Вкус любви

— Согласна, детка?

— Согласна, — отвечаю я голосу, ласкающему мой слух.

— Вот и договорились. А теперь мне пора бежать, я перезвоню тебе завтра.

— До завтра.

— Целую тебя, — шепчет Месье.

— Я тоже.

Мне сложно описать три секунды полной тишины, предшествующей окончанию разговора, этот короткий момент вечности, когда я слышу, как он дышит, быть может, не решается что-то добавить, ровный гул мотора, а потом — ничего, конец связи. Теперь мне нужно продержаться до завтрашнего утра, без конца перебирая в памяти все, что мы с Месье могли друг другу сказать между строк.

Выключив телефон, я продолжаю стоять, опустив руки, на мокрой траве: значит, Месье вернулся. Из ниоткуда. У меня нет никаких улик, никаких следов, которые помогли бы мне понять, как он проводил все это время вдали от меня. Я знаю лишь одну вещь, и она меня абсолютно устраивает, по крайней мере на пару минут: Месье здесь. Месье существует, Месье жив — я с ним разговаривала. У меня до сих пор горячо в груди от его голоса.

— Ну что? — спрашивает Люси, приблизившись ко мне, как она обычно это делает: совершенно беззвучно.

— Толком не знаю.

— Он будет с тобой спать?

— Да. То есть я так думаю. Во всяком случае, мне кажется, что он этого хочет. Если, конечно, не врет. С ним никогда ничего не знаешь наверняка. Это же Месье.

Пока мы направляемся обратно к дому, меня продолжает грызть непонимание. Чего он все-таки от меня ждет? Осознавая, что я не должна этого делать, прекрасно зная: именно такие действия привели меня к тому, что я ползаю у ног Месье, я отсылаю ему в СМС свой последний вопрос:

— Ты хочешь, чтобы я перестала выгибаться перед тобой, как салонная кошка?

Несколько минут спустя приходит ответ от Месье:

— Нет.

Я получила разрешение быть счастливой, хотя бы на некоторое время.

На следующее утро в четверть девятого я выкуриваю свою первую сигарету в маленьком саду моей бабушки. Поскольку мы с Алисой и Люси накануне легли очень поздно, глаза у меня закрываются. В этот час Месье, должно быть, обмотав полотенце вокруг талии, вихрем вылетел из ванной, полной пара. Он тщательно побрился и побрызгал одеколоном щеки и запястья. Я уверена, стоя в душе, он мастурбирует, медленно, под струями горячей воды. О чем он в этот момент думает, остается большой загадкой, но ничто ему не мешает мечтать обо мне.

Затем он бесшумно одевается в спальне, пропитанной испариной, где еще спит его жена. Он натыкается на Шарля в коридоре, рассеянно проводит рукой по его длинным волосам. На кухне Месье проглатывает чашку кофе, подписывая дневник Адама. Он даже не присаживается, завтракает на скорую руку так же, как делает все остальное: в конечном счете лишь в операционном блоке Месье позволяет себе медленные, размеренные движения. Только там он превращается в гения. В остальное время своей жизни он постоянно куда-то бежит. И даже если я не раз слышала, как он на это жалуется, ему, скорее всего, было бы сложно жить по-другому.

Половина девятого: Месье целует Эстель, которая только что вышла из спальни в ночной рубашке. Дети уже убежали.

— До вечера, — говорит он и несколько минут спустя уже садится в свою машину.

Его мобильный лежит в бардачке. Улицы за темными стеклами окутаны небольшой дымкой. Я вижу все это, не особенно напрягаясь: представляю его запах в салоне, привкус кофе в уголках губ, который ощутила бы, если бы прикоснулась к ним языком. Месье выезжает из паркинга, машинально вписываясь в узкие повороты, весь в мыслях о предстоящем дне. На набережной Межиссри, бледно-розовой от восходящего солнца, прохожие благодарят Месье коротким кивком, едва различая его тень за тонированным стеклом. Это невероятно! Если бы на их месте оказалась я и Месье милостиво разрешил бы мне перейти дорогу, мне кажется, я осталась бы стоять в свете его фар, как зверек, не сводя с него завороженного взгляда.

