Вкуснотища

Фрэнсис провел большую часть вчерашнего дня, те мгновения между посещениями врачей-ординаторов, постоянно щупающих и измеряющих его пенис, в ожидании Чада, который обязательно должен был прийти и утешить его.

В конце дня, когда не оставалось сомнений, что Чад не покажется, не позвонит и не пошлет цветы, когда ночная медсестра пришла поправить одеяла и выключить свет, Фрэнсис лежал в своей бугорчатой больничной койке и рыдал. Он плакал, потому что сильно боялся, что его пенис больше никогда не станет твердым; потому что его никто не любил, и он совсем-совсем один на всем белом свете; а также потому, что злился на себя из-за этой жалкой любви к Чаду.

Юки вернулась с чашкой кофе.

— Вот, возьмите.

Фрэнсис взял кофе и посмотрел ей прямо в глаза.

— Мне очень жаль говорить вам это, но мне придется освободить вас от занимаемой должности.

Юки ошеломленно застыла. У нее даже дыхание перехватило.

— Что?

— Я понимаю, это смешно. Но я не могу работать с вами. Мне очень жаль. Я слишком неловко себя чувствую. Мне стыдно за то, что я сделал.

— Но… — заикнулась было Юки.

— Вы полетите домой первым классом. Я дам вам выходное пособие за месяц и рекомендательное письмо. В общем, все, что вам потребуется.

— Я не хочу улетать. Мне здесь нравится.

Фрэнсис вздохнул:

— Дело вовсе не в вас. А во мне. Мне жаль.

Именно в эту минуту Юки решила позвонить адвокату.

Кит разложил перед собой припасы. У него имелось несколько литров питьевой воды, две дюжины плодов папайи, пять кокосовых орехов, пол кило вяленого мяса и двадцать семь маленьких баночек консервированных венских сосисок с легко открывающимися крышками. Он также купил солидный ножик для потрошения рыбы, несколько рыболовных крючков и удочку. Если ему надоест питаться венскими сосисками, можно будет использовать их вместо наживки; вдруг повезет поймать желтохвоста — тогда получится маленькое сасими.

Кит сидел на корточках в тени пальмовой рощи и набирался сил. Он проверил запас «экстази» и выяснил, что у него еще осталось двадцать две небольшие таблетки. Этого, по его прикидкам, должно было хватить, чтобы добраться до нужного места. Он видел дельфинов, которые плавали прямо за рифом. Они его ждали. Ждали восхода луны.

Кит закрыл глаза и лег на землю. Прогретый солнцем песок расслабил мышцы, Кит растворился в нем, ощущая, как ци, энергия земли, наполняет тело. Его переполняла жизненная сила, которая исходила из самой земли и втекала в него, просачиваясь в каждую клеточку. Всюду был слышен шепот ветра, перебиравший листья пальмы над головой, ощущалось дыхание планеты. Каким-то образом дыхание Кита слилось в едином ритме с вдохами и выдохами планеты, и на долю секунды он вдруг сам стал планетой. Он стал единым с ее жизненной силой. Кит соскользнул в полусознательное состояние, нечто вроде обессиленного сна, покачиваясь в энергии вселенной.

Откровение вспыхнуло в подсознании и встряхнуло его так, что он проснулся. Впервые в жизни он ощутил проблеск понимания того, зачем он здесь, осознал причину своего су-шествования. Кит уловил присутствие смерти в жизненной силе. Он столько раз с ней сталкивался, что сейчас узнал без труда. Смерть была там, вокруг него, словно резкий темный душок, плывущий в воздухе с ветром. Кит чуял его, вдыхал и пробовал на вкус в Афганистане, Колумбии, Лас-Вегасе, Чикаго, Сан-Франциско и Омахе. Он прежде уже заглатывал этот душок, приносимый ветром. Чувствовал его тепло и липкость в своих руках. Но теперь Кит понял, что смерть — всего лишь одна из сторон жизни. Обе являются одним целым. Жизнь не существует без смерти, и наоборот. Вдох и выдох, инь и ян китайской философии.

В прошлом, когда Кит убивал кого-нибудь, ему всегда становилось больно. Но то было вовсе не чувство вины. Он не испытывал сострадания к тем, кого предавал смерти. А боль чувствовалась. Может, то был едва слышный голос его человеческой сущности. Может, эмпатия — способность понимать и проникать в мир другого человека. Кит не знал точно. Боль всегда зарождалась внутри него, острая, сладкая и печальная. Временами казалось, что его душа пыталась сказать ему, что убивать нельзя, это плохо. Теперь же. Кит понял, что все его грехи в конечном счете не столь уж тяжки. Он, пусть и своим собственным способом, утверждал торжество красоты, ценности и силы жизни. Единственное, что было неправильным, так это его жажда наживы, желание брать деньги за убиение живого существа.

