Влас Дорошевич. Судьба фельетониста

Известие о русско-японской войне (январь 1904 г.) застало Дорошевича в Турции, в самом начале путешествия по Востоку. На английском пароходе «Измаил» он повторяет уже знакомый маршрут: Константинополь — Пирей — Порт-Саид — Коломбо. После Цейлона совершает большую поездку по городам Индии — Мадрас, Калькутта, Бенарес, Агра, Дели, Джейпур, Бомбей… Ездить русскому по Востоку было «в такое время непрактично» в том смысле, что трудно было рассчитывать на откровенность собеседников, либо отмалчивавшихся, либо почитавших долгом «сказать, хоть и против своих взглядов, что-нибудь приятное для русского». Но «похожая на польскую фамилия» делала из него «совершенно правдоподобного немца из восточных провинций Пруссии, ездящего по торговым делам по Востоку. Немцы нынче везде, и появление немецкого коммерсанта никому не кажется странным. С немцем говорят о чужой стране, России, спокойно и не стесняясь» ^[968] .

968

Дорошевич В. М. Восток и война. М., 1905. С. 127.

Быть может, этот опыт с «переодеванием» натолкнет Дорошевича уже после возвращения в Россию на мысль предложить тридцатилетнему сотруднику «Русского слова» В. Э. Краевскому, хорошо знавшему Восток, прекрасно владевшему английским, отправиться в Японию под видом американского туриста. Были приняты все меры предосторожности, ибо в случае разоблачения русский журналист по законам военного времени мог быть казнен. 5 сентября Краевский отправился в Америку, а спустя некоторое время из Сан-Франциско на пароходе «Китай», следовавшем в Иокогаму, плыл американский гражданин мистер Перси Пальмер. За месяц, проведенный в Японии, он побывал в разных городах страны, выезжал на фронт, осмотрел промышленные предприятия, порты, военные укрепления и госпитали, лагеря, в которых находились русские пленные, встречался с высокопоставленными гражданскими и военными чиновниками, сделал множество фотографий. Связь с редакцией поддерживалась с помощью условных телеграмм через доверенное лицо в Лондоне. В конце декабря, блестяще выполнив свою миссию, Краевский вернулся в Москву. Тогда же Дорошевич раскрыл редакционную тайну в сенсационной статье «Корреспондент „Русского слова“ в Японии» ^[969] . О том, что русский журналист побывал в стране противника, сообщили на первых полосах крупнейшие газеты мира. С января 1905 года «Русское слово» начало печатать очерки Краевского «Япония в настоящую минуту», которые затем вышли отдельным изданием ^[970] . Вместе с корреспонденциями отправившегося в марте в действовавшую на Дальнем Востоке армию Василия Ивановича Немировича-Данченко, старейшего, широко известного еще со времени русско-турецкой войны писателя, они содействовали росту успеха «Русского слова» у читателей.

969

Русское слово, 1904, № 342.

970

См. Краевский В. В Японии. М., 1905.

Немирович писал из Маньчжурии. Очерки Краевского давали картину прямо «из стана врага». А очерковый цикл Дорошевича «Восток и война», публиковавшийся в «Русском слове» с 20 июня по 1 июля 1904 года (вышел отдельной книгой в 1905 г.), стал непосредственным источником информации о международном восприятии русско-японского военного противостояния. Таким образом, у читателя складывалось достаточно широкое представление о военных событиях на Дальнем Востоке. Главным вопросом, на который Дорошевич искал ответ в разных странах и у разных людей, было: как реагируют на Востоке на войну между Японией и Россией? «Я говорил о войне с сотнями людей. И это было не трудно: кроме войны, на Востоке теперь ни о чем не говорят» ^[971] . Результаты этих «интервью» оказались отчасти неожиданными: «Как нельзя более понятно, что старые исторические, да еще побежденные, враги России, турки, радуются ее неудачам и всем сердцем, всей пылкой фантазией на стороне ее противников, — но кто готовил мне сюрприз, так это Греция». По тамошним «газетам можно было судить, что в Греции требуются только победы японцев и поражения русских». Это, считает Дорошевич, была «месть за 1897 год», когда Россия не вмешалась в войну Турции с Грецией, в которой последняя потерпела поражение ^[972] .

971

Дорошевич В. М. Восток и война. С. 127.

972

Там же. С.23, 27.

«Россия жадна, хитра и жестока! — таково мнение о России на Востоке.

„Россия“ — это звучит для восточного человека как угроза.

„Россия“ — это потеря самостоятельности. Это обращение покоренной страны в рабство. Это потеря того, что для фанатичного восточного человека дороже всего в жизни — религии:

Русские всех обращают в христианство.

Они слушают с удивлением, что в России есть и мечети, и синагоги, и буддистские храмы, а в Баку даже и храм огнепоклонников.

Слушают, но не верят».

