Владимир Чигринцев

Седой, обрюзгший дежурный капитан проводил их мутным взглядом, жадно захлюпал из темной бутылки лимонад явно местного производства и смачно рыгнул им в спину, выпуская газы, — похоже, лечился с перепою. Лейтенант, словно не заметив его, повел Чигринцева коридором мимо обязательных стендов с показателями, мимо заляпанных руками, давно не крашенных дверей следователей, мимо некоего «дознавателя», зарешеченного закутка со спящим бомжем, широкой двустворчатой двери начальства с прежней, еще гнутой и даже блестящей латунной ручкой, куда-то под чугунную лестницу — в царство младших инспекторов ГАИ.

Мужичок лет сорока с хвостиком, с виду колхозник, в кирзовых сапогах, в линялом ватнике, смущенно теребя рукой кепарик, а другой протягивая начальнику справку с лиловой печатью, рванул к ним с подоконника, как бросался разве только по весне с подсачком на трущегося в береговой траве, пускающего икру карася, но лейтенант осадил его разом:

— Потом, занят, ждите других инспекторов. — Отворил низенькую фанерную дверку, решительно шагнул внутрь.

В большом, квадратном почти кабинете о шести канцелярских столах расположились у окошка — лейтенант в кресле с колесиками, Воля на видавшем виды стульчике клееной фанеры. Доронин порылся в длинном ящике, вынул чистый лист серой бумаги, какие-то печатные бланки, линейку, дешевенькую шариковую ручку, взялся вести протокол, бросая на отвечающего Чигринцева скорей пытливые, чем безразличные взгляды.

Он был тут хозяин полный и немного красовался перед столичным гостем, но приглашение посетить больницу, замечание насчет машины, мол-де, можно все поправить, да и сама обстановка, не лишенная казенного уюта, действовали расслабляюще. Воля понял: все решит больница, и ощутил вдруг элементарную дрожь — готовясь в уме к наихудшему, успел-таки подивиться сволочному чувству натуры — больше думал о себе, чем о раненом Николае. Тут же, покаявшись в душе, снова завелся, вскочил, принялся прохаживаться по кабинету, начал приставать к лейтенанту с никчемными вопросами.

Офицер, кажется, и к подобному поведению клиентов привык, а может, действительно почувствовал расположение к Воле — умудрялся писать свое и отвечать вполне гладко. В какой-то момент Воля, поймав взгляд его широко расставленных, экзаменующих зрачков, понял, что Доронин вовсе не такой уж и добренький, просто ему выгоднее было так себя вести, отпустив вожжи, исподволь дивиться на заезжего болтуна, коротать время, занятое обязательной писаниной.

И Воля опять замолчал, ушел в себя, и закрутились, замелькали кусты, страдающая улыбка Николая, разорванное колесо, серое пустынное шоссе, и из другого мира: Павел Сергеевич на больничной койке, по-младенчески поджимающий слабые ноги к сухому животу, госпитальный, смертельный запах, напуганные, в пол-лица Татьянины глаза и еще: что-то родное и страшное, о чем всегда старался не думать, всеми силами рассудка гнал прочь.

— Читай и подписывай. — Лейтенант протянул бумагу.

Воля жадно схватил. Не глядя, поставил подпись.

— Прочитай все же, вдруг я чего напутал, потом поздно будет, — укорил Доронин.

Но он только махнул головой.

— Своя рука — владыка. — Доронин поднялся, обошел стол и просто, по-человечески, положив руку ему на плечо, добавил негромко: — Вставай, в больницу пора ехать. Да и машину надо засветло отогнать на платную стоянку, деньги есть?

— Есть, — кивнул Чигринцев. — А чем тут плохо?

— Прикажешь постового к ней приставить? За ночь догола разденут.

— Я бы заплатил, — вырвалось у Воли.

Лейтенант презрительно пожал плечами, запер дверь, без лишних комментариев вышел на улицу. Снова потянули на буксире, медленно, на гору, по старому городу, по кривой щербатой улице с плохо оштукатуренными кирпичными домами. Машина громыхала, но шла, тянулась на лямке за поводырем, на удивление, покорно слушалась руля.