Кит поклялся себе, что в будущем не станет брать деньги за убийство. Он просто станет делать это, потому что так правильно и у него есть талант делать все хорошо.

Кит встал и открыл одну из пластмассовых бутылок с водой. Потом положил в рот очередную дозу «экстази» и запил ее прохладной, чистой жидкостью.

17

Джозеф занес несколько сплющенных картонных коробок в дом, вместе со скотч-пистолетом и парой катушек клейкой ленты. Придется подумать, что взять с собой, что отдать на хранение, а что выкинуть. Юноша прислонил картонки к стене и бросил ленту на диван. Потом огляделся, пытаясь решить, откуда начать. Чуть раньше он позвонил одному приятелю, который работал в агентстве по недвижимости, и обсудил возможность сдачи в аренду своего маленького домика на то время, пока его не будет. Нет никакого смысла платить по кредиту в Гонолулу и ренту за съем жилья в Нью-Йорке. Ведь никогда нельзя сказать наверняка — ему, может, вообще не понравится жить в мегаполисе, тогда будет куда вернуться. Поначалу Джозеф чувствовал себя так, словно малодушничает. Следовало просто все продать и уехать, сделать реальный вклад в свою новую жизнь. Но при мысли об этом ему становилось как-то нехорошо. Может, все дело было в воспоминании о родителях, которые именно так и поступили. Они все продали, переехали на материк и больше никогда не возвращались. Теперь, когда Джозеф разговаривал с отцом по телефону, все их беседы неизменно сводились к возвращению родителей на острова: насколько здесь лучше рыба, воздух, вода, люди, погода. На островах все было лучше, чем на материке, и тем не менее его родители не могли переехать назад, потому что стоимость жизни здесь превышала их финансовые возможности. Несомненно, лучше оставить дом за собой. Позже всегда можно его продать.

Джозеф принялся мысленно перебирать содержимое дома. Одна половина его личности считала, что следует упаковать все. Не хотелось оставлять здесь старую вывеску или лампы с богами. Другая же половина хотела просто побросать кое-что из одежды в чемодан и не тащить с собой ничего лишнего, кроме прекрасного набора профессиональных ножей «Хенкель» и пары кроссовок.

В конце концов Джозеф схватил бутылку пива из холодильника и сел на диван совершенно опустошенный, не в состоянии принять какое-либо решение.

Чад сидел в зале ожидания первого класса в аэропорте. Он прихватил сэндвич с отварной индейкой и диетическую колу в гостеприимном баре, плюхнулся в мягкое кресло и, пока жевал, смотрел новости Си-эн-эн. Нужно было почитать сценарий, но осилить удалось только десять страниц, так что он убрал листы с глаз долой. Не то чтобы сценарий оказался неудачным. Просто Чад не мог сосредоточиться. Ему внезапно вспомнился Фрэнсис — удалось ли врачам спасти его пенис или же, как он опасался, они вынуждены были прибегнуть к ампутации? Чад даже представить себе не мог, как Фрэнсис сумеет жить без своего члена. Будет, несмотря ни на что, трахаться и станет трансвеститом? Или заделается каким-нибудь уродливым евнухом? Притворится, что все нормально, и постарается жить обычной жизнью?

Чад знал наверняка только одно. Что бы там Фрэнсис ни решил, его, Чада, рядом не будет. Он уже попросил своего адвоката составить соглашение о разделе имущества и отправить Фрэнсису со службой срочной доставки «Фед-экс». Щедрости он не проявил. Чад вовсе не собирался покупать бывшему любовнику дом или что-нибудь в этом роде. К черту! Фрэнсис только все портил. Кроме того, они жили вне брака, поэтому такое решение казалось ему правильным. Он просто хотел выплатить Фрэнсису небольшое «выходное пособие». Чад покупал себе свободу от чувства вины. Надеясь, что сумма окажется достаточно большой, чтобы Фрэнсису не пришло в голову нанять адвоката и требовать причитающиеся ему по закону алименты или совершить какую-нибудь иную глупость в этом роде.

Чад пожалел, что у него нет наркотиков. Что угодно подошло бы, лишь бы нарушить тоскливое ожидание рейса. Он не любил пить в самолете, потому что тогда все внутри пересыхало и кожа выглядела ужасно. К сожалению, наркотиков не осталось, красавчик с бледно-голубыми глазами поспособствовал этому. Чад стал рассматривать остальных пассажиров: мужчин, одетых в деловые костюмы или ужасные гавайские рубахи. Некоторые даже собирались лететь в шортах и сандалиях. Все как один были традиционной ориентации, обладали избыточной массой и казались слишком старыми. Чад тяжело вздохнул и снова принялся жевать сэндвич с индейкой. Полет предстоял долгий.