Власть коммуникации
Шрифт:
В принципе это ненасильственные движения, практикующие, как правило, мирное гражданское неповиновение. Но рано или поздно им приходится физически занимать публичное пространство и применять тактики давления на органы политической власти и бизнес-организации, поскольку они отдают себе отчет в том, что вряд ли удастся добиться справедливого отношения к ним через существующие институциональные каналы. Таким образом, использование силы разной степени интенсивности в зависимости от институционального контекста и сложности стоящего перед движением вызова – это периодически повторяющийся на протяжении процесса любого коллективного действия опыт. Поскольку цель всех движений – выступать от имени всего общества, им совершенно необходимо поддерживать свою легитимность, противопоставляя мирный характер собственной деятельности насилию со стороны системы. И действительно, каждый случай полицейского насилия усиливает сочувствие к движению у граждан, оживляя и само движение. И в то же время нелегко и на персональном, и на коллективном уровне сдержать в себе базовый инстинкт самосохранения. Это было особенно тяжело в случае с восстаниями на Ближнем Востоке, когда, столкнувшись с постоянно повторяющимся жестким вооруженным насилием со стороны властей, некоторые демократические движения в конечном счете втянулись в кровавую гражданскую войну, тем самым перестав быть социальными движениями. Очевидно, что в либеральных демократиях дело обстоит совершенно иначе, но произвол и безнаказанность полицейского насилия во многих случаях спровоцировали ответные действия небольших решительно настроенных групп, готовых на силовую конфронтацию с системой с целью разоблачить насильственный характер последней. Демонстрация насилия – эксклюзивный зрелищный материал медиасообщений –
Эти движения редко обладают четкой программой, за исключением тех случаев, когда они фокусируются на единственной очевидной задаче: долой диктатуру. Обычно они выдвигают множество требований: чаще всего это всевозможные требования граждан, желающих самостоятельно определять условия своей жизни. Но именно потому, что требований так много, а побудительных мотивов бесчисленное множество, эти движения не могут создать формальной организации или лидерства, поскольку согласие и сплоченность участников зависят от ad hoc обсуждений и ситуативных протестов, а не от соответствия какой-то программе, выстроенной вокруг определенных целей: в этом одновременно и сила этих движений (привлекательность для широкого круга) и их слабость (как можно достичь чего-то, если цели не определены?). Соответственно, они не могут сосредоточиться на какой-то одной задаче или конкретном проекте. Вместе с тем их энергию нельзя канализировать в строго инструментальную политическую акцию. Вот почему их так трудно привлечь к себе политическим партиям (к которым повсюду относятся с недоверием), хотя политические партии могут извлечь выгоду из перемен в сознании, спровоцированных конкретным движением путем влияния на общественное мнение. Таким образом, они являются социальными движениями, нацеленными на изменение ценностей общества, и они также могут быть движениями, выражающими общественное мнение и влияющими на результаты выборов. Они хотят трансформировать государство, но не подчинить его себе. Они выражают настроения и провоцируют дебаты, но не создают партии и не поддерживают правительства, хотя и могут стать объектом выбора политического маркетинга. Тем не менее они являются политическими в фундаментальном смысле. Особенно когда они предлагают и практикуют прямую совещательную демократию, основанную на демократии сетей. Они создают новую утопию сетевой демократии, вырастающей из взаимодействия локальных и виртуальных сообществ. Но утопии – это не только фантазии: большинство современных политических идеологий, лежащих в основе политических систем (либерализм, социализм, коммунизм), выросли из утопий. Дело в том, что утопии становятся материальной силой, овладевая сознанием людей, вдохновляя их на мечты, руководя их действиями и вызывая их реакции. То, что эти сетевые социальные движения предлагают в своей практике, является новой утопией, составляющей самую сердцевину культуры сетевого общества: утопию автономии субъекта, противостоящего общественным институтам. Реальность такова, что когда общества оказываются неспособными справиться со своими структурными кризисами с помощью существующих институтов, изменения возможны только извне системы при условии трансформации властных отношений, которая начинается в сознании людей и развивается в виде сетей, создаваемых усилиями новых акторов, утверждающих себя в качестве субъектов новой, творящейся на глазах истории. А Интернет, который, как и все технологии, представляет собой часть материальной культуры, является важнейшей площадкой для социального конструирования автономии.