Завернули на стоянку: голые бетонные столбы, два ряда железной проволоки толщиной в тонкий электрод, кривые сварные ворота с кое-как наляпанным солнышком в расходящихся лучах. Ни одной рабочей машины — лом, аварийные кузова, просевшие грузовики — кладбище дорожных несчастий, а не стоянка.

Из переделанного в сторожку контейнера, потирая глаза, неспешно вышел сивый паренек. Худые, выпирающие скулы, длинные руки и ноги примата, кожаная курточка на молнии, красные с двойным лампасом спортивные штаны, высокие, на яркой подошве кроссовки — обязательные атрибуты мелкого уездного мафика. Хитрое его лицо лучилось — как истинный сладострастник раздевает глазом попутную женщину, так и он профессионально осматривал разбитое добро, прикидывая, чем тут можно поживиться.

— Смотри, Леха, эту ни-ни, сам прослежу! — сурово наказал лейтенант.

— Ясное дело, — протянул сивый Леха.

Чигринцева вдруг осенило — все же, видно, не так безразлична была ему проклятая, глаза б не глядели, машина. Поманил парня пальцем, тот с готовностью подскочил; как деловой, взял его за локоть, незаметно сдавил, отвел на шаг в сторону.

— Значит, так: я остановлюсь в гостинице (это ему лейтенант подсказал еще в кабинете). Машина на тебе, прокурочат — спрошу, сохранишь — отблагодарю, — сунул ему пятитысячную. — Оформи как полагается, расписку можешь взять себе. Да, еще: приищи покупателя и быстро завтра утром заходи, найдешь?

— Конечно. — Парень посерьезнел, видно было: мент ментом, а по-человечески, за деньги, он готов был и посторожить.

— Какая твоя цена? — на всякий случай спросил, прощупывая.

— Ищи клиента — договоримся, и тебя не забуду, — дал прямо понять Чигринцев. — А пока — до завтра, — махнул, садясь в лейтенантскую «восьмерку».

— Неужели продавать решился? — В голосе Доронина слышалась нескрываемая тревога.

— А купишь?

— Откуда у меня деньги, — совсем по-крестьянски посетовал лейтенант. — Зря, не суетись, подделать, и пойдет не хуже, чем было. — Он явно осуждал Чигринцева за поспешность.

— Да я для острастки, сам еще не знаю, — признался Воля. — Поехали в больницу.

Лейтенант рванул с места. Предзакатное солнце купалось в облаках, красило их багрецом, напоминающим сейчас одно — темную венозную кровь на лбу Николая.

5

Больница была длинная и серая — одно их тех типовых зданий, что можно встретить в любом районном городишке: трехэтажный барак, стеклянный тамбур красного входа, прилепленный к фасаду, расшатанная железная дверь, где раз выбитое стекло навечно заменено листом кровельной жести, ежегодно подкрашиваемым кладбищенской краской-серебрянкой. Скудная территория, ей причитающаяся, была обнесена простым, когда-то зеленым забором. У главного входа имелась и плоская клумба, очерченная забеленным кирпичом с чахлыми огуречнолистыми цветами. Поломанные, побитые дождем и детворой растения выживали только назло главному врачу. Подобно им, естественным порядком, вероятно, побеждали недуги и обитатели серого здания. Рыночные отношения сюда не добрались — старорежимная белесая пижама одного усредненного размера выглядывала из-под пальто пенсионера, одиноко мечтавшего на тяжелой вокзальной скамейке у клумбы.

Доронин привычно обогнул здание, притормозил у приемного покоя, пропустил Чигринцева вперед не из вежливости — так полагалось при конвоировании. Первым, кого увидел в холле Чигринцев, был Николай — с гипсовой по колено ногой, перебинтованной головой, он развалился на глубокой фанерной скамейке. Пострадавший выглядел бы и вовсе комично, кабы не набухшие мешки под глазами и смертельная усталость позы — он тяжело поднял веки, зрачки медленно переместились в сторону двери.

— Коля, как ты? — Чигринцев бросился к нему, забыв про лейтенанта.