«Московы — очень жестокий народ» — это легенда, в которую верят и «несчастный египетский феллах, живущий, как во времена фараонов, в глиняной мазанке», и араб-мулла, видевший кровавые «английские усмирения», и «полудикий бедуин», «вчера еще, быть может, грабивший в пустыне», и которую не будут опровергать создавшие ее «западные друзья» России. Дошло до того, что в одной из арабских газет объявили, что «на Дальнем Востоке магометанские принцы восстали и ведут теперь войну с врагом ислама» ^[973] . И чуть ли не каждый день сообщалось о полном истреблении русского флота и гибели русской армии «в глубоких снегах Манчжурии». Поэтому «читатель арабских газет уже в конце февраля, в начале марта был уверен, что для России все кончено».

973

Там же. С.30–32, 39–40, 43.

Престиж России для Дорошевича — «дело величайшей важности». Он пытается найти опору в аналогии с англо-бурской войной, которая «выяснила Востоку истинную силу Англии — богатство». И надеется, что «отдельные эпизоды» (читай — военные неудачи) не в состоянии поколебать «в глазах Востока» «истинный престиж России» прежде всего как «огромной страны». Своего рода утешением служат и слова, услышанные от встреченного во время путешествия известного китайского реформатора-оппозиционера Кан Ю Вэя о том, что японцы «маленькая нация» и что они напрасно «уверены в победе», поскольку «можно еще очень весело обедать в ту минуту, когда над головой проваливается крыша» ^[974] . Незадолго до начала войны в большом очерке «Япония» Дорошевич уверял читателя, что «цивилизация — это только корочка, которая покрывает восточный, обращенный к Америке, берег страны Восходящего солнца». Поездки вглубь страны, где сохранились еще феодальные традиции, как будто убеждали, что «говорить о Японии как о цивилизованной стране <…> рано, на несколько, быть может сот, лет». Определенная противоречивость этих оценок была видна в тогдашних его наблюдениях относительно того, как старательно учатся японцы у американцев, как накапливаются в стране «большие капиталы», как успешно модернизируется экономика. И все это при сохранении главенства «японских рук». Обозначившееся расширение возможностей для иностранного капитала представляется ему не благотворными инвестициями, а чем-то, напоминающим действие «высасывающих насосов», и потому «Япония недолговечна» ^[975] . В опубликованном уже во время войны очерке «Японцы», отвергая возможные упреки в «унижении врага только потому, что он враг», Дорошевич развивает давнюю свою мысль о поверхностности европеизации страны, свидетельством чего служат, по его мнению, «все эти харакири» и еще в большей степени сведения о «типично азиатском озверении», проявляющемся по отношению к пленным. Нельзя тем не менее не заметить, что вполне справедливый гуманистический пафос, ставящий «Японию перед судом общественного мнения всего цивилизованного мира» ^[976] , отодвигает в тень суть российско-японского военного конфликта (борьба за сферы политико-экономического влияния), которой автор предпочитает почти не касаться. Впрочем, он знает, что «Япония задыхается в тесноте», ее первый «скачок на Китай» был отбит Россией (Дорошевич забывает, что этот «скачок» был сделан японцами совместно с русскими во время подавления восстания ихэтуаней, которое он сам же называл европейской «войной за эксплуатацию»), второму прыжку — на Сандвичевы острова — помешала Америка. Грозная туча японского милитаризма нависла над Австралией, но затем разрядилась в столкновении с Россией, чему рассчитывающие на ослабление Японии австралийцы очень рады.

974

Там же. С.180–182, 195.

975

Русское слово, 1903, № 272.

976

Там же, 1904, № 169.

Либеральному курсу «Русского слова» Дорошевич хочет придать патриотический оттенок. Сложность этой позиции в условиях нереформирующейся самодержавной России сближает его в «японском вопросе» с правыми публицистами, «сводившими метаморфозу японского общественного строя к приобретению лишь внешней культурности» ^[977] . Так или иначе, но он уверен в праве России защищать свои интересы на Дальнем Востоке. Он любит «наш флот», потому что знает его, знает «трудности морского дела», знает, «сколько работают наши моряки». И потому «слезы совсем сжали горло» и естественное чувство гордости наполнило сердце при встрече в Порт-Саиде моряков крейсера «Варяг», возвращавшихся на родину на английском корабле «Малайя». Он убежден: «Подвиг „Варяга“ был нужен. Был необходим, чтобы немедленно же покрыть русский флот той славой, которой он заслуживает.

977

Ермаченко И. На пути к революции: русские либералы перед «японским зеркалом»//Неприкосновенный запас, 2005, № 44. С.29.

Я читал перед этим подробности о подвиге „Варяга“ во враждебных газетах, говоривших о „бесполезном деле, о бесполезном выходе двух русских судов против целой эскадры“.

Если честь ничего не стоит — тогда, конечно, подвиг бесполезен» ^[978] .