Сетевые социальные движения, как и все социальные движения в истории, несут на себе отпечаток их [родительского] общества. Они по большей части состоят из молодых людей, которые с легкостью управляются с цифровыми технологиями в их гибридном жизненном мире реальной виртуальности. Их ценности, цели и коллективный организационный стиль напрямую соотносятся с культурой автономии, характерной для молодых поколений нового века. Эти люди не могут существовать без Интернета и горизонтальных сетей мультимодальной коммуникации, которые обеспечивают их функционирование. Но их значение гораздо глубже. Они выполняют роль агентов контрвласти в сетевом обществе, резко контрастируя с устаревшими политическими институтами власти, унаследованными от исторически изживающих себя социальных структур.
Сетевые социальные движения и политические перемены
Большинство тех, кто наблюдает за современными социальными движениями, согласны в том, что в конечном счете мечты о социальных переменах должны в будущем принять обтекаемую форму и быть направляемы в желаемое русло через политические институты либо посредством реформ, либо революции. Даже в этом последнем случае революционные идеи подвергнутся интерпретации со стороны тех, кто придет к власти и будет устанавливать новый конституционный порядок. Это порождает серьезную дилемму, одновременно аналитическую и практическую, при оценке политической продуктивности движений, которые в большинстве случаев не доверяют существующим политическим институтам и отказываются верить в саму возможность своего участия в заранее выделенных каналах политической репрезентации. Верно, как показывает парадигмальный опыт Исландии, что возникновение новой отправной точки в институтах управления и в организации экономики возможно и без травматического процесса перемен. Однако в большинстве исследованных мною движений и в подобных движениях по всему миру критический переход от надежды к практической реализации перемен зависит от способности политических институтов воспринять требования движения, а также от воли самих участников движения вступить в процесс переговоров. Если оба эти условия соблюдены, часть требований может быть удовлетворена, а политические реформы могут произойти (с различной скоростью). Именно так, согласно неопубликованному исследованию Карин Наон, и произошло в Израиле. Однако, поскольку основной посыл таких движений состоит в отрицании легитимности правящего класса и в отказе выполнять прихоти финансовых элит, шанс, что правительства поддержат такие их ценности, ничтожно мал. Действительно, исчерпывающий обзор эмпирических исследований политических последствий социальных движений, с особым упором на США, показывает, что, с одной стороны, крупнейшие социальные движения прошлого в некоторых отношениях обладали политическим влиянием, особенно это касается формирования тематической направленности политических повесток дня [Amenta et al., 2010].
Но, с другой стороны, эти исследования также показывают, что влияние социальных движений на политиков и политику в значительной мере зависит от их потенциального вклада в заготовки повесток политических акторов. Это очевидным образом противоречит основному критическому пафосу изученных мною сетевых социальных движений, который направлен против недостаточной репрезентативности правящего класса, поскольку выборы обусловлены властью денег и воздействием медиа и ограничены ангажированным электоральным законодательством, разработанным правящим классом в собственных интересах. При этом обычным ответом политических элит на протестные движения является ссылка на волю народа, выраженную на предыдущих выборах, а также на возможность изменить политику в соответствии с результатами следующих выборов. Это именно то, против чего возражает большинство движений, и с чем согласна значительная часть поддерживающих их граждан во всем мире. Движения не возражают против принципов представительной демократии, но отвергают сложившуюся ныне в рамках этой демократии практику и не признают ее легитимность. В таких условиях существует очень небольшой шанс на прямое позитивное взаимодействие между движениями и политическим классом, которое подтолкнуло бы политические реформы на реформу институтов управления, позволившую расширить каналы политического участия и ограничить влияние лоббистов и групп давления на политическую систему, – основная претензия большинства социальных движений. Наиболее позитивное влияние движения на политику по большей части происходит не напрямую – через присвоение некоторыми политическими партиями или лидерами каких-либо тем и требований движения, особенно когда эти темы становятся популярными у широких слоев граждан. Таким примером является случай в США, где часто упоминаемый социальный разрыв между 99 % и 1 % населения стал символизировать степень неравенства. Поскольку путь к политическим переменам проходит через перемены в политическом управлении, а перемены в политическом управлении зависят от интересов ответственных
