Владыка времени

– Вот молодец! Если такое поколение придет нам на смену, можно не беспокоиться о будущем страны! – Ольгин отец хитро прищурился. – Так что, вы говорите, Глеб, у вас с семьей?

Ему было лет семь, и на вопрос: «Где твои папа и мама?» – Глеб научился бить коротко, почти без замаха. Да, его окружали такие же дети, выросшие без родительского тепла. Но у многих родители все-таки были, пусть даже пьяницы. Все страшно завидовали худенькому малорослому Ваське, который помнил маму и рассказывал о ней, как сейчас понимал Глеб, явные небылицы. Но тогда все казалось самой настоящей-разнастоящей правдой. И то, как мама любила Ваську, как носила по двору на руках, когда он прекрасно умел ходить, как рассказывала сказки, о которых у Васьки остались только отдаленные воспоминания, как гладила по волосам, приносила игрушки и мятую клубнику, собранную со стола после посиделок с подругами… А между тем все были прекрасно осведомлены, что Васькина мать – пьяница, лишенная родительских прав.

Глеб не знал своих родителей вообще и отчего-то особенно болезненно реагировал на Васькины рассказы. Ребята, чуткие, как все дети, заметили это сразу и стали дразнить Глеба приблудным, с ехидной усмешкой спрашивая: «А где твои папа и мама?» И тогда Глеб бил – даже тех, кто был старше и сильнее его, и… чаще всего оказывался побит сам. Он никогда не жаловался, а на вопросы воспитательниц о происхождении вечных синяков и незаживающих ссадин упрямо отвечал: «Упал». И всякий раз с обреченным упорством бросался в невозможную, проигранную заранее битву.

Дом… семья… От этих слов глухо стучало в висках и болело сердце. Даже сейчас, хотя он давным-давно вырос из ребячьего возраста и научился держать себя в узде.

Вот и сейчас сердце предательски кольнуло, а рука с силой сжала край стола.

– Я сирота, – отрезал Глеб, еще ниже склоняясь над своей чашкой.

– Па-ап, я же просила! – громко зашептала Ольга.

– А я что, дочь? Мы просто беседуем, правда, Глеб? Вы же, молодой человек, на меня не в обиде?

«Ольга – его дочь, поэтому неудивительно, что он так пристально ко мне приглядывается… Надо произвести впечатление простого парня… Эх, вот вляпался же!» – думал Глеб под внимательным взглядом сотрудника спецслужб.

Чем дальше, тем больше ему казалось, что его изучают, просвечивают рентгеном. Глеб быстро взглянул на Ольгу. Она болтала и улыбалась, не понимая происходящей вокруг игры. Глеб тоже улыбался, стараясь казаться искренним. Нет, конечно, Ольга тут не замешана. Скорее всего, интерес к его персоне вызван исключительно бдительностью отца, имеющего на руках взрослую дочь… Но все же, как бы ни был минимален шанс проверки, его не следует упускать из вида.

– Ну, ребята, вижу, мы вам надоели. Идите поболтайте, – добродушно сказал Ольгин отец.

Глеб не поверил ему ни на йоту. Неужели действительно ловушка?

– Пойдем, я покажу тебе свою комнату, – предложила Ольга.

– Спасибо, все было очень вкусно. – Глеб улыбнулся и поднялся со своего места. Главное – не паниковать. Главное – делать вид, словно ничего не замечаешь.

– Не за что! Так вы же все и принесли! – улыбнулась хозяйка.

Глеб последовал за Ольгой в ее комнату. Хорошая комната. На стенах – репродукции картин, весь стол завален листами ватмана и красками. Беспорядок. Но вместе с тем своеобразный шарм. Сразу видно: здесь живет художница.

– Хочешь, я покажу тебе свои этюды? – Ольга, очевидно, тоже слегка ощущала неловкость, от этого говорила особенно быстро.

Глеб посмотрел на картины: солнце, садящееся над Москвой-рекой, тщательно выписанный гипсовый бюст… Неплохие ученические работы. Александра наверняка усмехнулась бы, оценивая их школярность… Но при чем тут Александра?..

– Ты отличная художница, – проговорил Глеб и склонился к податливым, пахнущим медом и мятой губам.

Все вокруг не имело никакого смысла. Были только он и она, и та сила, что притягивала их друг к другу. Обо всем остальном Глеб подумает как-нибудь после…

А на улице пели птицы, и в окне чуть подрагивало тонкое кружево тюля….

Это было так прекрасно, что сердце Глеба замирало в груди.

* * *

Пели птицы, все было как всегда, но обычный утренний гомон леса нарушали глухие хлопки. Северин вздрогнул потому, что прекрасно знал, что это за звуки.

Он едва успевал осознавать происходящее, а ноги, подчиняясь инстинкту, уже несли его туда, где слышалась стрельба.

На окраине леса, среди чахлых молодых осинок и берез, парень остановился и сжал зубы, чувствуя, как в груди закипает древняя ярость.

У кромки леса шла настоящая бойня. Человек пять, если к ним, конечно, можно применить это гордое название, отстреливали стаю бродячих собак, используя при этом пневматику и травматическое оружие. Таким не убьешь собаку с одного выстрела. Поэтому на поляне постоянно слышались глухие щелчки и визг собак, отбрасываемых тяжелыми резиновыми пулями. Пневматика наносила кровавые, но не смертельные раны. Человеческие индивидуумы развлекались, а заодно осуществляли благородную миссию по спасению себя и себе подобных от опасности, связанной с бродячими животными.

Северин втянул воздух. Пахло кровью и крепким алкоголем.

Отчаянно взвизгнула пегая собака и, поджимая раненую лапу, попыталась уползти в кусты. Но ей не дали. Сразу несколько выстрелов – и она упала, орошая молодую траву свежей кровью.

– Это моя! – крикнул один из стрелявших.

– Не бреши, Димон, я ее добил! – вступил в спор другой.

Северина распирало. Словно внутри, в животе, вдруг вспыхнул нестерпимо жаркий огонь и стала раскручиваться жесткая пружина – чем дальше, тем быстрее. Из горла вырвался хриплый звук, более всего похожий на рычание. Прыжок – и парень оказался на поляне.

Удар ногой в челюсть и тут же, другому, кулаком в скулу.

Двое противников рухнули прежде, чем сумели что-либо сообразить, а Северин уже снова шел в атаку.

Удар в живот. Увернуться от пули. Крутанувшись, уйти от другой. Это было похоже на странный танец. Что-то хрустнуло под его рукой. Пламя ярости по-прежнему пеленой застилало глаза. Парень метался от одного противника к другому и бил, бил…

Он не знал, сколько это длилось. Кажется, всего только миг. Вот он стоит среди тонкоствольных осин, наблюдая за бойней, а вот уже в центре поляны. Под ногами разломанная пневматика. Скулят недобитые охотниками собаки, стонут люди. Северин стекленеющим взглядом оглядел место побоища. Бывшие охотники с ужасом отползали от него. У одного была сломана рука, другой лежал неподвижно, без сознания.

Даже птицы вокруг смолкли. Пугающая, безнадежная тишина…

– Я… – парень шагнул к ним, чтобы помочь раненым, но люди с ужасом отпрянули от него. – Я не хотел…

Они кинулись врассыпную, волоча с собой того, кто был без сознания. Они все-таки еще люди. А он?.. Как он мог опять потерять над собой контроль?! Как он мог позволить ярости вырваться наружу? Из него никогда не получится хорошего бойца. Северин опустился на землю, сжал руками виски и глухо застонал. Как же больно! Господи, как же больно! И за что? Почему это творится именно с ним?!