Владимир Яхонтов

Наталья Павловна сначала Его внимательно читала, Но скоро как-то развлеклась Перед окном возникшей дракой Козла с дворовою собакой И ею тихо занялась.

Вот он где появляется, этот козел. Яхонтов выделял его мощным трубным басом. К той же инструментовке он прибегал, описывая возвращение с охоты мужа Натальи Павловны. Громыхали те же басы, и само собой вспоминалась драка «козла с дворовою собакой»: «Он говорил, что граф дурак, Молокосос; что если так…» и т. д.

Появление «козла» — первая комическая неожиданность, порожденная, как понял Яхонтов, несоответствием. Фальбала — и козел! Благородный пансион, любовь Элизы и Армана и — дворовая собака, мокрый петух, «три утки полоскались в луже» и т. п.

Дождь, баба, козел, дворовая собака, косогор…

Россия — грязная, нелепая, родная, грустная, — она и отталкивала поэта, так, что хотелось бежать куда глаза глядят, и притягивала. Наталья Павловна, хоть и воспитанная у Фальбала, но та же уездная барышня, которых преданно любил Пушкин. Он всегда с охотой пускался в рассуждения о безусловных их преимуществах перед рассеянными красавицами большого света, отдавая предпочтение чувствам и страстям, воспитанным на чистом воздухе уединением и свободой. Вольно, конечно, и посмеяться над этими барышнями, но можно ли остаться равнодушным к особенности их характеров, их самобытности, словно охраняемой размытыми дорогами и заборами глухих имений?

Ну а как ведет себя Наталья Павловна в ситуации, будто нарочно построенной по всем законам французской комедии?

«Франция», между прочим, занимала свое забавное место в «Нулине». Среди персонажей поэмы Яхонтов нашел для себя одного, который и обликом и характером противопоставлен всему российскому. Это отнюдь не граф — граф Нулин хоть и «из чужих краев», но французский лоск у него заемный, приобретенный, так же как запасы «фраков и жилетов, Шляп, вееров, плащей, корсетов, Булавок, запонок, лорнетов…» Яхонтов великолепно перечислял графский багаж, будто жонглируя всем этим полумужским-полудамским набором предметов. Россию этот граф несколько подзабыл, но он вспомнит ее ночью, когда очаровательная хозяйка имения обернется разъяренной медведицей, так, что вдруг повеет лесными дебрями.

Зато рядом с графом — слуга, истинный француз, и его было очень заманчиво (контрастом графу) сыграть. Артист выудил этого героя буквально из трех-четырех отпущенных автором строк:

…Слуга-француз не унывает И говорит: Allons, courage! …Пока Picard шумит, хлопочет… …Своим французом между тем И граф раздет уже совсем…

Сначала бодрое «Allons, courage!» (граф в это время лежит в перевернутой карете), потом почти уважительное «своим французом» — ведь это зоркий глаз Пикара заметил, что при расставании его хозяин полувлюблен, а проказница «куда кокетство не ведет? — Тихонько графу руку жмет». По мнению слуги-француза, это ведет как раз туда, куда повело и графа, то есть в спальню хозяйки. Накинув «свой пестрый шелковый халат И стул в потемках опрокинув», именно туда граф и отправился. Тут Яхонтов не отказал себе в удовольствии сыграть лукавого кота, который «за мышью крадется с лежанки». «Я показал, что это заморское явление, это изысканное существо, по сути дела, просто вульгарный кот Васька, каких много бродит по свету, ничем не оригинальный и не примечательный».

Потом, после графского позора, звонкой пощечины и последующего утреннего мирного чаепития, Яхонтов произносил имя «Пикар» уже вполне по-русски:

Пикар все скоро уложил И граф уехал…—

будто это Наталья Павловна смеялась, стоя на крыльце и провожая глазами коляску графа. Как ни старался слуга-француз не утратить «чувства формы, то есть хорошее расположение духа», все кончилось позорным бегством. В шутливой поэме дальним отголоском отозвалось время, когда со всех ног бежали французы из непонятной и необъятной «варварской» страны.

Но, заставив «французов» с позором бежать, Пушкин завершает сюжет еще одним невероятным сообщением:

Но кто же более всего С Натальей Павловной смеялся? Не угадать вам. Почему ж? Муж? — Как не так! совсем не муж… …Смеялся Лидин, их сосед, Помещик двадцати трех лет.

«Лидин»! — лихо подкручен правый ус. «Двадцати трех лет»! — левый. Лукавое личико Натальи Павловны и веселый смех этого Лидина, в секунду освещенного с головы до кончиков сапог, завершали спектакль с изяществом, превосходящим лучшие образцы французской комедии.