политиков, влияние движения на политику обычно ограничено, во всяком случае, в краткосрочной перспективе, в отсутствие значительного кризиса, что потребует радикальной перенастройки всей системы. И все же между социальными движениями и политическими реформами, которые могли бы запустить процесс социальных перемен, есть очень глубокая взаимосвязь – она существует в умах людей. Она особенно заметна в тех случаях, когда относится к движениям за пределами институциональной системы и участвующих в акциях гражданского неповиновения. Действительно, только небольшая часть граждан, опрошенных на предмет их отношения к тактике движения «Occupy Wall Street» в США, выразили поддержку движению, но тот факт, что 25–30 % поддержали нарушающие установленный порядок акции движения, указывает на растущую и крепнущую в низах поддержку тем, кто бросает вызов институтам, утратившим доверие граждан. Неясность представлений о том, как должен выглядеть процесс политических изменений, является, по-видимому, основным препятствием на пути социальных движений, которым удалось изобличить нелегитимный характер власть предержащих. Насущная задача таких движений – пробудить в обществе в целом осознание накопившихся проблем, вдохновить граждан путем вовлечения их в движение на широкое обсуждение тем, касающихся их жизни и их страны, вселить в них уверенность в их способности принимать самостоятельные решения в отношении правящего класса. Для многих участников движения измерять успех конкретными достижениями в краткосрочной перспективе – значит следовать ориентированной на конечный продукт логике капитализма, поскольку для них продукт, т. е. результат движения, менее важен, чем процесс, в ходе которого в конечном счете произойдут изменения в сознании людей.Коммуникативная теория власти и социальные изменения
Сетевые социальные движения 2010–2013 гг. лучше всего можно понять, используя коммуникативную теорию власти, представленную в этой книге. Я напомню читателю, что суть моего утверждения состоит в том, что властные отношения характеризуются динамикой между властью и контрвластью, т. е. между воспроизводством власти, укорененной в институтах, и вызовами, которые бросают этой власти социальные акторы, поскольку не встречают должного внимания к их интересам и ценностям в деятельности этих институтов. И власть, и контрвласть в значительной мере зависят от исхода схватки за власть над умами людей, разворачивающейся в пространстве мультимодальных коммуникационных сетей. Власть обеспечивают институты. А контрвласть чаще всего реализуется благодаря росту социальных движений. Действительно, как показывает история, социальные движения всегда были и продолжают оставаться рычагами социальных перемен. Обычно они возникают как результат кризиса жизненных обстоятельств, когда повседневная жизнь становится невыносимой для большинства населения. Эти движения порождает глубокое недоверие к политическим институтам управления обществом. Сочетание ухудшения материальных условий жизни, кризиса легитимности управляющих с особенностями государственной политики вынуждают людей взять дело в свои руки, участвуя в коллективных акциях, выходящих за пределы установленных институциональных каналов, чтобы отстоять свои требования и в конечном счете сменить и руководство, и даже сами правила, определяющие их жизнь. Конечно, это – рискованное поведение, потому что сохранение социального порядка и стабильности политических институтов – способ поддержания отношений власти, которая в случае необходимости может прибегать к запугиванию и в качестве крайней меры к применению силы. Таким образом, на основе исторического опыта и наблюдений за проанализированными мною сетевыми движениями, социальные движения очень часто «запускают» эмоции, вызванные неким значимым событием, которое помогает протестующим преодолеть страх и бросить вызов властям, несмотря на всю опасность подобного предприятия. Действительно, социальные изменения предполагают действия, индивидуальные и (или) коллективные, но в их основе лежит эмоциональная мотивация, как и в основе всякого человеческого поведения, согласно недавним исследованиям в области социальной нейронауки [Damasio, 2009]. Теория аффективного интеллекта в политической коммуникации, базирующаяся на данных экспериментальной психологии [Newman et al. (eds), 2007], утверждает, что триггером является гнев, а репрессором-регулятором – страх. Гнев усиливается в процессе восприятия несправедливых действий и выявления того, кто несет ответственность за эти действия. Страх запускает тревогу, с которой ассоциируется уклонение от опасности. Страх преодолевается благодаря обмену информацией и идентификацией с другими в процессе коммуникативного действия. Если гнев берет верх, он ведет к рискованному поведению. Когда процесс коммуникативного действия запускает коллективные акции и происходят перемены, начинает превалировать энтузиазм – мощное позитивное переживание, подпитывающее целенаправленную социальную мобилизацию. Охваченные энтузиазмом сетевые индивидуалисты, преодолев свой страх, трансформируются в сознательного коллективного актора. Таким образом, социальные перемены – это результат коммуникативных действий, в ходе которых, как предполагают, связи между сетями нейронных сетей нашего мозга активируются сигналами из коммуникационной среды, проходящими через сети коммуникации.