Приходят неутешительные известия о гибели «Петропавловска», «Цесаревича», «Ретвизана», о японских атаках на Порт-Артур. Но вот даже англичане считают, что это прежде всего «война резервов», а они у России, в отличие от Японии, имеются. Та же Балтийская эскадра и корабли Черноморского флота. Дорошевич надеется на лучшее, а пока путешествует по Индии. В мае 1904 года он пишет Сытину из городка Тиручираппалли: «Не сердитесь, дорогой и глубокоуважаемый Иван Дмитриевич, что ничего не пишу. Каждый день узнаю, вижу такую массу нового, интересного, что сразу нет возможности даже сообразить все. Мне часто кажется, что я сошел с ума, и все, что я вижу кругом, — кошмар. До того все чудовищно и красиво в одно и то же время. Изо всех моих поездок эта самая интересная. Материала масса страшная. Бог даст, удастся написать недурно, и тогда расквитаюсь нравственно и материально: зажарю Индию ежедневно, кроме текущего, на злобу дня. А писать наскоро, не проверив, не обдумав — это значило бы попадать впросак и подрывать интерес.

978

Дорошевич В. М. Восток и война. С.74.

Крепко жму Вашу руку. Мой сердечный привет всем, Федору Ивановичу особенно. Я вижу нашу газету — мне высылают из Коломбо. Вот где получается „Русское слово“. Ничего. Росс часто даже совсем хорош.

Распорядитесь, пожалуйста, чтобы мне посылали газету: Port-Said, Poste-restante. W. Dorochevitch. Это для возвратного пути. Путешествие трудное страшно. Жара удушающая — 40–45 градусов. Что-то ужасное. Кругом чума. Но я здоров. Зацапал только тропическую лихорадку и вторую неделю ничего не ем: две тарелки куриного бульона в день, без хлеба, без всего. Но крепок и бодр: уж очень все кругом интересно. Шатаюсь по таким местам, где ни гостиниц, ни приюта. Ночую то в пустом вагоне, то где-нибудь на станции. Трудно, но зато уж очень материал хорош» ^[979] .

979

Музей-квартира И. Д. Сытина в Москве.

Поездка по Индии совпала с английской «военной экспедицией» в Тибете, а по сути с войной, которую Англия вела «индийскими войсками и на индийские деньги». Да, англичане, может быть, лучшие в мире защитники правосудия, неприкосновенности личности и собственности, но «до той минуты, пока страна не покорена, они не знают сентиментальности». О зверствах английских солдат известно со времен восстания сипаев, «когда на деревьях было больше людей, чем плодов». И вот спустя почти полвека имя командующего английскими войсками в Индии лорда Китченера становится символом «пустыни, остающейся там, где он прошел». «Горы трупов. Реки крови. Сравненные с землей селения». И ко всему этому ужасу добавляются еще «изощренные кощунства, святотатства, богохульства». Не зря Китченер изучал «религию народа, против которого послан». Накануне английской интервенции начали устанавливаться дипломатические контакты между Тибетом и Россией. Призрак русских штыков за Гималаями, подчеркивает Дорошевич, стал настоящим кошмаром для «старой Англии», считавшей, что пока Тибет ей не принадлежит, «Индия еще не совсем покорена» ^[980] .

980

Дорошевич В. М. Восток и война. С.222, 226–230, 235.

Индия — особая тема в его жизни и творчестве. Он думал о книге, которая, быть может, могла стать вторым после «Сахалина» целенаправленным трудом в его жизни. Наталья Власьевна вспоминала об архиве отца: «Большинство черновых записей, набросков, к сожалению, не сохранилось, но даже подбор коллекций, рукописи и книги на английском и санскрите, короткие надписи на фото говорят, что материал готовился не для фельетонов. О своих замыслах и планах, о сюжетах своих индийских сказок Дорошевич постоянно советовался с ориенталистом академиком Сергеем Федоровичем Ольденбургом — дружба несколько неожиданная для легкомысленного фельетониста. Сделать книгу не удалось: она распалась на куски». Что имелся серьезный замысел — подтверждает и объявление о подписке в «Русском слове» от 21 ноября 1904 года, где среди других публикаций, рассчитанных на привлечение читателя, было указано — «Индия. Последнее путешествие В. М. Дорошевича». Собственно, очерковый цикл начался уже в октябре, когда были опубликованы два очерка под общим заголовком «Индия». Чувствуется, что у автора был определенный план, не случайно рассказ о «волшебной, таинственной стране» он начинает с самого больного и потому прежде всего бросающегося в глаза — положения индусов в своей стране, где тон задают англичане. Когда 14 апреля следовавший из Коломбо пароход «Bulimba» ошвартовался в порту Тутикорина, Дорошевич оказался свидетелем унизительной сцены разделения пассажиров, происходившего при посадке в железнодорожные вагоны. «Всякий белый — джентльмен. Всякий цветной — только „существо мужского пола“. Поэтому в первом классе дамские отделения имеют надписи: