Включи моё солнце

Лена начала чувствовать, что ноги отказываются слушаться, становятся ватными. В глазах помутнело. Она никогда не задавала вопросов о маме. Смысл? Если та бросила её в роддоме, как щенка. Даже данные свои отказалась предоставлять. Просто сбежала. Девушка стояла и понимала, что ещё немного, слёзы просто сами начнут выливаться наружу. Она столько лет убеждала себя, что ни на кого не держит обиды. Потому что и не на кого было. А тут вдруг, выясняется, что есть на кого. Всё, что ей, ещё маленькой девочке с огромными карими глазами, тогда рассказывали, так это то, что мать её ехала в поезде, без билета. Очень уж просилась до Краснодара. Пожилой проводник сжалился. А у неё в пути схватки начались, пришлось в Мясногорске вызывать скорую. И если мать – та, что её зачем-то девять месяцев носила, а потом просто бросила и сбежала, лишь написав, что «девочку зовут Леночка Невинная» (до сих пор, кстати, непонятно: это реальная фамилия или аллегория), то проводник, посторонний дядечка, звонил в больницу и спрашивал, как малышка. Говорили, что он даже плакал в трубку, когда узнал, что мать кукушкой оказалась. Но это уже из области городских легенд, которые никто не опровергает, но и не подтверждает.

В горле застрял ком, в глазах неприятно щипало. Не привыкла она показывать слабость. И сейчас не будет. Поиграв скулами, Лена решила, что очень хочет пить. Отвернулась к раковине и, включив воду на всю, тихо спросила:

– И что тут такого? Чья-то мама приехала за ребёнком.

Анжела стояла в проёме, притихнув. Она слишком хорошо знала подругу и понимала, что самое худшее – начать её успокаивать. Ленка из тех, кого действительно лучше не трогать и дать досчитать до трёх. Она перевела взгляд на Татьяну Петровну. Но та смотрела на её подругу.

– Она назвала имя и фамилию ребёнка. И сказала, что рожала в этом городе. Конечно, мы были в шоке. Стояли сначала, переглядывались. Мы-то знали из дела, что мать не местная и сбежала. А тут, спустя столько-то лет.

Кому-то знакомо чувство, будто ты разбитое зеркало? Лена буквально физически почувствовала, как разбилась на тысячи мелких осколков. Смятение, недоверие, обида и непонятное чувство – то ли радости, то ли надежды. На что? Ведь она больше не приходила? Никогда?

Девушка всё ещё стояла лицом к раковине. Надавив на кран и выключив воду, она беззвучно шевелила губами, но конечно никто не видел. Было так страшно спросить это вслух. Осколки продолжали бить в самое сердце и раскалывать душу на маленькие частички. Остро, больно. До рези в глазах. Нет. Никаких слёз. Только сейчас она услышала тишину, которая стояла в кухне. Гул холодильника, лай собаки, машина проревела мотором, проезжая мимо двора… И тишина. Все молчали. Пришлось повернуться и задать этот вопрос вслух:

– И что ей сказали? Почему я её не увидела?

– Алёнушка, ты же понимаешь. Кто пустит к ребёнку человека с улицы? Я сама так обрадовалась. Ну, мало ли, что у неё тогда случилось. Но она одумалась, приехала. Я ей объяснила, что нужно сделать, куда обратиться, чтобы в правах восстановиться.

– А она?

– Кивала. Ничего не говорила. Развернулась и ушла.

– И больше не приходила? – вопрос скорее звучал утвердительно.

Татьяна Петровна покачала головой. Она понимала, что своим рассказом разбудила вулкан эмоций. Леночка, обычно сдержанная и скупая на эмоции, сейчас менялась в лице с каждой секундой, с каждым сказанным словом. У неё в глазах отражались все переживания. Может, не стоило говорить? Вот дура старая! Только разбередила спящие раны. Она ведь, по сути, всё ещё ребёнок. Брошенный в жестокий мир взрослых. Пожилая женщина закачала седой головой, тихо ойкая.

– Ох, наверное, не надо было, – запричитала он вполголоса. – Ты прости меня, девочка моя. Так хотелось, чтобы у тебя душа-то родная появилась, кровиночка какая-никакая.

