Власть над водами пресными и солеными. Книга 1
Шрифт:
К тому же Дубина свой потенциал перевоплощений давно исчерпал. Он может быть или рабом, или королевичем. Нормальный разброд значений для человека.
Дубина — человек. А я — нет. Так что мой дорогой Геркулес прав: демон разрушения во мне и все время голоден. Если дать ему волю, он будет таскать нас из одной смертельной передряги в другую, чтоб нажраться фаршем, в который я перемалываю людей, города, сады, пустыни и замки. Он и нас с Дубиной когда-нибудь сожрет — демоны не разбирают, где кормящая рука, а где съедобная.
Что ж Геркулес так долго-то? Пора бы ему уже достигнуть ниббуты* (Духовное состояние в буддизме — прим. авт.), когда огонь страстей погашен.
Дубина издает почтительное мычание и поднимает на меня просветленный взор. Смаргивает. Просветленность испаряется из его глаз, точно вода, пролитая на раскаленные камни. Нет, Геркулес не таков, чтобы битую секунду лупать глазами, преисполняясь страха и ужаса. За этот срок он успевает вскочить на ноги, схватить меч, перепрыгнуть через алтарь, схватить меня за волосы и приложить лезвие к моей яремной вене. Основательно так приложить, не вздохнешь.
— Что, опять Черную Фурию увидал? — по возможности скучающим голосом произношу я. — Я же тебе объяснила, что она такое. Ты в безопасности. Она тебя не тронет. То есть я тебя не трону. Убери ножик.
— Ты не Тварь. Кто ты такая? — с непривычной интонацией отвечает мне мой принц, защитник, раб и убийца.
Я от изумления давлюсь воздухом. Потом, подумав, отвечаю:
— А на что это похоже?
— На женщину, — следует мгновенный ответ.
Та-ак. Предыдущая сущность у него именовалась Тварь. Позапрошлая — Дрянь (ласковый у меня напарничек, однако!). Ни одна не воспринималась, как женщина. Еще бы. Фурию в женщины записал бы только зоофил. Старого Викинга — геронтофил и… ну, неважно. А Дубина — существо не столь изысканное. Значит, я…
— Оно красивое? — осторожно выясняю я.
— Оно вызывает желание, — снова быстрый ответ, не требующий размышлений.
— И на фига ты столько времени достигал очищения с просветлением? Эффект обратный, — усмехаюсь, судорожно размышляя: как бы мне взглянуть на себя? В прошлый раз вместо зеркала было что-то вроде внутреннего зрения. Я видела себя во всей красе своих змееподобных двадцати с гаком метров. А если сейчас попробовать?
Пробую. Вижу… Дубину. Он великолепен. В нем столько силы, столько тепла, столько сока — вот они текут по его сосудам, пульсируют там, словно жидкое золото, кожа его светится, как хрусталь, пропуская восхитительный жар, и запах, и вкус его жизни… ЕДА! А-а-а-а-а!
Мои волосы скручены в поводок и намертво привязаны к какому-то крюку, свисающему с потолка. Я подвешена на собственных волосах, с руками, стянутыми за спиной в локтях. Любое неосторожное движение оскальпирует меня. Я вишу на волосах и слегка подпрыгиваю вверх-вниз, будто живое йо-йо.
Дубина стоит рядом и рассматривает меня с профессионализмом палача. Ну да, он же и есть палач. И почему я все время об этом забываю? Наверное, потому, что палачи со стороны представляются неистовыми, вампирическими ублюдками. А они же совсем не такие… Геркулес наверняка сейчас принимает взвешенное решение: как причинить мне достаточно боли, чтобы я выдала все тайны, включая те, которых не знаю? О-о-о-ох…
— Теперь оно до меня не доберется, — рассуждает Дубина. — Эй, хозяйка, ты там, внутри?
— Да здесь я, здесь… — ворчу я. — Что, оно такое страшное?
