Вкушая Павлову
Шрифт:
В 1912 году Сабина Шпильрейн, вернувшись в Россию, вышла замуж за ветеринарного врача Павла Наумовича Шефтеля, а в 1913 году в семье Шефтелей родилась девочка Рената. Но семейная жизнь Сабины и Павла не складывалась. Она — человек творческий, а ее муж — домосед-обыватель. Он не хочет сопровождать жену в ее путешествиях по Европе и чувствует, что Сабину по-прежнему тянет к Юнгу.
Октябрьская революция в России и приход к власти Гитлера в Германии сыграли роковую роль в судьбах миллионов людей. Сабина Шпильрейн не была исключением. В 1923 году, по совету Фрейда, Сабина возвращается в Россию, в Москву. Фрейду и Сабине кажется, что у психоанализа в Советской России большое будущее. Поначалу дела у 38-летнего врача-педолога, заведующей секцией детской психологии в 1-м Московском государственном институте, действительно идут неплохо.
Тем временем Павел Шефтель, устав ждать «увлекающуюся» Сабину, уже давно живет с другой женщиной. Пытаясь наладить семейную жизнь, Сабина переезжает в Ростов, муж возвращается к ней, и
Видимо, некоторое время Сабина преподавала в Ростовском государственном университете. Ее брат Эмиль Шпильрейн, декан биофака РГУ, в протоколе допроса (он хранится в архиве ростовской ФСБ) вообще не упоминает о своей сестре. Эмиля, как и члена-корреспондента АН СССР Яна Шпильрейна, арестовали в 1937-м, оба они сгинули в ГУЛаге. Эта же участь постигла и третьего брата Сабины — Исаака: он был арестован еще в 1935-м. (Томас устами Фрейда: Сабина сообщила, что трое ее братьев работают на фабрике по изготовлению мороженого. Это звучало вполне невинно, насколько мне известно, русские любят мороженое, но такое занятие для образованных людей было явно неподобающим, и я вспомнил сон Сабины, в котором мороженое было образом смерти.)
Павел Шефтель умер в 1937 году, за несколько лет до этого супруги развелись. В 1938-м умер отец Сабины. Дочери Сабины были музыкальными девочками; одна из них училась в Москве по классу виолончели, а другую — скрипачку — оценил как юное дарование сам Ойстрах, приезжавший в Ростов в 1940 году.
Сабину и ее дочерей расстреляли 11 августа 1942 года. Трудно понять, почему они остались в оккупированном фашистами Ростове.
Странным образом среди пациентов Фрейда (ставших впоследствии известными благодаря трудам Фрейда) было немало выходцев из России. Человек-Волк, или русский дворянин Сергей Панкеев, проходил у Фрейда курс лечения, завершившийся удовлетворительно (и это после того, как Панкеев безрезультатно объездил все ведущие психиатрические клиники Европы).
Томас устами Фрейда: Как и моему пациенту Человеку-Волку, мне повезло или не повезло: я лежал без сна в ту ночь, когда пять свечей моей судьбы мерцали на дереве за окном. Свечи мерцали на выбеленном луной дереве, как свечи на рождественской елке. Некоторые отрицают, что свечи — самые разные свечи — мерцают для каждого ребенка, когда ему или ей исполняется три или четыре года.
Панкееву, когда он обратился к Фрейду, было 23 года. Он был не в состоянии сам одеваться, а во время первого сеанса у Фрейда предложил ему предаться извращениям, после чего собирался испражниться ему на голову. Фрейд в ходе анализа выявил сон (названный им «сном о пяти волках»), приснившийся его пациенту в четырехлетнем возрасте. Вот слова Панкеева, записанные Фрейдом: «Мне приснилось, что была ночь и я лежал в своей кровати (она стояла ногами к окну, а перед окном росло несколько старых ореховых деревьев; все это снилось мне зимней ночью). Вдруг окно отворилось само по себе, и, к моему великому ужасу, я увидел, что на ореховом дереве перед окном сидят несколько белых волков. Их было шесть или семь. Волки были совершенно белыми и были похожи скорее на лисиц или овчарок, поскольку у них были большие хвосты, как у лисиц, а уши стояли, как у собак, которые насторожились и к чему-то прислушиваются. От страха быть съеденным волками я закричал и проснулся». Фрейд, раскладывая сон на элементы, сумел выявить его последствия в привязке к состоянию своего пациента. В списке больных Фрейда Человек-Волк занял важнейшее место, а его история болезни стала хрестоматийной в развитии психоанализа.
