Владыка Ядов

— Не знаю. Может быть, — она спихнула на пол его штаны. Тяжелая застежка пояса громко лязгнула, стукнувшись о доски. — Я не чувствую ни боли, никаки неприятных ощущений… То есть, мне, конечно, не нравится, что я ни на что не влияю, но это я сейчас так вижу, а когда это происходит, то я просто ничего не чувствую…

— Тебе лишь кажется, что ты ни на что не влия… ешь… — Эдрик сжал губы и застонал, когда она занялась его членом. Разговоры на отвлеченные темы прекратились, остались лишь поцелуи, ласки и прикосновения, стоны и движения тел в одном ритме.

Позже, когда они, уставшие, лежали рядом, Эдрик сказал:

— Замок Фальне захватили пираты.

Мольвири помнила усатого барона Фальне, приезжавшего в Айдеф три недели назад. Барон, бывший вассалом герцога Гэйбара, и сам был не прочь попиратствовать при случае. Было забавно наблюдать их разговор с герцогом: Гэйбар требовал, чтобы барон перестал нарушать закон, но барон оправдывался так наивно и вместе с тем — остроумно, что заставил смеяться всех присутствующих, включая ненавидевшую морской разбой герцогиню, и в результате его не стали наказывать, а лишь пожурили и простили.

— Поговаривают, что он что-то не поделил со своими дружками, — продолжал Эдрик. — Утаил часть добычи или что-то вроде этого, и когда об обмане стало известно, они решили его наказать. Два вольных капитана с острова Энгеу — отчаянные, говорят, ребята.

— И что будет с бароном теперь? — Спросила Мольвири.

— Барон, скорее всего, уже мертв, — ответил Эдрик.

— А его придворные?

— Часть разделит участь барона, другую ограбят, но, может быть, пощадят.

— А другие люди на его земле?

— Полагаю, молодых женщин и мужчин заберут в рабство, прочих оставят в покое и уплывут восвояси.

— Это ужасно, — тихо сказала богиня. — Зачем вы делаете друг с другом такие вещи?

— Ты знаешь ответ, — произнес Эдрик. — Такова природа людей. В нашей… — Он вспомнил о том, что уже около десяти лет не принадлежит к роду людей и поправился:

— В их природе есть добро, но есть и зло.

— Иногда я думаю о том, что смешение добра и зла — это хуже, чем просто зло.

Эдрик не сразу ответил. В ее словах что-то было…

— Возможно, все дело в том, как их смешивать.

— Я не понимаю, как можно совмещать ненависть и любовь, жестокость и милосердие, трусость и благородство. Что-то всегда будет ложным, а что-то истинным. То есть, если на душе образуется накипь из злобы, а внутри душа чиста… или наоборот, когда кто-то, кто зол и жесток, принужден изображать хорошего человека и даже сам верит в эти идеалы умом, но не сердцем… это я могу представить и понять. Но если так, хорошо бы найти точный и простой способ отделять хороших людей от плохих. Хороших, пусть даже души их осквернены, можно было бы очистить и исцелить, а плохих… отвести куда-нибудь подальше… на какой-нибудь большой остров или может быть даже в другой мир — и пусть грызут там друг друга, от перерождения к перерождению становясь все больше похожими на своих создателей, Темных Князей.

— Знаешь, я читал одну книгу, — Эдрик перевернулся на спину и посмотрел в потолок. — Написанную хальстальфарским философом Ангером эс-Даульваром. Там высказывались очень схожие мысли. О том, что есть души, изначально порожденные Князьями Света, а есть те, которые порождены Князьями Тьмы… ну, и еще небольшая доля душ, порожденных Лунными Князьями. И все они должны понять, к какому источнику силы принадлежат, избавиться от лишнего груза и вернуться к нему. Есть люди, которых привлекает эта система мысли, потому что она дает простые ответы на вечные вопросы, но по существу она лишает выбора: человек со злой монадой не может стать добрым, человек с доброй монадой — злым… они могут лишь заблуждаться и обманываться относительно своих истинных намерений, но рано или поздно правда откроется. Я полагаю, это полная ерунда. Может быть, природа самих Князей определена и они не способны переменить ее, но каким быть человеку — зависит преимущественно от него самого. Обстоятельства рождения, воспитание и условия жизни имеют некоторое значение, но их власть не абсолютна. Даже если человеку кажется, что жизнь — это поток, который несет его куда-то, всегда есть выбор: сопротивляться течению или плыть в согласии с ним. Другими словами, мы можем стать и хорошими, и плохими, и никакими, и сохранять в себе оба начала вечно. И я думаю, что последний вариант, предполагающий сохранение и того, и другого — это и есть настоящий путь людей. Потому что первые два пути ведут в конечном итоге на Небеса или в Преисподнюю, где природа человека со временем теряется, замещаясь природой ангела или демона.

— А третий путь, который «никакой»?

— Этим путем пошла Школа, — Эдрик вздохнул и посмотрел на обнаженую женщину, лежащую рядом с ним. — Бесстрастие и пустота. Ни добра, ни зла, ни морали, ни страсти.

Он протянул руку и погладил Мольвири между грудей… ниже… по животу… внутренней стороне бедра.

— Не слишком-то ты бесстрастен, — она захихикала и стала отбрыкиваться, когда Эдрик принялся щекотать ее.

Он поймал ее и прижал к себе.

— Я все чаще думаю о том, что Школа ошибалась, — прошептал Эдрик. — Нам стоило принять сразу и зло и добро, а не отвергать и то, и другое.

— Но тогда бы ты не стал бессмертным, — возразила она. — Не освободил бы меня и не обнимал бы сейчас. Ты был бы слабым человеком, мучающимся от того, что он нисколько не контролирует свою жизнь.

— Может быть, — сказал Эдрик и поцеловал ее.

Они целовали друг друга, ласкали и занимались любовью почти до самого утра.

главы 10-12

Глава десятая

Вниз и вниз, по белым ступеням Аннемо, по мрамору Фойдана, по стершимся ступеням Лестницы Совершенств. Древние статуи хранителей Лестницы смотрели в спину Кадану, когда он спускался на первое небо. Там Лестница станет призрачной и неверной, будто бы состоящей из стекла, изогнутой и запутанной, с многочисленными площадками и ответвлениями, уводящими в миры стихиалей. Потом он пройдет по воздуху мира людей и, вероятно, опустится на какую-нибудь гору; Лестница решит сыграть с ним в прятки, и если он позволит ей провести себя, то убьет час или два, разыскивая вход в подземный мир, а если не позволит — спустится туда сразу же, едва заметив, что пересек землю. Он будет двигаться по спиральному пути, расположенному вдоль внутренней стены пустой горы или потухшего жерла вулкана, все ниже и ниже, а из глубины будут доноситься глухие стороны и вопли отчаянья. Лестница будет становиться все хуже, вместо некоторых ступенек будут зиять провалы, по стенам будут скользить тени, и, может быть, какой-нибудь теневой демон зашипит ему вслед — но не посмеет напасть. Он минует унылые серые пустоши первого ада, пойдет наперекор ветру, беспрестанно дующему в одном направлении, унося души покойников, ничем не отличившихся на земле, во владения Князя Мертвых. Из-под серой безжизенной земли, будут торчать мутные стеклянистые скалы, обращенные в том же направлении, куда дует ветер; потом равнина кончится, он окажется на краю исполинского провала, вдохнет запахи серы и дыма, и отыщет ведущую вниз полуразрушенную лестницу. Здесь ее уже называют не Лестницей Совершенств, а Лестницей Страстей, ведущей на самое Дно, где пребывают в своих наивысших формах, невыносимых для смертного взгляда, источники всякой страсти — также, как в конце небесной лестницы пребывают источники всех совершенств. Но так далеко Кадану не надо. Он пройдет сквозь разрушенные башни и мрачные города, где на крышах домов дремлют горгульи с кожей из обсидиана, минует подвесные мосты, скрытые клубами поднимающегося из Преисподней дыма, убьет нескольких глупых демонов, не способных отличить человека от бессмертного, и достигнет врат Сожженого Города Фо. Перед вратами будет мост, и на этом мосту ему предстоит тяжелый бой, а если он допустит оплошность, то и смерть.

