Вкушая Павлову

Джонс утверждает, что при всем своем железном самоконтроле Фрейд был более эмоционален, чем большинство людей, и определенные аспекты критики достаточно глубоко его задевали. Эмоциональность Фрейда, безусловно, распространялась и на сферу его отношений с многочисленными родственниками. Тот же Джонс приводит слова Фрейда: «Я не кто иной, как темпераментный конквистадор».

Темпераментный конквистадор обладает буйной фантазией. Герой Томаса обнаруживает, что его отец и не отец ему вовсе, а настоящий его отец — тот, кого он всю жизнь считал своим единокровным братом, тогда как Якоб лишь прикрыл грех своего старшего сына Эмануила.

И вот что послужило основанием для столь неожиданного поворота в романе. Фрейд неоднократно говорил, что двойственность его восприятия племянника Йона (который был на год старше него) повлияла на развитие его характера. До трех лет они были неразлучны. Потом, говорит Фрейд, «мой племянник Йон, сын Эмануила, претерпел множество перевоплощений… По всей вероятности, он нередко злоупотреблял нашей дружбой, и я со своей стороны отваживался выступать против своего тирана».

Маленький Зигмунд узнал, что его дружок, почти ровесник, приходится ему племянником, а его отца называет дедом. Фрейду казалось, что дядей должен бы быть не он, а старший и более сильный мальчик. Фрейд был умным ребенком, но в запутанных семейных отношениях разбирался с трудом. Согласно самоанализу, проведенному им сорок лет спустя, в детстве он связывал воедино свою няньку Монику и отца (Томас устами Фрейда: Странно, но труднее всего мне принять то, что папа — Якоб — спал с моей нянькой, Моникой) — это были символы власти в его детстве. Затем шла пара Эмануил с женой, а после них — Филипп с его (Фрейда) матерью Амалией. Правда, эту стройную систему нарушал один неудобный факт: в одной постели с Амалией спал Якоб, а не Филипп.

Детские заблуждения, детские впечатления Фрейд пронес через всю жизнь. Не забывал он и о родственных связях, и о своих обязанностях перед многочисленной родней.

Последние месяцы его жизни были отравлены, помимо всего прочего, мыслями о сестрах, оставленных им в Вене. (Томас устами Фрейда: Подходит и останавливается товарный поезд. Оттуда вываливается масса народу, все — евреи. Многие из них — просто распухшие трупы. А вот и мои сестры — Дольфи и Полина. Я очень рад снова их видеть, хотя они и в таком ужасном состоянии. Я их обнимаю.)

Не имея средств содержать своих четырех старых сестер (Розу, Дольфи, Марию и Паулу) в Лондоне, Фрейд оставил их в Вене и вместе с братом Александром собрал для них около 160 тысяч австрийских шиллингов (8000 фунтов стерлингов), что могло бы обеспечить их старость, если бы нацисты не конфисковали эти деньги. Затем Мария Бонапарт пыталась вывезти их во Францию, но ей не удалось получить разрешения у французских властей. При всем том, что преследования евреев уже начались, Фрейд даже не предполагал, каких масштабов достигнут репрессии, какой трагической будет развязка. Так что, к счастью, он не узнал о судьбе сестер — они были сожжены в крематории несколько лет спустя.

Для немецких нацистов Фрейд был не просто евреем. Он был идеологическим врагом. Нацистские бонзы швыряли в костер книги по психоанализу. Зигмунд реагировал на эту кампанию с иронией: «Прогресс налицо. В Средние века они сожгли бы меня, теперь жгут всего лишь мои книги».

В последние годы жизни Фрейд боролся не только со старостью, но и с болезнью, которую он стоически переносил на протяжении пятнадцати лет и которая в конечном счете свела его в могилу. В его размеренной и внешне спокойной жизни была одна страсть — курение. Курильщиком он был заядлым и без сигар не мыслил существования. Курение, по всей видимости, и спровоцировало у него рак челюсти. Периодические операции (первая была сделана в 1923 году, а последняя — незадолго перед смертью), протез (который был неудобен и досаждал ему), психологические нагрузки — вот цена, которую ему пришлось заплатить за свою страсть.