Лена стояла с каменным лицом и смотрела в никуда. Всё. Стекло разбилось, осыпалось. Чувств не осталось. Чёрная пустота и желание выть. Ещё и эти причитания. К своему удивлению, не обнаружила желания сочувствовать и говорить слова ободрения в адрес Татьяны Петровны. Голос воспитательницы звучал далёким эхом, уши заложило. Она чувствовала на себе пристальный взгляд подруги. Возможно, Анжела ждала какой-нибудь реакции. А какой? Как обычно поступают в таких случаях? И что нужно делать? Лена перевела наконец взгляд на Татьяну Петровну.

– Нет. Плохо не то, что вы сказали. А то, что вы только сейчас сказали.

– Алён, ты девочкой была. Ребёнок. Мы права не имели травмировать тебя. Если б она вернулась с решением суда…

– А если она хотела? – ледяным тоном бросила Лена. – Может, ей помешало что? Может, банально денег не было? Из-за этого лишать меня мамы?

На последнем слове голос не выдержал и сорвался на фальцет. Никогда ещё она не произносила «мама», говоря не о ком-то другом. А о себе. У неё могла появиться мама! А чёртова бюрократия лишила её даже шанса! Анжелкину алкашку, значит, пускали, стоило той протрезветь. А она, Лена, даже не знает, как выглядит её мама. Не говоря уже о привычках. Поняв, что больше не сможет вымолвить ни слова, она молча прошла мимо подруги в сторону выхода.

Анжела крутила головой из стороны в сторону. В коридоре обувалась лучшая подруга, с серым от нервного напряжения лицом. А за столом, закрыв лицо, плакала любимая воспитательница. Девушка подбежала к ней и обняла.

– Татьяночка Петровна, не плачьте! Ну, пожалуйста! А то я тоже сейчас реветь буду, а мне ещё Ленку-дурочку догонять.

Воспитательница поцеловала девушку в макушку, которой та прижималась к её плечу, и погладила.

– Ты беги, беги. Это я так, по-старчески.

– Ну уж нет, я вас такой не оставлю. – Она посмотрела в сторону коридора. Подруги уже не было. – Куда она от нас с вами денется, да? А мы ещё не всё домыли.

Она старалась говорить как обычно бодро, но раздувавшиеся ноздри и пылающие щёки выдавали волнение.

– Ничего, – по-хозяйски закатив рукава, Анжела начала мыть посуду, оставшуюся в раковине. – А то вы Ленку нашу первый день знаете? Перепсихует, побродит по городу. И сама же позвонит.

Она что-то ещё говорила, периодически поворачиваясь и улыбаясь женщине. А та молча кивала, хотя вряд ли она действительно слушала – судя по отстраненному взгляду. Но Анжелка твёрдо решила, что не оставит её в таком состоянии одну. Нужно будет – и ночевать останется.

Вопросы без ответов

Лена действительно долго бродила по городу. Спасибо создателям балеток – ноги не устают. В отличие от мозга. Он устал. Думать, перематывать плёнку и пытаться представить вариации на тему: «А если бы…» – надоело. Она просто медленно шла по ночным улицам и растворялась в свете фонарей. Неторопливо и бесцельно. Судя по моргающим жёлтым светофорам и практически пустым улицам – время было совсем позднее. Но не было никакого желания ни смотреть на часы, ни доставать телефон, который бесконечно трезвонил где-то в недрах поясной сумки. Не хотелось никого видеть, ни с кем разговаривать, а хотелось просто идти и, как обычно, созерцать чужую жизнь со стороны. Но улицы были практически пусты, несмотря на то, что завтра ещё один выходной у большинства населения.

Лена села на лавочку в одном из дворов и подняла глаза. В окнах тоже мало где горел свет. Из телефона продолжала играть легендарная «Havana». Не факт, что жильцы первых этажей являются фанатами этой песни, особенно слыша её в ночное время. Пришлось доставать телефон. Надпись на экране совсем не удивила. Анжелка. Сдвинув в сторону нарисованную зелёную кнопку, нехотя приложила аппарат к уху. Вполне ожидаемо, что в ту же секунду в это ухо начали кричать.

– Идиотка! Дура! Эгоистка! Как ты можешь так! Идиотка!

– Было, – устало парировала Лена.

– Чего? Что было? Где?

– «Идиотка» – уже было.

– Дура, блин.

– Тоже было.

– Ты где? Ты что, пьяная?

– Хорошая идея. Но уже, увы, не продают.

Было слышно, что ещё немного и Анжела просто сорвётся, и тогда жалеть придётся её. А уж если у той начнётся истерика, то это будет долго и громко. Лена, представив эту картину, даже скривилась так, будто это уже произошло. Нет, пора вешать белый флаг. Да и прохладно на улице ночью, даже летом.