Владимир Высоцкий

Про Мэри Энн

Толстушка Мэри Энн была: Так много ела и пила, Что еле-еле проходила в двери. То прямо на ходу спала. То плакала и плакала, А то визжала, как пила, Ленивейшая в целом мире Мэри. Чтоб слопать всё, для Мэри Энн Едва хватало перемен. Спала на парте Мэри Весь день, по крайней мере, — В берлогах так медведи спят и сонные тетери. С ней у доски всегда беда: Ни бе ни ме, ни нет ни да, По сто ошибок делала в примере. Но знала Мэри Энн всегда — Кто где, кто с кем и кто куда, — Ох ябеда, ох ябеда — Противнейшая в целом мире Мэри! Но в голове без перемен У Мэри Энн, у Мэри Энн. И если пела Мэри, То все кругом немели, — Слух музыкальный у нее — как у глухой тетери.

В море слез

Слезливое море вокруг разлилось, И вот принимаю я слезную ванну, — Должно быть, по морю из собственных слез Плыву к Слезовитому я океану. Растеряешься здесь поневоле — Со стихией один на один! Может, зря Проходили мы в школе, Что моря — Из поваренной соли… Хоть бы льдина попалась мне, что ли, Или встретился добрый дельфин!..

Песня про ребенка-поросенка

— Баю-баю-баюшки-баю… Что за привередливый ребенок! Будешь вырываться из пеленок — Я тебя, бай-баюшки, убью! — До чего же голос тонок, звонок — Просто баю-баюшки-баю! Всякий непослушный поросенок Вырастает в крупную свинью. — Погибаю, баюшки-баю! — Дым из барабанных перепонок! Замолчи, визгливый поросенок, — Я тебя, бай-баюшки, убью! — Если поросенком вслух с пеленок Обзывают, баюшки-баю, — Даже самый смирненький ребенок Превратится в будущем — в свинью!

Мартовский заяц

Миледи, зря вы обижаетесь на Зайца! Он, правда, шутит неумно и огрызается, — Но он потом так сожалеет и терзается!.. Не обижайтесь же на Мартовского Зайца!

«Турандот, или конгресс обелителей» Песня Гогера-Могера

Прохода нет от этих начитанных болванов:

Куда ни плюнь — доценту на шляпу попадешь,

Позвать бы пару опытных шаманов-

ветеранов

И напустить на умников падеж!

Что за дела — не в моде благородство?

И вместо нас — нормальных, от сохи —

Теперь нахально рвутся в руководство

Те, кто умеют сочинять стихи.

На нашу власть — то плачу я, то ржу:

Что может дать она? — по носу даст вам!

Доверьте мне — я поруковожу

Запутавшимся нашим государством!

Кошмарный сон я видел: что без научных знаний

Не соблазнишь красоток — ни девочек, ни дам!

Но я и пару ломаных юаней,

будь я проклят,

За эти иксы-игреки не дам!

Недавно мы с одним до ветра вышли

И чуть потолковали у стены —

Так у него был полон рот кровищи,

И интегралов — полные штаны.

С такими далеко ли до беды —

Ведь из-за них мы с вами чахнем в смоге!

Отдайте мне ослабшие бразды —

Я натяну, не будь я Гогер-Могер!

И он нам будет нужен — придушенный очкарик:

Такое нам сварганит! — врагам наступит крах.

Пинг-понг один придумал — хрупкий шарик, —

Орешек крепкий в опытных руках!

Искореним любые искривленья

Путем повальной чистки и мытья, —

А перевоспитанье-исправленья —

Без наших ловких рук — галиматья!

Я так решил — он мой, текущий век,

Хоть режьте меня, ешьте и вяжите, —

Я — Гогер-Могер, вольный человек, —

И вы меня, ребята, поддержите!

Не надо нам прироста — нам нужно уменьшенье:

Нам перенаселенье — как гиря на горбе, —

Все это зло идет от женя-шеня —

Ядреный корень, знаю по себе.

Свезем на свалки — груды лишних знаний,

Метлой — по деревням и городам!

За тридцать штук серебряных юаней, будь я

проклят,

Я Ньютона с Конфуцием продам!

Я тоже не вахлак, не дурачок —

Цитаты знаю я от всех напастей, —

Могу устроить вам такой «скачок»! —

Как только доберусь до высшей власти.

И я устрою вам такой скачок! —

Когда я доберусь до высшей власти.

<Между 1974 и 1978>

Памятник

Я при жизни был рослым и стройным, Не боялся ни слова, ни пули И в привычные рамки не лез, — Но с тех пор, как считаюсь покойным, Охромили меня и согнули, К пьедесталу прибив ахиллес. Не стряхнуть мне гранитного мяса И не вытащить из постамента Ахиллесову эту пяту, И железные ребра каркаса Мертво схвачены слоем цемента, — Только судороги по хребту. Я хвалился косою саженью — Нате смерьте! — Я не знал, что подвергнусь суженью После смерти, — Но в обычные рамки я всажен — На спор вбили, А косую неровную сажень — Распрямили. И с меня, когда взял я да умер. Живо маску посмертную сняли Расторопные члены семьи, — И не знаю, кто их надоумил, — Только с гипса вчистую стесали Азиатские скулы мои. Мне такое не мнилось, не снилось, И считал я, что мне не грозило Оказаться всех мертвых мертвей, — Но поверхность на слепке лоснилась, И могильною скукой сквозило Из беззубой улыбки моей. Я при жизни не клал тем, кто хищный, В пасти палец. Подходившие с меркой обычной — Отступались, — Но по снятии маски посмертной— Тут же в ванной — Гробовщик подошел ко мне с меркой Деревянной… А потом, по прошествии года, — Как венец моего исправленья — Крепко сбитый литой монумент При огромном скопленье народа Открывали под бодрое пенье, — Под мое — с намагниченных лент. Тишина надо мной раскололась — Из динамиков хлынули звуки, С крыш, ударил направленный свет, — Мой отчаяньем сорванный голос Современные средства науки Превратили в приятный фальцет. Я немел, в покрывало упрятан, — Все там будем! — Я орал в то же время кастратом В уши людям. Саван сдернули — как я обужен, — Нате смерьте! — Неужели такой я вам нужен После смерти?! Командора шаги злы и гулки. Я решил: как во времени оном — Не пройтись ли, по плитам звеня? — И шарахнулись толпы в проулки, Когда вырвал я ногу со стоном И осыпались камни с меня. Накренился я — гол, безобразен, — Но и падая — вылез из кожи. Дотянулся железной клюкой, — И, когда иже грохнулся наземь, Из разодранных рупоров все же Прохрипел я похоже: «Живой!»

1973

ИЛЛЮСТРАЦИИ

Володя Высоцкий — ученик 186-й московской школы. Вторая половина 40-х годов.

Семен Владимирович Высоцкий, отец Владимира Высоцкого.

С мамой Ниной Максимовной.

Евгения Степановна, «тетя Женечка», вторая жене С. В. Высоцкого, справа от нее Володя со своим отцом.

Людмила Абрамова, актриса, вторая жена Высоцкого, с сыновьями Аркадием и Никитой.