Дым налетал то справа, то слева — бессвязными мутным клубами окутывая то каменный мост, то врата Сожженого Города. Из дыма вышел бессмертный страж Ласагар — пребывая в человеческой форме, он был похож на мрачного, совершенно лысого воина, облаченного в кожанные штаны и куртку, обутого в тяжелые, подкованные металлом сапоги. Трепетал на ветру длинный плащ — почти такой же, как у Кадана, но более грубый и местами истершийся. Посередине мост был разрушен; Кадан остановился у левого края провала, воин преисподней — у правого; они поклонились друг другу почти синхронно. Когда Ласагар выпрямился, в его правой руке появилась сабля — немного более тонкая и длинная, чем талвар Кадана. Кадан обнажил оружие в тот момент, когда Ласагар прыгнул, ушел от атаки кувырком влево, отбил следующие десять выпадов, стремительных, как взгляд, и атаковал сам. Клинок из звездного серебра, выкованный на втором небе, столкнулся с клинком из черной стали, выкованным во втором круге Преисподней. Ветра взревели, грянул гром, из-под моста вверх устремились потоки дыма и пепла. Они сражались на краю обломанного моста, и ни один не мог взять вверх над другим. Техника и скорость были на стороне Кадана, ведь некогда его тренировали те, кто знал стиль Души Меча — воплощенные в облике людей бессмертные мечи-оборотни; но его противник был сильнее и изобретательнее. Каждый раз, когда Кадану казалось, что еще чуть-чуть, и он достанет Ласагара, тот выкидывал совершенно неожиданный и непредсказуемый финт, нисколько не стесняясь пользоваться подручными предметами и особенностями рельефа. Но также и каждый раз, когда Ласагару казалось, что вот еще чуть-чуть и он дожмет заносчивого гостя, загонит его в угол, как Кадан успешно менял положение, оставляя себе вдоволь пространства для маневра.

С течением боя сила их ударов все нарастала, а магия, которой обладал каждый из них, все отчетливее проявляла себя в нападении и защите. Столкновение клинков вызывало снопы молний в пепельных облаках, а отведенный в сторону выпад мог пробить дыру в стене башни справа или слева от моста. Темп нарастал, множились производимые сражающимися разрушения, ревели небеса и содрогался ад, выплевывая пыль и пепел. И вот, вдруг, они застыли — серебристый клинок Кадана был приставлен к шее противника, а черный клинок Ласагара упирался Кадану в нижнюю часть живота. Секунду или две они стояли неподвижно, затем убрали оружие в ножны, коротко поклонились другу другу и, взойдя на поверхность призванной Стражем Фо летающей раковины, отправились в башню для медитаций. Иного гостя Ласагар бы провел в пиршественный зал, но он знал, что бессмертный обитатель неба не станет есть пищу преисподней — даже такой, как Кадан: мертвая плоть, насыщенная болью и отчаяньем, осквернила бы его, заставив по возвращении длительное время проходить процедуры очищения.

В башне было тихо и пустынно. По мановению руки Ласагара три бледно-зеленых огня вспыхнули в темноте и полетели над полом, на несколько секунд выхыватывая из темноты черепа, геометрические узоры, камни странной формы и даже пыточные устройства — все это могло использоваться для медитаций теми, кто приходил в башню. Наконец, огоньки высветили ковер и подушки — Кадан направился туда и уселся на ковре, скрестив ноги; огоньки покачивались вокруг занятого им места; Ласагар же остался в темноте — сел на такой же ковер, или, быть может, прямо на пол. Кадан не столько увидел, сколько услышал и почувствовал, как страж второго круга принимает свою демоническую форму: едва слышный тягучий звук растягивающихся костей и мышц, клацанье когтей по полу, шелест крыльев, горящие красным огнем глаза, дуновение горячего ветра…