Другой его страстью была работа, которой он отдавался самозабвенно, даже по ночам — ведь анализ снов (и собственных снов в том числе) был важнейшей составляющей его науки. Анализ снов и анализ слов. Вот из слова toilets возникает по принципу палиндрома Т. S. Eliot, фамилия Кан вызывает ассоциации с фамилией Кун, а от ананаса недалеко до Анны — имени, которое Фрейды дадут последнему своему ребенку.

Анна Фрейд, виднейший детский психоаналитик XX века, не получила высшего образования и прожила жизнь старой девой, послужив живой иллюстрацией самым экстравагантным психоаналитическим теориям. Знавшие ее говорят, что Анна была уравновешенной и доброжелательной женщиной. Во время сеансов она любила вязать детские вещички, которые дарила потом своим маленьким пациентам (среди экстравагантных домыслов относительно Анны был и такой: вязание замещает ей половую жизнь).

А вот что пишет о себе сама Анна: «Я появилась на свет лишь благодаря нелюбви моего отца к контрацепции». Зигмунд Фрейд считал, что известные ему методы предохранения вызывают неврозы и вредны для человека. Поэтому за восемь лет супружеской жизни у четы Фрейдов родилось шестеро детей. Решив поставить точку, Зигмунд избрал самое надежное контрацептивное средство — воздержание. Томас устами Фрейда (узнавшего о беременности жены):

…я кляну на чем свет стоит негодные контрацептивные средства.

— Это ты виноват, Флисс, — сердито говорю я, — ты мне сказал, что эти дни безопасны!..

Беру предложенный мне Ананас. Если она, увы, доносит до срока, дитя будет названо Анна.

Анна в детстве была обделена вниманием родителей, которые, пытаясь загладить свою вину, решили порадовать девушку поездкой в Англию — для отдыха и совершенствования английского. Поездка едва не закончилась замужеством Анны.

В Англии она познакомилась с Эрнестом Джонсом — одним из ведущих английских психоаналитиков и последователем Фрейда. Для Джонса это могла быть прекрасная партия. И не только потому, что он питал нежные чувства к Анне; стать зятем Фрейда — о такой судьбе психоаналитику можно было только мечтать.

Томас устами Анны: Я хочу сказать, Джонс был довольно привлекательным, мне льстил его интерес, но из-за тебя это было невозможно. Из-за тебя все мужчины были для меня невозможны.

Томас устами Фрейда: Бедная малютка Анна! Когда она была в Англии, я предупреждал ее, что Джонс — настоящий бабник, и глупейшим образом изводил себя, представляя, как они будут ездить на пикники.

Папа Фрейд писал из Вены суровые письма дочери и Джонсу. Но, может быть, роман все-таки состоялся бы, если бы не Первая мировая война. Анна была объявлена в Англии «нежелательной персоной», и ей пришлось возвращаться в Вену.

Анна была обречена остаться «в девках»: в голове у нее был только один мужчина — Зигмунд Фрейд.

Она с удивительным самозабвением сносила капризы отца, который нередко бывал с нею груб. Правда, друзьям Фрейд признавался, что Анна — самая сильная привязанность в его жизни. Анна стала не только секретарем своего отца, но и сиделкой, коллегой, защитницей, и в том, что Фрейд дожил до восьмидесяти с лишним лет и до последних дней мог полноценно работать, заслуга Анны.

Когда дочери минуло двадцать лет, Фрейд провел с ней курс психоанализа. Анна поведала отцу о своих сновидениях, изобилующих стрельбой, насилием и смертью. Нередко в своих снах она защищала отца от врагов.

Томас устами Фрейда: Отчетливо помню ее на кушетке — рука закинута за голову и закрывает лицо. Волосы перехвачены красной резинкой, как у школьницы. Другая рука атакует живот — Анна пересказывает свои сновидения, в которых ее бьют. Или она сама бьет… Или… бьют ребенка… В моей нежной Анне было много жестокости. Она до сих пор любит читать детективные истории: чем страшнее, чем больше трупов, тем ей интереснее.

В 1922 году Анна Фрейд выступила в Венском психоаналитическом обществе с докладом «Порка, фантазии и мечты». Доклад был составлен якобы по материалам анализа пациентки, рассказывавшей о своем тайном влечении к собственному отцу, разбавленном садомазохистскими фантазиями. Нет сомнения, что этой «пациенткой» была сама Анна.