Владлен Бахнов

— Товарищ Самоедов, — сказал Глузман, поднимая с земли камешек. — Видите, я бросаю этот камень в речку, — пенсионер размахнулся, и камешек, булькнув, ушел в воду. — Так вот скорее этот камень выплывет обратно, чем я нарушу обещание.

— Я вам верю, — торжественно проговорил Николай Трофимович. — То. что я вам расскажу, касается не меня, а моего близкого друга. Он живет в другом городе и занимает там примерно такой же пост, как я в Вечногорске, понимаете? — Самоедов пристально поглядел на Глузмана.

Глузман медленно кивнул.

— У моего коллеги должен появиться ребенок. Но вы же знаете женщин с их женскими причудами… Так вот жена моего друга понаслышалась о связях наших горожан с заграницей и настаивает, чтобы крестным ее ребенка тоже сделали какого-нибудь иностранного политического деятеля. Муж объясняет ей, что он и рад бы, но ему при его должности никак нельзя. А она ни в какую! «Что ж, — говорит она. — получается, что наш ребенок хуже других! Лучше бы, раз на то пошло, я бы аборт сделала!» Представляете, она на седьмом месяце, ей нельзя волноваться, а она каждый день устраивает скандалы! Друг, чтобы успокоить ее, пообещал посоветоваться с вышестоящими организациями. а те сказали, что, если он выдвинет подходящую кандидатуру, его просьбу в порядке исключения уважат. Он спрашивает, не могут ли они подобрать для него кандидатуру по своему вкусу, им все-таки видней, а они говорят: пусть выбирает сам и притом под собственную ответственность! Вы представляете мое положение?!

— Разумеется! — кивнул Глузман. делая вид, будто не заметил оговорки.

— Но ведь никто в нашем городе, кроме вас, не может ответить, есть ли в мире подходящие кандидатуры и если есть, то кто именно?

— Другими словами, вы хотите переложить ответственность за выбор кандидатуры на меня?

— Ну что вы, Абрам Маркович! Зачем вы так ставите вопрос?

— Тогда давайте подумаем вместе. Во-первых, каким требованиям должен отвечать этот гипотетический кандидат в родственники?

— Ну, прежде всего он, разумеется, должен быть другом нашей страны…

— Ясно. Еще?

— Во-вторых, он обязательно должен быть прогрессивным деятелем.

— Ну, это, я извиняюсь, одно и то же. Не все прогрессивные деятели наши друзья, но все наши друзья — прогрессивные. Как говорится, скажи мне, кто наш друг, и я скажу тебе, что он прогрессивный! — Самоедов вежливо улыбнулся, показывая, что он ценит юмор.

— Откровенно говоря. Николай Трофимович, я не понимаю. зачем вам понадобился мой совет? Пусть этот ваш приятель даст своему ребенку имя любого политического деятеля — друга нашей страны, и все! Их, слава богу, чтоб они были здоровы, как собак нерезаных…

— Э нет, Абрам Маркович, вы упрощаете! Вы недопонимаете сложности ситуации. Сегодня этот деятель наш друг, и все в порядке. А завтра этот друг переходит в лагерь реакционеров, противников разрядки, и я оказываюсь в родственных отношениях с нашим врагом! То есть не я, а мой приятель… Вот ведь в чем опасность. И я хочу, чтоб вы мне порекомендовали такого деятеля, который не подведет. Понимаете?

— Понимаю. Вам нужна надежная дружба со знаком качества и бессрочной гарантией… — Глузман задумался. — Товарищ Самоедов, вы, извиняюсь, хотите услышать то, что я думаю, или то, что вы думаете? Я боюсь, что наши мнения не совсем идентичны.

— Конечно, я хочу знать, что именно вы думаете по этому вопросу. Для этого я к вам и приехал.

— И вы не обидитесь?

— Разумеется! — без колебаний пообещал Самоедов.

— Видите ли, Николай Трофимович, сколько бы наших друзей мы ни перебирали, никакой гарантии я как порядочный человек вам дать не могу. Наоборот, я вам могу гарантировать ненадежность дружбы. И хотите знать, почему?