Без четверти девять: Месье нервничает в пробках. Он обговаривает с Эстель последние детали отпуска, без особого энтузиазма, поскольку для него это еще очень далеко. Сегодня назначено три операции, и одному Богу известно, сколько консультаций, поэтому голова Месье заполнена до отказа. В ней не осталось места для мыслей об отдыхе на солнечном пляже вместе с женой. Равно как и для мыслей обо мне.

Без пяти девять: Месье паркуется перед оградой клиники. Не успевает он выйти из машины, как его окликает коллега, который, болтая с ним о том о сем, сопровождает его до операционного блока. Переодевшись в раздевалке, Месье запирает в шкафчик свой саквояж хирурга, бумажник, мобильный и меня. Месье оперирует. Месье — взрослый мужчина. У Месье обязательства.

Поскольку у меня их нет, я бесшумно возвращаюсь в спальню. Моя самая младшая сестренка ворочается в кровати и ворчит:

— Чего ты ходишь?

— Ничего, просто не спалось.

Луиза, наверное, тут же уснула. Запах ее сна витает над нами, в комнате темно. Через несколько минут встанет моя бабушка, и если я не успею уснуть до этого, то поспать уже не удастся. Вопрос — как это сделать. Ненависть к Месье действует на меня словно допинг.

Я ворочаюсь и мешаю спать Луизе, поэтому через некоторое время решаю удалиться. Я взбираюсь на второй этаж, где спят Алиса и Люси, и расчищаю себе местечко в кровати сестры, которая подвинулась, не просыпаясь. В моем полном и всепоглощающем раздражении (и глубокой грусти, в чем мне совсем не хочется признаваться) единственное, чем я утешаю себя, пытаясь уснуть, — перспектива накуриться. Накуриться, чтобы хохотать во все горло, с красными глазами, тяжелыми веками, пересохшим ртом. С тех пор как я узнала Месье, меня спасают наркотики, помогающие пережить его отсутствие.

Август

Вторник.

Я уже неделю в Берлине в окружении моих обожаемых девчонок. Среди них присутствует и всем известная Люси, которую я встретила, энергично похлопав по спине, — либо это, либо самые утонченные и невыразимые ласки, третьего не дано.

В первый день было солнечно и жарко, и я приобщила своих крошек к удовольствию курения травки, валяясь в нижнем белье в парке Монбижу. Я переводила взгляд с одной на другую, прикидывая, сколько времени им понадобится, чтобы перестать сопротивляться. Через пять минут, раскинувшись в позе морской звезды, они уже не хотели никуда уходить. Что и требовалось доказать.

В разгар карточной партии Люси стащила у меня «Месье», и теперь все, что я могла о ней написать, для нее не секрет. Она была полностью увлечена чтением, поэтому приходилось постоянно дергать ее, когда наступала очередь делать ход, и напоминать масть козыря.

Со сжавшимся сердцем я пыталась угадать, что происходит в ее красивой головке, за большими темными глазами: считает ли она все это вымыслом или уловками моего извращенного сексуального воображения, в котором отныне безраздельно властвовали она и Месье. Но это так и осталось тайной: она спокойно отложила в сторону тетрадь, не сказав ни слова, словно незачем было обсуждать, почему рядом с ней я перестаю думать о Месье, почему ее обнаженное тело влечет меня сильнее, чем его член.

Четверг.

Если я так умираю от сексуального желания, то, наверное, потому что Зильберштейн и Ландауэр названивают мне по очереди, напоминая врачей, справляющихся о состоянии пациентки, соблюдающей диету. Я за границей уже десять дней, и мне приходится довольствоваться собственными пальчиками, испачканными чернилами. Но одна вещь явно не дает им покоя, — поскольку, не успела я закончить разговор с Ландауэром, как позвонил Октав, чтобы убедиться: ему сказали правду, и Элли Беккер обходится целый месяц без мужчины. Эка невидаль.