Вкус греха. Долгое прощание

Митя об этих планах не знал, но если положить руку на сердце, то чуял — быть ему мужем этой юной красавицы с оленьими глазами…

День в архиве был тихим, а если точно — затаенным. Митя и Оля пришли на работу вместе, и вид Оли был слишком нарочито красноречив.

Цветики ненависти осыпались, и взросли ягодки. Митя предостерегал Олю, пытался всю дорогу пробиться к ее разуму и разумной осторожности, — она как будто и слушала, но по глазам ее, пусто устремленным куда-то в дальнее будущее, видно было, что она ничего не слышит.

И что важно — не хочет слышать. Она ни за какие деньги не согласилась бы лишиться молчаливого своего триумфа в архиве!

Митя подумал, что триумф нужен ей не меньше чем он сам.

После работы Митя сказал, что едет в Лианозово, и предложил сегодня «не провожаться», так как оба они на ногах не стоят после бессонной ночи и рабочего дня, полного напряжения…

Оля, странно блестя глазами, сказала:

— Никаких провожаний. И никакого Лианозова.

— Но как же? — вскрикнул Митя.

— Вы будете жить со мной, у нас, — ответила Оля и прямо и невинно посмотрела Мите в глаза.

— У вас?.. — обреченно уже и не спросил Митя, а пометил тенью вопроса свои слова…

— Конечно, — как о чем-то вполне решенном сказал Оля, — вы — мой муж, не важно, что мы пока не расписаны. Это не проблема. А муж должен жить со своей женой. Пока у нас нет квартиры, мы живем у меня. Логично? — спросила она. Митя молчал.

Оля вышагивала сегодня гордо и надменно, опять такая же неописуемая красавица, как и раньше, хотя вчера еще была напуганным олененком…

Митя попытался вразумить Олю.

— Оленька, — сказал он, — но я же женат! Не разведен. Мы только вчера разошлись… Денег больших у меня нет (это он соврал. На книжке у него были свои деньги, но Оля о них не должна ничего знать. Митя содрогнулся, подумав, что от денег останется, узнай Оля про них). Неужели я позволю себе прийти в твою семью двоеженцем и почти нищим?

— Не важно, нет, нет… — твердила Оля, и губы у нее начали подергиваться:

— Вы меня бросаете! Вы меня не любите! Не бросайте меня, Вадим Александрович!

И Митя сдался.

Они взяли такси и отправились на Коровинское шоссе, к Оле домой, предварительно заехав за кофром.

Лев удивился, что Митя так быстро уезжает от них, но, увидев и Олю, понял все. Они с Митей тепло попрощались, чувствуя друг к другу симпатию, и Лев сказал:

— Если что, к нам всегда можно.

На что Митя улыбнулся благодарно, а Оля недобро сверкнула глазами.

Дверь открыла высокая толстая молодая женщина с быстрыми светлыми глазами и высокой прической. Видимо, мама Оли ненамного старше его самого, подумал Митя. Если она родила в двадцать, то ей всего тридцать восемь…

А Олина мама родила дочку в восемнадцать. Таким образом, было ей всего тридцать шесть.

Оля втолкнула в квартиру Митин кофр, взяла его за руку, ввела в квартиру и представила:

— Мой муж, Вадим Александрович Кодовской. Консультант по Америке в нашем архиве.

Митя, сгорая от стыда, поклонился ошарашенной женщине, а из кухни вышел невысокий плотный мужчина в годах, с грубым лицом.

…Господи, подумал Митя, в кого же Оля?.. И, глянув незаметно на Олю, увидел, что она не так уж не похожа на мать — расцветка другая, а так немало общего: глаза, быстрые и большие, густые волосы, прямой носик и стать фигуры, только у мамы — пополневшей…

Оля такая же будет, подумал Митя и совсем загрустил.

Пожилой мужчина оказался Олиным папой, майором в отставке, которому Оля снова с радостью сообщила, что Митя — муж и консультант.

Олин папа вытер руку о галифе — в кухне что-то, видно, делал — и назвался:

— Степан Иванович. Майор.

Тут и Олина мама сообразила:

— Надежда Михайловна, — и протянула, улыбнувшись приветливо, Мите руку. А сама подумала, что консультантом по Америке этот мужчина не выглядит. Нет соответствующей стати. И молод. Наверное, Олька прибавляет ему и лет и чина. О Мите она знала. Порадовал маму только Митин солидный сундук.

Папаня по-простому потащил Митю на кухню, но мама обдала его жестким взглядом, закудахтала как курица и увела… — то ли гостя? то ли уже родственника? — в большую комнату, где спала Оля.

Эта комната была гордостью Надежды Михайловны, впрочем, как и вся квартира в целом.

Полы были отциклеваны и покрыты лаком, мебель новенькая, полированная, без единой царапинки, тахта накрыта финским клетчатым пледом. Телевизора, правда, в комнате не было, он стоял на кухне. Но в остальном — квартиру не стыдно показать и человеку, всю жизнь проведшему за границами, как говорила Оля. Так ли это… — Надежда Михайловна сомневалась, разве что сундук…

Она зажгла в люстре все рожки, что делала очень редко, обычно царила здесь полутьма. Свет заиграл на хрустале посуды в серванте.

Митю усадили в кресло, дав для развлечения старый номер журнала «Америка». Митя посмеялся про себя.

А все трое стали хлопотать. На кухне что-то взбивалось, парилось, постукивали ножи, а папа таскал из серванта посуду.

Надежда Михайловна была еще несколько не в себе от неожиданного появления Мити, но хорошо, что она почти все знала и потому решила, что может так и лучше: мужиков надо брать, а то они вечно тянут волынку. На том и успокоилась.

Митю разбудили (он, бедолага, заснул за «Америкой»…), когда стол был готов.

Оля оказалась в длинной полупрозрачной юбке и тонком шелковом свитерочке. Прическу она тоже изменила: теперь на ее прелестный выпуклый лоб спускалась волной челка до бровей. И сразу стало заметно, что ноздри и верхняя губа у нее несколько грубоваты…

…В папу, констатировал Митя. Но глаза ее, темные и влекущие, были великолепны.

Митя, увидев, какое количество снеди на столе, почувствовал необоримый голод. Кроме вчерашнего кофе в Лианозово, он ничем не порадовал свой несчастный желудок.

Ярко светящая люстра выявила радужные пятна на его лице, и это совсем расстроило Надюшку. Пьет?.. У нее руки опали, как она говорила про плохое настроение.

А папа радовался. Он был горд тем, что в их семье появился настоящий международник, и зная, что не ударит в грязь кое-чем, папа принялся рассуждать о политике.

Митя вяло откликался, поглощенный едой. А когда папа удалился в дебри африканского континента, он вынужден был сказать, что, несколько лет проведя в Америке, он в основном занимался ее спецификой.