Вкус ранней клубники
Шрифт:
Он подошел поближе, оглядел, едва сдерживаясь, чтобы не улыбнуться и довольно покивал головой.
— Значит, это все-таки вы!
Пришлось согласиться, что я — это я. И снять темные очки, чего при Шуре я не стала делать.
— Я хотела бы объясниться, — робко начала я.
— Не надо, — сказал он.
— Но вы можете подумать, что я бросила истекающего кровью мужа на чужих людей…
— Для настоящей медицины нет чужих и своих, все больные — просто пациенты.
— В идеале.
— Пусть будет, в идеале, — согласился он. — Но а сейчас-то переодевание зачем?
— Хочу
— Что ж, это ему не помешает. Кажется, он заскучал, не успев прийти в себя. И я его понимаю.
— Зато я не понимаю, — не выдержала я, — что вы можете понимать, не зная, что с нами случилось.
Вот это я накрутила! Но меня возмутила самоуверенность врача. Он не захотел даже выслушать моих объяснений.
— Почему же, не знаю. Лев Гаврилович мой хороший приятель. Вообще-то свои служебные тайны он со мной не обсуждает, но если случается что-то неординарное и в чем нет большого секрета, рассказывает. И временами он даже позволяет мне пофантазировать, выдвигать свои версии того или иного происшествия. Вы ведь знаете, о ком я говорю?
— О Могильном, — кивнула я.
— Несмотря на свою зловещую фамилию, Лев — очень оптимистичный человек… Минуточку, а то я забуду!
Всеволод Илларионович вернулся к своему столу, открыл ящик и достал из него пачку денег.
— Вот, возьмите, — сказал он. — Я заплатил из них медсестре, чтобы она просидела ночь у постели вашего мужа. У нас как-то принято, чтобы это делали близкие родственники… Нет в штате сиделок! Есть две ночные медсестры, но им некогда сидеть всю ночь возле кого-то одного!
Главврач почему-то разозлился, и я, чтобы его отвлечь, вернула разговор в прежнее русло.
— А чья версия, что я — жена шофера?
— Моя! — сказал он гордо. — Теперь могу признаться: на вас я заработал ящик коньяка!.. Уверен, Лев будет возмущаться, что я использовал свои кое-какие профессиональные знания. Но этот пункт мы не оговаривали…
— А какие именно знания?
— Я утверждал, что последние сорок-пятьдесят минут водитель Решетняк не мог вести машину, так как пребывал в бессознательном состоянии.
— Ну и что же? Разве не могла его подменить просто попутчица?
— Попутчица вряд ли повела бы себя так самоотверженно. Она если бы просто не сбежала, разве что позвонила бы в милицию. А если бы не захотела, чтобы её допрашивали как свидетеля, вообще могла не позвонить. И не сбежала бы после того, как доставила пострадавшего в больницу… Я получил удовольствие, выстраивая эту логическую цепочку!
Всеволод Илларионович потер руки, а я подумала, что он по натуре романтик, и скучает в селе, где происходит так мало волнующих душу событий. Конечно, как говорила медсестра Шура, преступность могла добраться и сюда, но вряд ли к нему на хирургический стол так уж часто попадали мужчины с огнестрельными ранениями…
— Извините, а не могла бы я повидать своего мужа?
Как ни хотелось мне прерывать разговорчивого врача, но сжигавшее меня нетерпение оказалось сильнее.
— Простите, — спохватился главврач и совсем по-мальчишески покраснел. — Действительно, растоковался! Но утереть нос профессионалу — что может быть слаще!.. Пойдемте, я провожу вас… Реанимационного
отделения у нас пока нет, но свежеоперированные больные имеют отдельную палату.Он открыл дверь палаты и сказал, точно мяч бросил в нее:
— Решетняк, к вам приехала жена!
Мой муж лежал на какой-то странно кровати с рычагами, которые, видимо, не только регулировали её по высоте, но и давали возможность перемещать больного с минимумом неудобств для него.
Поскольку мне не приходилось быть в больнице лет десять, я приятно удивилась тому, как может оснащаться сельская медицина.
Не то, чтобы я думала только о такой вот ерунде, глядя на бледного, заросшего щетиной мужа — он всегда брился до синевы — просто такие мысли промелькнули у меня в голове, наверное, для того, чтобы смягчить шок, который я испытала при виде любимого мужа.
Правда, я отчего-то представляла себе его опутанным всевозможными проводами, как в американских фильмах, но к его раненой руке вел лишь тонкий проводок стоящей у кровати капельницы.
— Но это вовсе не моя… — удивленно пробормотал Артем.
Я обернулась на дверь как раз в тот момент, когда её с обратной стороны закрывал ухмыляющийся главврач.
— И совсем не обязательно сообщать об этом всему свету! — строго сказала я своим обычным голосом.
— О, боже! — вырвалось у моего бедного мужа.
— Анекдот по случаю, — весело продолжала я. — Налогового инспектора спросили, как к нему обращаться. "Не знаю, — пожал он плечами, — но когда я куда-то прихожу, все говорят: "О, боже!" Выходит, и обо мне тоже… Здравствую, дорогой!
Я поцеловала мужа в колючую щеку. Сердце мое от волнения опять зачастило: господи, как же сильно я его люблю!
— Где ты так долго пропадала? — сварливо поинтересовался Артем. — И что за молодежные тряпки на тебе надеты?
— На современном языке это называется не тряпки, а прикид. Я решила все время носить его, потому что теперь ко мне пристают двадцатилетние мальчики.
— Тебе же двадцать девять лет!
— Стыдно напоминать женщине о её возрасте! — капризно протянула я своим уже освоенным "юным" голосом". — Ей столько лет, на сколько она выглядит… Ладно, Отелло, уже нахохлился, не понимаешь, что это масхалат! Не обращай внимания… Как ты себя чувствуешь, любимый?
— Что значит, не обращай внимания?! Ты же похожа на девочку-студентку, а не на мать двоих детей!.. Кстати, я уже и забыл, что у тебя такие потрясающие ноги!
— Понятное дело, — я не удержалась, чтобы его не кольнуть. — Небось, у Зины ноги — с моими не сравнить!
— У какой Зины? — изумился Артем. — Послушай, ты же второй раз называешь это имя!
Тьфу ты, я же её сама придумала. Блондинку по имени Зина. Ну, не смешно ли? Давала ведь себе слово, больше никогда не вспоминать о словах Артема насчет его измен… Во множественном числе? Нет, это невыносимо!
— Что с тобой происходит? — продолжал допытываться муж, следя за переменами в моем лице.
— Ничего! — меня уже было не удержать даже мне самой. — Это все из-за твоих девок!
— Моих девок? Ты имеешь в виду здешних медсестер? Тех, что подают мне утку?