Властелины моря

Слухи о приближении Ификрата не могли не достичь Керкиры, и, как только об этом стало известно, находившиеся на острове спартанцы поспешно сняли осаду и отошли в укромную бухту. Туда же проследовали и все шестьдесят спартанских триер. Так афиняне одержали победу без боя, одной лишь демонстрацией силы и решимости. Один тогдашний афинский политический деятель назвал государственный корабль «Парал» «большой народной дубиной». Благодаря Ификрату эта метафора с полным основанием может быть отнесена ко всему афинскому флоту.

Оставалось лишь провести некоторую зачистку. В сторону Керкиры из Сицилии направлялись десять сиракузских триер. Ификрату стало известно, что припозднившиеся корабли должны завершить свой долгий переход ночью. На островке, относительно недалеко от берега, сиракузцы зажгут сигнальный огонь, и если такой же огонь вспыхнет на мысе у северной оконечности Керкиры, то, стало быть, ситуацию на острове все еще контролируют спартанцы и утром сиракузцы поторопятся стать в ряды своих давних союзников.

Ификрат подвел к мысу двадцать своих триер и стал ждать. В какой-то момент темноту прорезала яркая вспышка. Ификрат немедленно откликнулся на сигнал и повел свой отряд к ничего не подозревающему противнику. К островку он подошел, когда небо на горизонте уже розовело, и всей силой обрушился на сиракузцев, сметая на своем пути и корабли, и экипажи. Униженный и опозоренный, их командующий покончил с собой. Этот небольшой и, в общем, малозначительный эпизод оказался – тогда этого никто еще не мог знать – последним морским боем в продолжительной войне Афин и Спарты. Правда, спартанскому флоту предстояло пережить еще одну катастрофу.

Через год после похода Ификрата на Керкиру, в Гелику, город на южном побережье Коринфского залива, прибыли десять триер из Спарты. Командовал ими тот самый Поллис, победу над которым три года назад одержали у Наксоса Хабрий и Фокион. И вот, пока спартанские корабли спокойно покачивались в водах залива, произошло странное явление: из города, в сторону близлежащей возвышенности, ринулись тучи змей, мышей и иных живых существ, в том числе и жуков.

Исход продолжался несколько дней, а на пятую ночь округу потрясло мощное землетрясение. Несколько часов спустя, когда уцелевшие в бедствии люди лихорадочно пытались спастись сами и спасти свои семьи, воды залива вздыбились, и гигантская волна, разрушая все на своем пути, смыла город с лица земли. К утру ни от него, ни от десяти спартанских триер во главе с Поллисом не осталось и следа. Лишь мелководная лагуна сохранилась, и местные паромщики уверяли, что еще в течение долгих лет они вынуждены были обходить полузатонувшую бронзовую статую Посейдона. Этот Потрясатель тверди земной упрямо не покидал своего старинного святилища, угрожая всему, что плавает по поверхности вод, своим трезубцем и словно напоминая, что именно здесь он нанес последний удар по спартанскому флоту.

Череда поражений на море и гигантский вал, поглотивший триеры в Гелике, совершенно деморализовали спартанцев. Следующим летом в Спарте появились гонцы из Афин с предложением мира. Посольство сопровождал популярный у афинян деятель по имени Каллистрат. До этого он командовал «Лампрой» («Лучезарная») и настолько устал от трудов на море, что предложил стратегу – командующему флотом невиданную сделку: если Ификрат просто отпустит его домой, то он, Каллистрат, обязуется либо собрать дополнительные средства на нужды флота, либо добиться мира со Спартой. И он сдержал данное слово.

«Все греческие города делятся на две части: одни на нашей стороне, другие на вашей, и в каждом городе, своим чередом, имеются проспартанская и проафинская партии. – Так, не обинуясь, говорил спартанцам Каллистрат, и прямота эта вызывала у спартанцев уважение. – Теперь представьте себе, если мы сделаемся друзьями, останется ли хоть малый уголок, откуда нам будет грозить беда? Подумайте, если вы примете нашу сторону, ни у кого не хватит силы и решимости грозить нам с суши; а если мы примем вашу сторону, никто не осмелится потревожить вас с моря».

