы доставили два дня спустя к мадам Зое, у которой я поселился.

Мадам Зоя была юной, пухленькой и остроумной. Цветом лица и волос она в точности напоминала мою цыганку, но так и не призналась, была ли она той же самой девочкой, и никогда не позволила мне заняться с ней любовью, хотя, казалось, очень ко мне привязалась. Возможно, она была чем-то больна. Хотя прошлое вернуть и невозможно, мне повезло: я повстречал нескольких старых друзей, включая Борю Бухгалтера, который женился на своей подружке и работал в одной из немногих еще открытых портовых контор. В итоге я стал общаться с ним очень часто. Он оказывал мне разные услуги, а доходы мы делили пополам. Боря хотел, чтобы я помог ему пробраться в Берлин, а я мог раздобыть необходимые документы за умеренную плату. Он рассказал мне, что Шура не погиб; он дезертировал, некоторое время скрывался на Молдаванке, а затем, предположительно, уехал на восток. Ванда стала шлюхой, как и почти все прочие подобные ей девчонки; ее убили во время какого-то сражения. Ребенка растили родственники в маленьком порту где-то на побережье. Дядю Сеню и тетю Женю арестовали, когда Григорьев захватил город; Боря думал, что их, должно быть, расстреляли, как и многих других. После этого я решил позабыть о прошлом и обратиться к будущему.

Мы с моими коллегами-следователями занимались прекрасным делом. Никого из нас не волновала система проверки людей и выдачи паспортов. Наша позиция была очень проста: мы не могли винить людей за то, что они хотят уехать. Красные или белые – они, по крайней мере, могли освободиться от ужасов России. Мы работали в большой душной комнате, в которой было всегда полно народу. Мы упорно трудились, работали довольно тщательно. Наша основная задача сводилась к поиску больших запасов золота и проверке списков людей, которых следовало допросить. Дело шло к Рождеству, я начал подумывать о том, чтобы оставить и Одессу, и свою работу. Следовало заняться настоящим делом. Было очевидно, что на родине мне помешают. Я собирался выехать за границу, послать за матерью, когда придет время, и создать себе репутацию или в качестве преподавателя в западном университете, или в качестве инженера и изобретателя, возможно, во Франции или в Америке. Кокаин вернул мне прежний оптимизм, рассудительность и энергию. Я мог работать дни напролет, успокаивая, утешая, помогая людям, отсеивая недостойных просителей; по ночам я развлекался и играл.

Однажды за рулеткой у Зои я выпил стакан дурной анисовой водки, и мне показалось, что я вижу, как по комнате идет госпожа Корнелиус в черно-золотом платье от Эрте [156] . Но к тому времени я свыкся с галлюцинациями. Эсме, моя мать, капитан Браун, Коля, Шура, Катя, Гришенко, Ермилов, Махно, даже Ванда и герр Лустгартен, казалось, время от времени появлялись в толпе. Я поставил на черное. И проиграл.

Я спросил у Зои, была ли среди моих соседей англичанка. Она покачала головой и сказала, что англичанки не часто посещали такие заведения. «Здесь бывает очень мало англичан. У них есть целая империя, в которой говорят по-английски, поэтому они могут чувствовать себя как дома, куда бы ни отправились».

156

Эрте (Роман Петрович Тыртов, 1892–1990) – дизайнер, один из создателей стиля ар-деко.

«Запад есть Запад, – писал сэр Редьярд Киплинг, поэт, – Восток есть Восток, не встретиться им никогда» [157] . Но они встретились на юге России, на моей Украине; в пограничной области, на ничейной земле, у границы, на которой киевские герои сражались за христианство, как никакие другие герои не сражались прежде. Русское рыцарство было уничтожено на Украине в 1920-м. Мать городов русских – обесчещена; Матерь Божья – изгнана. Потом пришли немцы. Мне кажется, результаты рентгена ошибочны. У меня в животе шрапнель. Это военная рана. Но хватит о докторах и их социалистических оздоровительных программах. К чему им беспокоиться о старом иностранце? Они были к нам добрее во Франции. Я встречал Вилли. Колетт [158] предложила мне место. Я знал их всех. Но сейчас вокруг одни невежды. Я ненавидел Гертруду Стайн. Но, по крайней мере, мне было известно ее имя. Белый и Замятин? Кто о них вспоминает сегодня, даже в России? Мне нравились ранние рассказы Набокова-Сирина, хотя я не всегда мог их понять. Тогда у него был талант. Позже он обезумел и начал красть у равных себе – просто потому, что об их существовании за пределами России никто не подозревал. Вот почему он начал писать по-английски. И его русский стал грубым. Герхарди [159] , изображавшая худшее, что есть в людях, никогда мне не нравилась. Ставя печати в паспортах и выдавая документы, я думал, что очищаю Россию от всего упадочного. Кто бы мог предположить, что мне до сих пор придется страдать от последствий того заблуждения?

157

Р. Киплинг «Баллада о Востоке и Западе» (1889). Пер. К. Филатова.

158

Возможно, речь идет о Джоне Вилли (Джон А. С. Коуттс, 1902–1962) – известном художнике, авторе фетиш-комиксов. Колетт (Сидони-Габриэль Колетт, 1873–1954) – французская писательница.

159

Ида Герхарди (1862–1927) – немецкая художница-модернистка.