Яхонтов не оставлял «Графа Нулина» до последних своих концертов. Он играл этот короткий спектакль, неизменно приводя зрителей в то расположение духа, которому Пушкин знал цену, даже в ссылке умел сохранять и потомкам своим завещал.

Из неопубликованной рукописи:

«Я изучал (перечитывал, вчитывался и учил наизусть) не только стихи и прозу Пушкина, но и его письма, заметки и статьи. Я всматривался в его рисунки. Они так же упоительны, как и его стихи. Они очень умны… С особым вниманием я изучал портреты Пушкина… Они-то и помогли мне создать „Пушкина“ без „хрестоматийного глянца“… Портрет Пушкина с большой палкой в руке пришелся мне по душе. Там увидел я совсем не дворянина, а демократа — того Пушкина, которого я всегда вижу, когда читаю его письма. Он не похож на Пушкина, которого изобразил Кипренский… Я не хотел, чтобы мой Пушкин был в цилиндре… Современный человек ревниво относится к Пушкину. Где-то в глубине души ему хочется встретить Пушкина на улице, поэтом XX века, своим человеком… Я посмотрел на Маяковского, подумал о Пушкине, — и дал Пушкину палку Маяковского, его летний плащ и современный костюм».

«Хочется встретить Пушкина на улице…». Яхонтов угадал желание не только своего поколения, но и последующих, желание не проходящее, а все возрастающее.

* * *

В следующей картине к атрибутам спектакля был добавлен дорожный чемодан. Разворачивался целый пласт пушкинской жизни, многозначительный и драматичный, вынужденный и добровольный, мучительный и радостный, неотделимый от судьбы поэта и его поэзии.

Дорога.

Неспроста (отметили исследователи) в «Станционном смотрителе» было зачеркнуто безличное «мы» и заменено на откровенное «я»: «В течение двадцати лет изъездил я Россию по всем направлениям…» Конечно же, это говорит не вымышленный Белкин, а Александр Сергеевич Пушкин. Подсчитано, что из двадцати последующих за лицеем лет он почти восемь лет провел вне дома, исколесив по России ни много ни мало 34 тысячи верст. По России, в ее пределах, постоянно возвращаясь к мысли о более дальнем путешествии, но так его и не добившись.

Долго ль мне гулять на свете То в коляске, то верхом, То в кибитке, то в карете, То в телеге, то пешком?..

Царь и III отделение заботились о чем угодно, только не о судьбах русской культуры, когда не выпускали Пушкина за границу, строго следили за его маршрутами, да еще и укоряли: «Вы всегда на больших дорогах» — замечал Бенкендорф. Но было и благо в этой бесконечной большой дороге. Это не сидение в столице, не светская суета. Перед глазами открывается вся огромная страна. Люди, в Петербурге и Москве невиданные. Уклад жизни нелепый, казенный, но устоявшийся. Станционные смотрители и уездные барышни, солдаты и странники, курьеры и фельдъегеря, подорожные, прогоны, верстовые столбы, карантины. «Холопы», крестьяне — не только Болдина и Михайловского — всей России. Они то смирные — рассказывают сказки, кланяются при встрече, привечают барина, а то поднимают топор, и тогда горят барские дома, льется кровь, и бабы на берегу Яика стонут, высматривая среди плывущих по течению мертвецов сына или мужа. Все это Пушкин узнал, услышал, увидел — в дороге.

Яхонтов не ставил перед собой задачи в полном объеме поднять эту тему — познания поэтом своей страны. Он особо вычленил один мотив — «психологию дороги» в мироощущении поэта. Пушкин «издавна привык изображать человеческую жизнь как путь, обыкновенно — по пустынной местности, и свое существование — как скучную поездку» (М. Гершензон). Так же привычно ему было изображать житейские осложнения и напасти в виде скопившихся над путником туч или бури и «чувство, которое охватывает каждого человека на трудном распутье, когда жутко ему смотреть вперед, „на черный отдаленный путь“». Обращал ли Яхонтов внимание на эти строки из книги М. Гершензона «Мудрость Пушкина» или нет, но смысл «дорожной» темы у Пушкина он уловил верно.

География обрисовалась сама собой: «К морю» — это Крым, «Калмычке» — совсем иное место действия:

Чуть-чуть на зло моих затей, Меня похвальная привычка Не увлекла среди степей Вслед за кибиткою твоей…

Из черновиков «Станционного смотрителя» (в силу ли строгого лаконизма стиля или обстоятельств предстоящей женитьбы) были вычеркнуты строки о дорожной любви, «самой приятной из всех»; «Любовь безгорестная, любовь беспечная! Она живо занимает нас, не утомляя нашего сердца, и угасает в первом городском трактире…». А может быть, приведенные строки были вычеркнуты в силу их почти прямого переложения в стихах «Калмычке»?