— Любопытно…

— Потому что дружба с нами никогда не переходит в любовь. И только по одной причине. Мы обожаем с нашими друзьями обниматься.

— Обниматься?

— Да, именно обниматься! И чем сильнее дружба, тем крепче наши объятия. И, в конце концов, объятия становятся такими, что у наших друзей начинают трещать кости! Они пытаются хоть чуть-чуть разжать наши дружеские объятия, а мы прижимаем их к сердцу еще сильней. Я не собираюсь учить вас физике, Николай Трофимович, но действие, представьте себе, равно противодействию. И чем крепче мы их прижимаем, тем сильнее они хотят освободиться. Но чем больше рвутся они из наших объятий, тем крепче мы их прижимаем. И что отсюда следует? Отсюда следует, что чем больше мы с кем-нибудь дружим, тем больше шансов, что завтра этот друг станет нашим закадычным недругом… Я старый опытный часовщик — и что же? Я скорее дам гарантию на те часы, которые почему-то выпускает наш паровозостроительный завод, чем поручусь за наших зарубежных друзей. Я, конечно, не говорю про страны Варшавского пакта. Но вы знаете такого человека, который хотел бы с этими странами породниться?

Самоедов на этот риторический вопрос не ответил. Он сказал:

— Вы мрачно смотрите на вещи. Вы пессимист.

— Что вы, Николай Трофимович! — не согласился пенсионер. — Я самый настоящий оптимист. Иначе как бы я мог столько лет читать газеты и не умереть от инфаркта?

— Но неужели во всем мире нет такого прогрессивного деятеля, на которого можно положиться?

— Почему нет? Патрис Лумумба, Че Гевара, Мартин Лютер Кинг… С каждым днем их все больше. Они прогрессивные, они друзья, на них можно положиться. Они таки не перейдут в другой лагерь. Но… — Абрам Маркович пожал плечами и. задумавшись, прищурился. — Но кто знает, — сказал он после долгой паузы, — мы же сами можем перейти. И тогда все равно мы окажемся даже с ними в разных лагерях. Нет. Николай Трофимович, я, конечно, извиняюсь, но при современном международном положении я лично ни за что не ручаюсь!

Самоедов развел руками — мол, ну что ж поделаешь! — выдавил вежливую улыбку и еще раз напомнил о секретности разговора.

Тут же откуда ни возьмись рядом возникла «Чайка». Глузман не заметил, чтобы Самоедов подавал какие-нибудь знаки водителю. И как водитель догадался, что разговор окончен и нужно подъехать именно в эту минуту — было совершенно непонятно. Возможно, между шофером и его хозяином существовала телепатическая связь. Николай Трофимович вежливо предложил подвезти пенсионера, но тот отказался, и самый главный человек в городе раскланялся и уехал. А международник-надомник пошел, раздумывая о превратностях мировой политики, домой.

— Ну, о чем этот Самоедов говорил с тобой? — с нетерпением спросила Нина Семеновна.

— О разрядке международных отношений, — кратко ответил Глузман.

— И что ты ему сказал?

— Пообещал разрядить…

Четвертый сон Веры Павловны

Спал залитый лунным сиянием Вечногорск. Спали старожилы. Спали невинные несмышленые тезки несмышленых правителей.

Спал, широко разбросавшись в своей иностранной двуспальной машине, отец Лучезарро Футикова.

Спал в камере предварительного заключения спрятавшийся от спецжрецов сантехник. Спал Глузман и видел во сне заседание английского теневого кабинета.

Спал тот самый Семен Семеныч, у которого в роду все мужчины были Семен Семенычами, и снилось ему, будто родилась у него тройня и. нарушив фамильные традиции, дал он всем трем мальчикам имена трех арабских шейхов. И скинулись три шейха и подарили Семен Семенычу нефтяную скважину вместе с вышкой. Что делать с этой скважиной, Семен Семеныч еще не знал, но даже во сне он не забывал о нефтяном кризисе и. боясь продешевить, пытался вспомнить, почем теперь нефть на мировом рынке и с какими странами выгодней всего вести торговлю.