Мы и сами не заметили, как стали называть мои адские воплощения в среднем роде. Демоны не имеют пола. Они — стихия. И только человек может навязать им пол, счесть их поведение нравственным или безнравственны, попытаться использовать их в рамках поставленной задачи…
— Я даже не понимаю, красивое ли оно! — громким голосом,
точно разговаривая с глухим, орет Дубина. — Оно заставляет себя хотеть! Оно мешает мне думать! И быть осторожным тоже мешает!— Я. Все. Слышу. Не. Горлань. — Мне тяжело произносить слова, вися на волосах. Раскрывающийся рот натягивает кожу. Больно.
— Чего оно хочет? — уже нормально спрашивает Геркулес.
— Как всегда. Съесть. Поглотить. Без остатка. Тебя. Раньше хотело. Сними меня с крюка. Положи в угол. Оно слабое. — Я стараюсь выговаривать четко и делать паузы между фразами.
И надо ж было Дубине попасться! Он действительно заходит со спины и начинает отвязывать мой скальп от крюка! Идиот!
Естественно, мои ноги обхватывают его за талию. Одно хорошее усилие — и он уже лежит на полу с остановившимся взглядом, не делая попыток сопротивляться. А я, прогнувшись назад, стягиваю веревку с локтей. Потом сидя на парализованном теле верхом, поворачиваюсь и с аппетитом разглядываю жилы, проступившие на шее и руках Дубины.
— Суккуб… — выдыхает он, с неимоверным усилием шевеля губами.
— Понял теперь, что шутки с демонами до добра не доводят, мальчик? — шепчу я и кладу голову ему на плечо. Горло человека подергивается.
Сейчас я получу то, чего мне хотелось весь день, весь этот утомительный, тяжкий день, пока я выползало из холодного, сухого, скудного мира моего в этот плодородный, теплый, сочный мир живого.
Тут моя собственная рука хватает меня за глотку и отшвыривает назад. Отшвыривает с такой силой, что я сваливаюсь с Дубины. Тот довольно быстро приходит в себя. Но не убегает и даже с пола не встает. А бросает в меня что-то маленькое, когтистое, невероятно мощное. Теперь уже парализована я.
— Хозяйка, что мне делать с твоим суккубом? — спрашивает Дубина, приподнявшись на локте. Ноги у него, похоже, не действуют.
— Зачем ты его вызывал, кретин? — хриплю я из глубины жадного, похотливого, иссушенного жаждой существа, которое бьется, пытаясь хоть пальцами ноги дотянуться до беспомощных конечностей Геркулеса.
— Мне сказали, оно ответит, если спросить… про разное, — мнется мой незадачливый напарник.
— Про что тебе может ответить суккуб? Как людей валять и насмерть трахать?
— Про тебя!
— Что про меня?
— Про твою женскую сторону!
— Какую? — от изумления я аж суккуба перебарываю, поднимаю голову и обалдело таращусь на Дубину. — Ты хоть понял, че сказал-то?
Когтистая дрянь, намертво прикипевшая к моей груди — к совершенно нетипичной для меня груди, гладкой и шелковистой — похоже, прожигает в моем теле дыру. Аккурат напротив сердца. Боль такая, что я бормочу сквозь зубы все известные мне ругательства пополам с молитвами. Не хватает ни тех, ни других. Но уже видны мои родные шрамы, они проступают сквозь кожу, как детали картинки при увеличении, они наливаются мертвенной белизной и свежей розоватостью, они рисуют по мне историю моей жизни, они выдают мою слабость и мою силу — умирать и воскресать столько раз, сколько понадобится… Как же, оказывается, я люблю мои шрамы!
Вернувшись в себя, я вдыхаю столько воздуха, сколько легкие вместят, поднимаю с пола свалившийся с меня гри-гри* (Талисман вуду или амулет для защиты владельца от зла или на счастье — прим. авт.) и бросаю его Дубине. Дубина ловит амулет и прижимает к сердцу. Втягивает воздух сквозь сжатые губы и медленно сгибает ноги в коленях. Исцелился. Молодец. Я присаживаюсь рядом на корточки и пальцем оттягиваю Геркулесу веко. Он в норме.
— Вы меня что, опоили? — интересуюсь я.
— Н-н… Кто? — тормозит Дубина.