Технология и морфология этих сетей коммуникации существенно влияет на процесс мобилизации, а тем самым и на социальные перемены – как на процесс, так и на результат. Подъем цифровых сетей коммуникации как преобладающей формы опосредованной человеческой интеракции создает в самом сердце сетевого общества как новой социальной структуры новое пространство, в котором происходит формирование социальных движений XXI в. И задача книги «Власть коммуникации», которую вы держите в руках, состоит именно в том, чтобы заложить теоретические основы для понимания направленности социальных и политических изменений нашего времени – эти пока еще гипотетические основы, которые только предстоит сопоставить (и в результате скорректировать) с историческим опытом, увековеченным в научных исследованиях.
Благодарности
Обычно книги – это коллективное предприятие при единоличной ответственности автора. Данная не является исключением. Она зародилась в моем сознании достаточно давно, но развернулась во взаимодействии с коллегами и студентами по всему миру и сформировалась под воздействием академической среды и социального окружения, в которых я жил и работал с начала этого тысячелетия. Таким образом, имена людей и названия институтов – соавторов этой работы – не только дань уважения, но и точность со стороны автора книги.
Мои первые слова благодарности – Амелии Арсено, моему докторанту, выдающемуся ассистенту-исследователю, получателю Уоллисовской стипендии Анненбергской школы коммуникации при Университете Южной Калифорнии. Говоря проще, без ее интеллектуальных качеств и личной преданности работе на протяжении ряда лет не существовало бы этой книги в ее нынешней форме. Амелия Арсено будет продолжать свою академическую карьеру, став зрелым исследователем с прекрасными принципами, которые она применяет для понимания мира, чтобы сделать его лучше.
Дополнительной поддержкой исследованию, на котором базируется эта книга, стала исключительная помощь со стороны Лорен Мовиус, Саши Констанца-Чок и Шарон Фэйн, выпускников Анненбергской школы коммуникации, а также со стороны доктора Мерител Рока, моего сотрудника по Интернет-междисциплинарному институту Открытого университета Каталонии в Барселоне. Более ранние версии исследований, представленные в этом томе, обсуждались и изменялись в ходе совместной работы с моими студентами в Анненбергской школе коммуникаций. Я хочу выразить особую благодарность студентам моего исследовательского семинара Comm620: «Коммуникация, технология и власть» весной 2008 г. Конкретные выражения благодарности нескольким студентам этого и других семинаров можно найти в сносках и примечаниях в тексте книги.
Моему настоящему исследованию, представленному в этой книге и других работах, принесла значительную пользу интеллектуальная стимуляция двух моих академических «домов»: Анненбергской школы коммуникации Университета Южной Калифорнии (USC) в Лос-Анджелесе и Интернет-междисциплинарного института Открытого университета Каталонии в Барселоне. Я испытываю чувство глубокой признательности в отношении своих коллег из обоих институтов за поддержку и коллегиальность, которую они оказывали мне многие годы. Я особенно благодарен декану Джеффри Коэну, декану Эрнесту Уилсону, директору Ларри Гроссу и директору Патриции Райли (Университет Южной Калифорнии) и ректору Имме Тубелла (Открытый университет Каталонии) за удивительную личную и институциональную поддержку, которую они оказывали моему исследованию с момента присоединения к Анненбергской школе коммуникации и Интернет-междисциплинарному институту. Эти академические институты используют новейшие технологии в исследовании и преподавании проблем глобального сетевого общества, и я испытываю гордость от того, что участвую в их исполненном особого значения проекте по перемещению университета в технологические и интеллектуальные условия информационной эпохи.