Аргументы показались спартанцам разумными, они приняли условия, но, по сути, это было не чем иным, как подтверждением царского мирного договора пятнадцатилетней давности, за вычетом содержавшихся в нем угроз Артаксеркса. Однако логика событий последующих дней крепко связала этот договор с одним из важнейших поворотных моментов греческой истории. Спартанское превосходство на суше могло вот-вот рухнуть. И в своих рассуждениях Каллистрат упустил важный фактор: Фивы были готовы бросить вызов фаланге спартанских гоплитов. И мирный договор с Афинами на деле не мог помочь Спарте в противостоянии с новым противником. Когда две могучие армии сошлись близ города Левктры, фиванский стратег Эпаминоид нанес спартанцам, по словам Ксенофонта, удар, не уступающий силой таранному удару триеры.

Это сражение развеяло миф о непобедимости Спарты. Лишившись непродолжительного господства на море после событий под Левктрами, Спарта не могла больше претендовать на военное и моральное лидерство среди греческих городов. Дабы предотвратить ее будущие поползновения в этом смысле, Фивы предоставили свободу Мессении, плодородной местности на юго-западном побережье Пелопоннеса, издавна находившейся в ленной зависимости от Спарты. Впервые за долгие столетия Мессения вновь стала независимым государством, а изгнаннической судьбе многих поколений мессенцев, вынужденных жить в Навпакте, пришел конец.

Пелопоннесская война длилась двадцать семь лет и не решила ничего. Коринфская война, которую вели стратеги от Конона до Ификрата, продолжалась на протяжении жизни не одного поколения и навсегда изменила облик Греции. В исторической перспективе афиняне могли поздравить себя с окончательным триумфом над спартанцами в состязании, начавшемся сражением при Танагре еще во времена Делосского союза и окончившемся более восьмидесяти пяти лет спустя. Война ослабила оба города, и все же в конечном итоге афинская демократия, моральный дух и флотские традиции взяли верх.

Вновь обретенная морская мощь Афин стала свежей струей крови и для Золотого века города. Хабрий и Фокион были завсегдатаями лекций Платона в Академии. В то же самое время на другой стороне Афин, в Ликее, Тимофей брал уроки риторики у Исократа. Зять Фокиона скульптор Кефисодот изваял на агоре памятник богине мира Эйрене: она предстает счастливой матерью, держащей на руках своего сына (или, может, воспитанника) Плутоса – бога богатства. Другой скульптор, Пракситель, стал ярчайшей звездой афинского художественного ренессанса. Своей обнаженной Афродитой он поднял скульптуру на недосягаемые прежде высоты. Изваянная в мраморе, богиня смотрит из своего храма в Книде на залив, где Конон впервые пошатнул спартанскую гегемонию на море.

В самый разгар возрождения Афин, через восемь лет после заключения мира со Спартой, однажды ночью в городе зазвучала музыка лир и флейт и тьму разрезал ослепительный свет факелов. Это Тимофей выдавал свою дочь замуж за Менесфея, сына Ификрата. Пышно убранная свадебная колесница везла молодых от дверей дома невесты, которые Тимофей украсил лавровыми и оливковыми листьями. Ификрат, увенчанный короной из мирта, встречал процессию у своего дома. Рядом с ним стояла жена, царевна из северной части Греции, которая сама выходила замуж в одном из царских дворцов Фракии. Сейчас, приветствуя невесту, она держала в руках полыхающий факел. Осыпаемая орехами и сушеными фруктами, дочь Тимофея сошла с колесницы на землю, отведала по обычаю айвы и ступила в дом своей новой семьи. В крови ее детей сольются потоки крови трех величайших героев афинского флота – Конона, Тимофея и Ификрата. Одержанные ими победы позволили обрести, казалось бы, невозможное: Афины вновь восстали в сиянии античной славы.