Владигор. Князь-призрак

Владигор сделал вид, что ничего не чувствует, и, отбросив в угол обрезки веревки, подошел к столу, сел на табуретку, щелчком ногтя сбил нагар с фитиля плошки и протянул руку к запечатанному темным воском кувшину, в которых подают выдержанный, настоянный на изюме квас. Взгляд проследовал за ним, что дало князю возможность не только окончательно увериться в реальном существовании следящего за ним невидимки, но и довольно точно определить его местонахождение: в правом углу над дверью, если стоять лицом к окну.

Князь ножом взломал печать над раструбом кувшинного горлышка, а когда из-под пробки послышалось тонкое шипение, направил горлышко в угол и слегка стукнул ладонью по шершавому глиняному дну. Раздался влажный хлопок, пробка стукнула в потолок, и фонтан пены ударил в угол, забросав закопченные стесанные бревна шипящими ноздреватыми хлопьями.

Взгляд невидимки сморгнул, и лоб князя отозвался на эту перебивку легким точечным холодком, какой бывает, когда к нагретой полуденным солнцем коже прикасаются вынесенной из ледника льдинкой. Князь хорошо помнил строение крыши над гостевыми спаленками: под ее высокими косыми стропилами были устроены кладовки, где хранились запасы мороженой рыбы и висели на крючьях ободранные задубевшие туши забитых на зиму свиней.

Князь не заметил, как его взгляд проник сквозь толстые, плотно пригнанные друг к другу потолочные доски и заскользил между хвостатыми связками лещей, красноперок, между мохнатыми от инея колодами сомов, щук, осетров и в конце концов уперся в маленькую, сгорбленную фигурку, закутанную в медвежий тулуп, вывернутый мехом наружу.

«Не пропали даром уроки Белуна», — с усмешкой подумал Владигор, сидя на табурете и прихлебывая квас, при каждом глотке ударяющий в ноздри пьянящей хлебной свежестью.

Меж тем человечек в тулупе беспокойно зашевелился и стал оглядываться по сторонам, как бы тоже ощутив на себе взгляд князя. Но Владигор легким усилием воли удвоил его изображение и, погасив одного из двойников, погрузил человечка в тихое полусонное состояние. В тот же миг князь перестал чувствовать на себе его острый немигающий взгляд, так легко пронзавший дубовые потолочные балки и плотный слой мха, уложенный поверх подшитых к балкам досок.

«Расслабился, дурень, защиту не выставил!» — выругал себя Владигор, следя за человечком, бессильно привалившимся к обледенелой бычьей туше. Князь хотел было совсем сморить его сном, но в последний момент пожалел беднягу, который бы непременно замерз насмерть, несмотря на свой медвежий тулуп. К тому же это была бы не только бессмысленная, но и глупая жестокость, так как ясновидящий шпион наверняка действовал не от себя и его смерть оборвала бы ту единственную ниточку, конец которой сам собой шел Владигору в руки.

Князь слегка пощекотал взглядом прикорнувшего наблюдателя и, когда тот очнулся и сделал попытку продолжить свое шпионское бдение, проник в его мозг, разморенный коротким полуобморочным сном. При этом сотворенный князем двойник сжался до размеров желудя и, очутившись в серых слизистых потемках чужого черепа, стал излучать жесткую направленную волну, подавившую все устремления, кроме того, которое повелело человечку тут же встать и направиться к квадратному, прикрытому крышкой отверстию в чердачном полу.

Теперь, когда тело непрошеного наблюдателя полностью подчинилось воле князя, он отставил кружку с квасом и, сосредоточившись на двойнике, последовал за ним столь твердо, как если бы из головы шпиона при ходьбе выбегала шелковая нить. Вместе с ним князь спустился по лестнице, переступил через спящего в выстуженных сенях привратника, толкнул примерзшую дверь, пересек двор, скрипя сапогами по снегу и на ходу прикармливая свиными шкварками свирепых дворовых псов. Дойдя до маленькой квадратной дверки в задней стене княжьего терема, шпион оглянулся и, убедившись, что за ним никто не следит, быстро толкнул ее ногой и исчез в темном, как дно колодца, проеме.