Важное место в романе занимает история взаимоотношений семейств Бауэров и Фрейдов.
Дора (Ида Бауэр, 1882–1945) родилась в Вене, где ее родители жили на Берггассе, 32, рядом с Фрейдами. Отец Доры, Филипп Бауэр, был владельцем текстильных фабрик в Богемии, ее мать Катарина (Кете) Гербер Бауэр родилась в 1862 году и умерла в 1912-м от туберкулеза, Филипп умер годом позже от той же болезни (обратим внимание читателя на эти даты, поскольку описанная в романе скандальная история взаимоотношений двух семейств датируется военным 1915 годом). Ида вышла замуж за композитора (не стяжавшего никаких лавров), работавшего у ее отца. Отто Бауэр (брат Иды) впоследствии (1918–1934) возглавлял австрийскую социалистическую партию.
Отец Иды был умным, властным человеком, что сыграло немаловажную роль в формировании характера дочери; к началу лечения Иды ему было под пятьдесят, и дочка была нежно к нему привязана.
Впервые Фрейд встретился с «Дорой», когда ей едва исполнилось пятнадцать, — ее привел к Фрейду отец, который и сам лечился у Фрейда четырьмя годами ранее. Фрейда как врача ему рекомендовал его знакомый «герр К.» (Ганс Зелленка), управляющий одного из крупнейших магазинов в Вене.
Фрейд не был знаком с матерью Иды, Катариной (Томас устами Фрейда: Она [Кете Бауэр] немного, хотя и без слов, посопротивлялась, когда я задрал ей платье. Вскоре я понял, что ее смущает калоприемник — ведь толстая кишка у нее была удалена. Но когда я шепнул ей, что меня это нисколько не волнует, она сдалась окончательно. Я неторопливо миновал одну стадию обольщения за другой. Встав на колени промеж ее раздвинутых бедер, насладился ее соками, не особенно желая двигаться дальше). Судя по сохранившимся отзывам, она была женщиной недалекой, целиком занятой домашним хозяйством. Она была одержима страхом грязи и заражения — постоянно убирала комнаты, запирала их, требовала, чтобы все снимали обувь, входя в дом.
Ида поначалу с восхищением отзывалась о «фрау К.» — так скорее говорят о любовнице, чем о сопернице. Она не уставала повторять себе, что ее отец принес ее в жертву ради этой женщины, и устраивала молчаливые демонстрации, свидетельствующие якобы о том, что ненавидит «фрау К.», на самом же деле она не могла простить эту женщину (женщину, которая любила) за «предательство». Ситуация осложнялась еще и тем, что, как Ида сообщила Фрейду, ее пытался соблазнить «герр К.» (Ганс Зелленка), который пригласил ее как-то к себе в контору, сказав, что там будет и его жена. Но, придя, Ида узнала, что «фрау К.» (фрау Зелленка) осталась дома, а все служащие уже ушли. «К.» попросил Иду подождать его, ушел куда-то, а когда вернулся, прижал девушку к себе и страстно поцеловал в губы. Впоследствии Ида говорила Фрейду, что испытала отвращение, вырвалась из объятий «К.» и убежала.
По утверждениям Иды, «герр К.» и после этого не раз делал ей нескромные предложения. Что же касается «герра К.», то он говорил, что все это только сексуальные фантазии девушки, начитавшейся разных книг.