История – предатель. Человеческая доброта становится законом, превращаясь в свою противоположность. Переходят в атаку порочные силы цинизма. Добродетель высмеивается. Объясни и уничтожь. Вера моя – в Бога и научный анализ. Что есть раса, как не совокупность влияний социума и географии, встряхивающих общество? И это может длиться тысячелетиями. Меняйся и выживай. Сирин задумался о своей русскости; вот где он свернул не в ту сторону. Бойтесь Карфагена. Я слаб. У меня поднимается температура. Здесь совсем нет снега. Расовые опыты Сталина и Гитлера были слишком примитивны. Мы должны скрещиваться. Но одна только мысль о результате ужасает меня. Я боюсь, не стану этого отрицать. Я боюсь так же, как боялся человек, задумавший сотворить огонь. Прометей, грек, Бог… Прометея предали. Христа замучили. Когда он восстанет вновь? Византия должна очиститься. Гоните прочь чувство вины: это гадюка, пригретая на груди рыцарства. Россию предали – и она предала в свой черед. Бойтесь ислама. Бойтесь сионизма. Бойтесь мести. Рим в опасности. Бойтесь невежественных святош и глупых ученых. Бойтесь политиков. Бойтесь древнего Карфагена. Они приходят в мой магазин. Они потешаются надо мной. Они причиняют мне боль. Я их ненавижу.

Я не стану торговаться. Я скорее отдам им все эти антикварные schmutter [160] . Пусть они гордо вышагивают в одеяниях старцев и осмеивают мудрость. Они безграмотны и легкомысленны. В их сердцах нет любви. Они думают только о себе. Наш век – век эго. Я обвиняю художников, политических деятелей, психологов, учителей, потворствовавших им. Они не выносят взгляда Господа. Даже в церковь они идут не за тем, чтобы поклоняться: в их английских храмах никому не позволено плакать, даже когда для слез есть причина.

160

Тряпки (идиш).

Их оскорбляют собственные родители, как только они начинают ходить, как только становятся людьми. Их переполняет цинизм. Стоит мужчине прикоснуться к ребенку, отнестись к нему с любовью и нежностью, – его тут же назовут извращенцем. Нет никакого закона, в котором говорится, что за клевету следует карать, что ложные идеи и мнения куда опаснее бедного старика, который качает маленькую девочку на колене, целует ее в щечку, поглаживает ее волосы и выражает потребность в любви всего лишь несколько опасных секунд. Воображение может походить на козлиные рога: они полезны, пока не начинают расти внутрь; после чего со временем костная ткань проникает в мозг, и козел погибает. Госпожа Корнелиус была лишена воображения, но она любила людей, которые им обладали. Она защищала нас, что, возможно, вело к нашей погибели. Она использовала нас, как говорят некоторые. Она была шлюхой, роковой женщиной. Но я скажу, что она отдавала слишком много. Матерь Божья! Она отдавала слишком много. Сильные часто вынуждены действовать так. Они не могут дождаться ничего взамен, кроме оскорблений и, очень редко, любви. Именно так Бог благословляет их. Они воссядут подле Него на Небесах и помогут одолеть мировую скорбь.

И зачем, вы спросите меня, Бог сотворил эту скорбь? Нет, Он не творил ее. Он сотворил жизнь; Он сотворил человека. Остальное случилось в Раю. Бог – не дьявол, отвечаю я. Доброта – это не зло. Но дьявол, однако, говорит с превеликим благочестием о правосудии и любви и скрывается под разными обличьями: художника, священника, ученого, друга. И люди называют меня параноиком, потому что я любил госпожу Корнелиус, и она никогда не предавала меня, моего доверия, потому что никогда не просила о нем. Какой вред я причинил другим? Мне следовало позволить Бродманну отправиться в Ригу. Но это была его ошибка – он оскорбил меня.

Мы сидели за своими столами в большой конторе, которую когда-то занимала судовая компания. Люди проходили перед нами чередой, богатые и бедные, старые и молодые; они старались выглядеть уверенными в себе или скромными, пытаясь казаться теми, кем не являлись. И я приглашал некоторых в специальную комнату для допроса, и там заключались основные деловые соглашения, и я отказывал тем, у которых не было средств, чтобы добраться до цели. Это было просто милосердие: я все знал об острове Эллис [161] и о том, что там творилось. Я знал об Уайтчэпеле и о том, как на беженцев охотились еврейские фабриканты и торговцы «белым товаром». При социалистах они процветали так же, как и раньше. Я старался быть справедливым. Мы не были жестокими. Мы не были циничными. Мы не занимались вымогательством. Часто мы выпускали людей, которые не вели никакого бизнеса.

161

Эллис – остров в устье р. Гудзон неподалеку от о. Манхэттен. С 1892 по 1954 год – крупнейший центр приема иммигрантов в США.

Накануне сочельника, на исходе трудного дня, я осмотрел своего очередного клиента. Им оказался Бродманн – в темном пальто, фетровой шляпе, очках; его губы предательски дрожали. Он выглядел старше, но казался еще более наивным.

– Пьят, – произнес он.

Я держался с ним просто, предвидел, что могут возникнуть проблемы.

– Бродманн, – я просмотрел заявление, – вы едете в Америку.

– Надеюсь. Так что же, вы все время были белым? – встревожился он.

– А вы в таком случае по-прежнему красный? – спросил я.