Взгляд князя не отпускал человечка ни на мгновение, следуя за ним и в кромешной тьме, и при свете восковой свечи, которую тот извлек из рукава своего тулупа и тут же воспламенил от поднесенного трута. Узкая витая лесенка привела шпиона в обширную горницу с низким потолком и широкими полками вдоль стен. Полки были заставлены книгами в тисненых кожаных переплетах, чучелами птиц, огромными бабочками, чьи мохнатые тельца уродливо чернели между сверкающими чешуйчатыми крыльями. Там же стояли в ряд причудливо оплавленные камни и прочие диковинки, которые в свое время присылал Владигору Десняк. О старике среди синегорцев ходили такие чудовищные слухи, что и трети их было бы довольно, чтобы отправить старого чернокнижника на костер.

Но тот продолжал заниматься своими темными делами, умудряясь в одно и то же время давать пищу как для бесчисленных сплетен, так и для любопытства правителей, которые, собственно, и охраняли Десняка от посягательств Дувана и прочих завистливых временщиков. Светозор часто призывал мудреца к себе и подолгу беседовал с ним об устройстве мира, расположении звезд и их влиянии на человеческие судьбы; Климогу больше всего занимали таинственные плавильные опыты, когда дрожащую поверхность тигля, наполненного речным песком, вдруг прорывала ослепительная струйка жидкого золота. Правда, золото появлялось в тигле далеко не каждый раз, и потому вскоре интерес Климоги перешел на черный порошок, получаемый Десняком из смеси толченой серы, соли и древесного угля, перетертого в ступке до тонкости дорожной пыли. На празднике Перуна Десняк уговорил Климогу привязать по мешочку с таким порошком к бабкам кобылы, а затем сам прикрепил к ее спине две пары лебединых крыльев, привязал лошадь к колу в центре вымощенной булыжником площади и, загнав любопытный народ на крыши, кнутом погнал несчастное животное по кругу.

Кобыла поскакала, но в тот миг, когда из-под ее подков брызнули искры, все четыре мешочка взорвались, площадь исчезла в дыму; когда же он рассеялся, народ увидел совершенно черного от копоти Десняка, державшего в одной руке обломок кнутовища, а в другой — растрепанное лебединое крыло. На месте исчезнувшей кобылы также осталось вытянутое черное пятно, а зеваки, в ужасе слетевшие с окружающих площадь крыш, еще неделю находили на своих грядках то клок конской шкуры, то копыто с болтающейся на одном гвозде подковой.

После свержения Климоги Десняк на время затаился, присматриваясь к новому порядку вещей. А когда молодому князю доложили о его опытах, тот так возмутился, что прислал к Десняку нарочного с запечатанным свитком, где тому строго-настрого запрещалось подвергать издевательствам какое-либо живое существо.

Но отменить слухи о летающей кобыле нельзя было уже никаким указом: к тому времени они жили уже сами по себе, набирая силу и обрастая все новыми и новыми подробностями. Филька, таскавшийся со своим пряничным лотком по всем синегорским базарам и ярмаркам и чутким ухом улавливавший ветреные шепотки толпы, с хохотом передавал князю, что некий мельник видел, как в грозу на соломенную крышу его овина спустилось шестикрылое страшилище и, фыркая огнем, стало выдергивать из-под жердей пучки соломы и с хрустом пожирать их. Находились и такие, кто утверждал, что сильную грозу лучше пережидать где-нибудь в лесу, ни в коем случае не выезжая в открытое поле, где из громыхающих туч может запросто вылететь та же самая кобыла, которая ни за что не пропустит всадника или запряженную телегу — зависнет перед конем и так даст ему в лоб сверкающим копытом, что конь в тот же миг рухнет замертво.

Когда Десняк по приглашению Владигора явился к нему на обед, князь не стал заводить разговор об этих смутных свидетельствах, полагая, что в каждом слухе, каким бы нелепым он ни казался, есть доля истины, которую следует вышелушить из всей этой болтовни, как вымолачивают зерно из ржаного снопа, подставляя его лохматую золотую голову под удары молотильных цепов.

Такими цепами представлялось Владигору время, смывающее бредовую муть беспорядочных и, казалось бы, бессмысленных мелочей и оставляющее на дне лотка-памяти драгоценные крупицы истины. Князь тогда исподволь завел об этом речь и, к своей великой радости, обнаружил в Десняке не только внимательного слушателя — пес тоже может слушать человека часами, — но и знатока-книгочея, то соглашающегося с высказанным мнением, то, напротив, оспаривающего его при помощи мудрых заключений, как собственных, так и вычитанных у древних мыслителей. Когда же Владигор прямо спросил его о таинственном черном порошке, напомнив историю с кобылой, взор Десняка мгновенно остекленел, лицо окаменело, из морщин на лбу проступили крупные капли пота.