История болезни Доры (Иды) в подробностях описана Фрейдом и вошла в анналы психоанализа. Рассказанная Томасом история взаимоотношений между семейством Бауров и Фрейдов — это своего рода посмертная компенсация отцу психоанализа за тот образ жизни (почтенного буржуа), что он вел.
Образ жизни… Свидетельствует биограф Фрейда.
Фрейда чаще всего можно было найти (в венском доме на Берггассе) либо в его приемной для консультаций, либо наверху в детской. Он как образцовый отец семейства ставил на первое место проблемы своей родни.
В 35 лет Фрейду был сделан подарок: отец вручил ему Библию, сделав на ней весьма многозначительную дарственную надпись, и Фрейд впоследствии говорил, что чтение Библии оказало на него огромное влияние.
Самым любимым увлечением Фрейда были шахматы. У него почти не оставалось времени на это хобби, требовавшее большой концентрации внимания, поэтому к пятидесяти годам он вообще от них отказался. Иногда, если выдавалась свободная минутка, он раскладывал пасьянс. И была одна игра в карты, которая доставляла ему огромное наслаждение, — старая венская игра для четырех человек под названием «тарок». Это занятие приобрело форму традиции, и каждый субботний вечер благоговейно посвящался ему.
Фрейд редко посещал театр. Причем ходил он только на оперы Моцарта, единственное исключение делалось для «Кармен».
Была у него и отдушина, скажем так, общественного плана. Фрейд искал близкую себе по духу мужскую компанию и нашел ее в еврейском клубе «Бнай-Брит». Членом этого клуба он состоял до конца своих дней.
Конечно же, он не был лишен амбиций и не был чужд мирских слабостей. Его научные заслуги были оценены мировым сообществом. Попытку добиться присуждения Фрейду Нобелевской премии предпринял в тридцатых годах Арнольд Цвейг, но Фрейд говорил, что это пустая трата времени. «Не слишком трудитесь по поводу химеры Нобелевской премии. Совершенно очевидно, что я ее никогда не получу… вряд ли можно ожидать, что официальные круги пойдут на такой провокационный вызов нацистской Германии, каким является присуждение мне этой премии». Томас устами Фрейда: По словам одного американского профессора, навещавшего меня несколько лет назад, Павлов в Ленинграде сказал ему, что своими достижениями в изучении условных рефлексов он во многом обязан моим открытиям. Я резко ответил американцу, что Павлов мог бы сделать это заявление несколькими десятилетиями раньше, например, когда ему вручали Нобелевскую премию. Как легко получить Нобелевскую премию, когда ты готов мучить собак.
Фрейд испытывал страсть к древним вещам. Она удовлетворяла его эстетические потребности, его постоянный интерес к возникновению цивилизации и ко всем сферам человеческой деятельности. Так, например, в письме от 20 августа 1898 года Фрейд пишет Флиссу, что купил в Инсбруке римскую статуэтку. Таких статуэток были десятки. Ныне они являются экспонатами музея Фрейда в Лондоне.
Говоря о Фрейде, невозможно умолчать о том, что он был патриотом Австро-Венгрии и Германии. В течение первых двух или трех лет Первой мировой войны Фрейд, как утверждают биографы, явно симпатизировал тем странам, с которыми был тесно связан и за которые сражались его сыновья. Он даже восстал против своей любимой Англии, ставшей теперь «лицемерной», и явно принял немецкую версию, что Германия «окружена» завистливыми соседями, которые строят заговоры с целью ее уничтожения. (Томас устами Фрейда: Нас снедает тревога, хотя мы и уверены, что Германия и Австрия воюют за выживание европейской культуры и непременно одержат победу.) Только к концу войны у него возникли подозрения относительно моральной стороны этой бойни, так что затем он начал скептически относиться к обеим версиям и мог оставаться над схваткой.