Царицын Владимир Вкус коньяка *1.*

Я смотрю на себя в зеркало только, когда бреюсь. Маленькое зеркальце для бритья размером с сигаретную пачку. Оно в черном кожаном футляре и всегда лежит в ванной на полочке. Такое же маленькое, но без футляра и с отколотым уголком есть на даче. У меня только два этих зеркальца. Бриться, не глядя на свое отражение, не умею. Умел бы, не было бы у меня ни одного зеркала. Как все люди иногда хожу в парикмахерскую. Сажусь в кресло перед огромным зеркалом, где я весь, и закрываю глаза, делаю вид, что дремлю, а может быть, и дремлю по-настоящему. Меня стригут, а я не контролирую процесс стрижки, не хочу смотреть, мне все равно, каков будет результат. Мне все равно, как я выгляжу. Хорошо, что ходить в парикмахерскую можно раз в два-три месяца. А вот бриться приходится ежедневно. Пробовал не бриться, неделю не брился, снова начал.

Привычка? Да, наверное… Нет, не то сказал, для меня бритье не привычка, это ритуал, который…, от которого не могу отказаться.

Это память. Память о Зое. Зоя не любила, когда я отращивал бороду.

Поэтому я бреюсь. Поэтому, а не потому, что привык. Бреюсь, но стараюсь не смотреть в глаза тому, кто там, в зазеркалье.

Не люблю свое отражение. Его не должно там быть. Но оно есть, и я его ненавижу. Помню, как первый раз ударил по нему. В ванной висело большое зеркало. Разбил его в дребезги и кулак разбил в кровь. Когда собирал осколки с пола, видел в них, сверкающих ртутью, фрагменты и фрагментики ненавистного лица.

Я мертв. Я давно мертв. Уже десять лет.

Говорят, человек жив, пока жива память о нем. Обо мне некому помнить. Уже давно, десять лет… Нет памяти обо мне, значит, и меня нет. Моя память жива, но это моя память. Живы те, о ком я помню.

Жива Зоя, Мишка сынок жив, его жена Светлана, моя невестка. Внучка моя единственная, Лизонька жива, ей теперь уже одиннадцатый пошел.

Все живы. А я мертв.

Сегодня побрился, кофе попил. Дома невмоготу, стены давят.

Вообще, в своей городской квартире я живу мало. Обмолвился, существую… В конце прошлого года вышел на пенсию, зиму пережил, а по весне перебрался на дачу. Практически там все время и бываю. И на работу меня не тянет. Ни сколько. Уговаривали остаться, мог бы еще работать и работать. Специалистов моей подготовки и моего опыта теперь единицы остались. Кто в коммерцию подался, чтобы семью прокормить, кто постарше - на пенсии, как я, многие поумирали.

Уговаривали. Не захотел оставаться. Насиловать себя не захотел, надоело видеть вокруг себя тех, кто хочет жить и радуется, что живет. Сам я живу по необходимости. Опять оговорился, существую…

В город приезжаю только за продуктами. Да за пенсией. Иногда приходится задерживаться, если с бывшей работы звонят, просят проконсультировать, о встрече просят. Да и коммунальные платежи надо сделать. То, се. В основном совмещаю все дела в одной побывке. В этот раз я задержался на неделю.

*2**.*

–  Опять на дачу собрался, Сереженька?
– ласково поинтересовалась соседка Анна Егоровна, Аня, Зоина подруга. Поставив пакеты на пол у ног, она копалась в своей косметичке, пытаясь среди тысячи дамских мелочей отыскать ключ от входной двери.
– Смотрю, ты с сумкой дачной. И одет по-походному.

Я вынужден был остановиться.

–  К своим схожу, а потом на дачу.

–  Меня бы с собой взял…

Интересно, куда?

–  Анюта…, - начал я.

–  Я у Зоиньки давно не была.

–  Так сходи, кто тебя не пускает?
– немного раздраженно отреагировал я.

–  Может, вместе сходим?
– не унималась Анна.

–  Извини.
– Я стал спускаться.

–  Когда ждать в следующий раз?
– крикнула она мне вдогонку.

Я остановился, закурил, хоть и не хотел курить, и снова поднялся на площадку. Ключ Анна уже нашла, но дверь не открывала, надеялась, что я вернусь.

–  Анюта, мы же с тобой уже не раз говорили на эту тему, - укоризненно сказал я ей.
– Ну не жди ты меня, вообще не жди, ждешь - только время зря теряешь.

–  А у меня его много, времени-то. Мне его не жалко терять! Авось, дождусь когда-нибудь. Своего счастья дождусь.
– Она подбоченилась, выпятив вперед большую грудь. Анна моложе меня, но тоже уже пенсионерка. Хотя, выглядит молодо, в самом соку баба.

–  И все-таки. Ты вон, - я кивнул на ее бюст, - жизнью пышешь, тебе нормальный мужик нужен. А я ненормальный, я мертвый. Меня вообще нет здесь, я там.

–  Вернуться уже пора, Сереженька. Десять лет прошло все-таки.

–  Да, десять… Извини.

Я снова пошел вниз, услышал ее тихое:

–  Я буду ждать.

Я почти бегом выскочил из подъезда. Я всегда пытался убежать от

Аниных взглядов и намеков, а порой она говорила напрямик:

–  Я одинокая, ты совсем один живешь, а время нынче тяжелое.

Вдвоем-то нам легче будет.

–  Мне и одному не тяжело, - отвечал я.

–  И квартиры у нас на одной площадке, - продолжала она.
– А огород? У меня-то его нет, я целыми днями свободна, а ты свой огород запустил, небось, совсем. Зарос, небось, твой огород. Я бы…

–  Не печалься Анюта о моем огороде. Не зарос он. Все там, как положено.

–  Да и не в огороде дело, Сереженька, - не унималась Анна.
–

Нельзя одним прошлым жить.

–  А я и не живу…

–  Живешь. Обманываешь себя и всех вокруг. Мертвым прикидываешься.

А жизнь идет, уходит жизнь. Ты подумай: вокруг тебя люди. Может, им надо что-нибудь от тебя. Ты можешь им дать это, а не даешь. Может, ты кого-то из них счастливым сделать сможешь.

–  Несчастный человек никого не может счастливым сделать, - возражал я.

–  А ты счастливым стань. Попробуй…

–  Все, Анюта, закончили разговор, - резко обрывал я ее.

И убегал.

От нее и от себя.

Я не хочу никого делать счастливым и сам не хочу им быть.

НЕ-ХО-ЧУ! Мне лучше одному со своими воспоминаниями. И вообще - какое мне дело до других?! Какое мне дело до живых?!

*3**.*

Живых на кладбище мало. Каждый молча занимается своим делом.

Тишина, почти полная тишина, как и положено быть на кладбище. Только дятел где-то на вершине сосны деликатно, но настойчиво долбит ствол.

Такая тишина, такие покой и умиротворение мне нравятся.

Я вообще люблю одиночество. Даже не люблю, а считаю его единственно приемлемым для себя. Почему я не схожу с ума? По логике вещей уже давно должен был. Но ум мой ясен и ясно все, что я в состоянии вспомнить. А помню я все, каждую мелочь, до старческого маразма далеко еще. И тело мне досталось хорошее. Крепкое здоровое тело. Во мне нет явной хроники. Все органы работают исправно. Я даже печень не посадил за два месяца беспробудного пьянства, начавшегося сразу после того, как я потерял все.